мест, где годом
раньше останавливались швейцарцы. Осенью  1952 года,  спеша спуститься вниз,
они оставили  в  лагере  4  немало продовольствия  и  снаряжения;  порывшись
немного  в снегу, я  обнаружил  теперь  оставленное.  Надо  сказать, что  мы
пользовались  имуществом швейцарцев на протяжении всего восхождения, начиная
со штабелей  дров у базы  и кончая  наполовину израсходованными кислородными
баллонами у самой вершины.
     Впрочем, у  меня  лично  и без  того  было  немало вещей,  полученных в
предыдущей   экспедиции.  Несмотря  на  превосходное  качество   британского
снаряжения, я  уже привык к швейцарскому  и  предпочитал  его.  Особенно мне
нравились меховые сапоги  -- они так чудесно согревали ноги и были к тому же
покрыты  водонепроницаемым брезентом  в  отличие от английской  обуви  --  и
швейцарская палатка, в которой я чувствовал себя почти как дома.
     Пока мы с Хиллари  работали  в цирке  и на ледопаде,  другие  участники
прокладывали путь к Южному седлу. Они шли в основном, так же как  мы осенью,
после  гибели  Мингмы Дордже,  по  склону Лхоцзе  вверх,  затем  к  верхушке
Контрфорса женевцев. Как и  швейцарцы, англичане разбили на этом отрезке два
лагеря. На это  ушло около трех недель, и, конечно, чем выше,  тем медленнее
продвигался  передовой отряд.  Под воздействием  высоты  состояние  здоровья
некоторых участников  значительно ухудшилось; Майклу  Уэстмекотту и  Джорджу
Бенду пришлось в конце концов спуститься вниз. Оба были отличные альпинисты,
а Уэстмекотта я  считал лучшим в экспедиции по технике  лазанья.  Интересно,
что они были оба  самые младшие по возрасту среди англичан; я часто замечал,
что  молодые  люди,  как  бы сильны  и ловки  они ни были, обычно  переносят
высокогорное восхождение гораздо  хуже, чем старшие, уже имеющие опыт работы
на больших высотах.
     Разумеется, не родился еще тот человек, который не испытывал бы никаких
трудностей  на   такой  горе,  как  Эверест.   Человеку  грозит   истощение,
обмораживание,  ему не хватает  воздуха.  Головная боль,  воспаление  горла,
потеря  аппетита,  бессонница... На большой  высоте англичанам,  чтобы  хоть
немножко отдохнуть, приходилось пользоваться  снотворными пилюлями. Мне было
легче,  чем  большинству  остальных,  возможно благодаря  моему  знаменитому
"третьему легкому". Конечно, я не мог взбежать бегом вверх по горе, однако и
на этот раз,  как это бывало раньше,  я чувствовал  себя по мере подъема все
лучше и лучше.
     Все время что-нибудь делать, постоянно быть чем-нибудь занятым -- вот в
чем секрет моей невосприимчивости к болезням и холоду. Проверять снаряжение,
следить за палатками,  греть снеговую воду для  питья...  А  если  уж совсем
нечего  делать,  то  я стучу  ногами и  руками о камень или лед.  Непрерывно
двигаться, поддерживать циркуляцию крови, борясь с горной болезнью. Думаю, в
этом одна из  причин того, что у меня никогда не было головной боли и рвоты.
И никогда  я  не принимал снотворных порошков. Если заболевало  горло, то  я
полоскал его теплой водой с солью. На очень  большой высоте всегда пропадает
аппетит, приходится  заставлять  себя есть, зато из-за сухости  разреженного
воздуха часто  мучит страшная жажда. Мой опыт говорит,  что  в таких случаях
хуже всего есть  снег или пить холодную снеговую  воду  --  от  этого только
сильнее пересыхает и воспаляется горло. Гораздо лучше чай, кофе или  суп. Но
еще  больше  понравился нам  во  время  восхождения 1953 года лимонный  сок,
который мы разводили из порошка в  теплой  воде  с сахаром. В  предвершинной
части  горы  мы поглощали столько  этого  напитка, что я  стал называть нашу
экспедицию "лимонной".
     Работа на склоне Лхоцзе продвигалась успешно, и  на пути к Южному седлу
появились   лагеря   6   и  7.  Порой  разыгрывалась  буря,  и   приходилось
приостанавливать  восхождение;  порой  дела  не  ладились, и  полковник Хант
ругался на чистейшем хинди. В основном же все шло хорошо.
     К 20 мая передовой отряд был уже готов выступить из  лагеря  7 на Южное
седло.  Отряд состоял  из Уилфрида Нойса  и шестнадцати шерпов,  но утром 21
мая, когда им предстояло идти последний отрезок, те из нас, кто был внизу, в
цирке, увидели в бинокли только две  фигуры. Мы  угадали, что это сам Нойс и
наиболее сильный из его шерпов Аннуллу. Но что же случилось с остальными?
     Тут как раз наступило время Бенду  и Уэстмекотту спускаться вниз. Майор
Уайли находился с несколькими шерпами в лагере  6, готовый идти с грузами  в
лагерь 7.  В лагере  6, передовой  базе в  цирке, нас было семеро: полковник
Хант, Эванс, Бурдиллон, Лоу, Грегори, Хиллари и я. Ханту не  хотелось, чтобы
мы  расходовали  силы  за  несколько  дней  до  великого испытания:  ведь мы
составляли две штурмовые связки и вспомогательное звено. Все же кому-то надо
было подняться проверить, в чем дело.
     -- Если там какое-нибудь  недоразумение с шерпами,  -- сказал  я, -- то
моя обязанность идти туда. Я поговорю с ними и добьюсь, чтобы они  двинулись
дальше.
     Хиллари охотно вызвался сопровождать меня,  и вскоре  мы уже шли вверх.
Мы в первый  раз  поднимались  выше цирка,  и, хотя  нам  предстоял особенно
трудный  переход, оба радовались тому, что идем наконец  по настоящей  горе.
Пользуясь  кислородом,  мы поднимались  спокойно  и  уверенно  и  под  вечер
достигли лагеря 7, высоко на склоне Лхоцзе.
     Нойс и  Аннуллу были  там, они уже  вернулись с седла.  Уайли  со своим
отрядом  (они  поднялись из  лагеря 6) тоже был там, были и  шерпы,  которым
полагалось идти  вместе с Нойсом на  седло.  Некоторые из них  жаловались на
головную  боль  и на горло, все, конечно, устали,  но по-настоящему  больных
среди них не было,  а не пошли они главным образом потому, что боялись горы.
Однако теперь, после успешной вылазки Нойса и Аннуллу, страх почти прошел. Я
побыл с  шерпами,  подбадривал  их, массировал,  поил чаем  и лимонадом, и в
конце концов они  согласились  сделать попытку на следующий  день. В ту ночь
нас  сгрудилось в палатках лагеря  7 девятнадцать человек -- нельзя сказать,
чтобы мы  устроились  очень удобно.  Зато  мы  убедились,  что  не случилось
никакой беды. С наступлением  утра все двинулись в путь. Предполагалось, что
мы с Хиллари не пойдем дальше лагеря  7, но, уж  забравшись  так  далеко, мы
хотели довести  дело  до  конца  и выступили  вместе  со всеми  к  седлу  по
маршруту, проложенному Нойсом  и Аннуллу. В  тот же день мы успели проделать
весь путь обратно до лагеря  4  в  цирке;  это  составляло в общей сложности
около  полутора  тысяч метров по  вертикали  в оба конца в течение  тридцати
часов Мы устали, конечно, но не  слишком и после короткого отдыха снова были
в отличной форме.
     Настал момент начать  штурм  вершины По  плану сначала  на седло должны
были  подняться  Бурдиллон и Эванс вместе с полковником Хантом и несколькими
шерпами,  составлявшими   их   вспомогательный   отряд.  Затем   восходители
попытаются взять  вершину, а мы с Хиллари  в  сопровождении  Лоу,  Грегори и
другой  группы  шерпов идем на  седло; если Бурдиллон  и  Эванс не достигнут
цели,  на штурм выступаем мы. Впоследствии было немало разговоров и путаницы
относительно того, какая двойка была "первой" и какая "второй". Я  попытаюсь
здесь, в  меру моих  сил, внести ясность в этот вопрос. По  времени  Эванс и
Бурдиллон, бесспорно,  шли первыми. Им надлежало выйти из лагеря 8  на Южном
седле и подняться возможно  выше, если удастся -- до самой вершины. Но  ведь
от седла до вершины около тысячи метров, никто не разбивал для них бивака на
полпути,  и  пройти  за  один  день до  вершины  и  обратно  --  это был  бы
исключительный подвиг. Возможно,  это  удастся, все может быть, но никто  не
требовал от них  этого. Полковник  Хант называл попытку Бурдиллона и  Эванса
"разведочной  вылазкой" и сказал,  что  будет  вполне удовлетворен, если они
дойдут  до Южной вершины и осмотрят  оттуда последний отрезок предвершинного
гребня.
     Затем, если  им не  удастся продвинуться  дальше, настанет наш  черед с
Хиллари.  Но  для  нас на гребне  будет уже  разбит возможно  выше  еще один
лагерь, девятый.  Таким образом, мы совершим свою попытку, имея значительное
преимущество перед предыдущей  двойкой. В  случае новой неудачи можно будет,
проведя  реорганизацию,  сделать  еще  третью  попытку;  пока  же  по  плану
получалось,  что  решающий  штурм  выпадал  на  нашу  долю. После  окончания
экспедиции многие  газеты писали, будто  я возмущался  тем, что мне не  дали
идти на штурм первым. Это чистейшая неправда. Мои шансы были ничуть не хуже,
чем  шансы  других. Если уж  на  то  пошло, то как раз  мы  с  Хиллари  были
поставлены в наиболее благоприятные условия. На мой взгляд, план был во всех
отношениях правильным и разумным. Такую гору,  как Эверест, не возьмешь тем,
что  будешь  рваться вперед  очертя  голову,  стараясь  обогнать  товарищей.
Восхождение осуществляется медленно и осторожно, совместными усилиями  целой
группы людей. Конечно, мне  хотелось первым  взойти  на вершину -- это  была
мечта всей моей жизни. Однако, если бы успех выпал на долю другого, я принял
бы это как мужчина, а не как капризный ребенок. Так заведено в горах.
     Итак,  23  мая  отряд Бурдиллона  --  Эванса  покинул  цирк. 25  мая мы
последовали за ними: Хиллари и я,  Лоу и  Грегори  и восемь наиболее сильных
шерпов.  На склоне Лхоцзе  нам  встретились  шерпы, которые разбили для  нас
лагерь  на Южном седле, они  пожелали нам успеха.  А между тем  не было даже
известно,  придется ли нам вообще идти на штурм -- ведь на завтра намечалась
попытка Бурдиллона -- Эванса.
     Вокруг древка  моего ледоруба  я обернул  четыре  флажка.  Два  из них,
английский  и  Объединенных Наций,  привезла  с  собой  экспедиция.  Третий,
непальский, нам  преподнесли  в Катманду. А  четвертый,  индийский, был  тот
самый, который дал мне Роби Митра в Дарджилинге.
     -- Вы не возражаете, если я возьму его с собой? -- спросил я полковника
Ханта за несколько дней до штурма.
     -- Это отличная мысль, -- ответил он.
     И вот я иду по снегу со своими четырьмя флажками, но, куда я их донесу,
никто не  мог  знать.  Ведь Бурдиллон  и Эванс  тоже несли  с собой флажки и
успели уже подняться намного выше нас.
     Как и во время первого похода  на седло, мы с  Хиллари почти всю дорогу
пользовались кислородом. Экспедиция была оснащена аппаратами двух типов: так
называемым  "закрытым",  который  подает  чистый  кислород, и  "открытым", в
котором  кислород смешивается с окружающим воздухом. Бурдиллон и Эванс шли с
аппаратами первого типа, мы с Хиллари -- второго.  Хотя наши аппараты не так
облегчали дыхание, зато не чувствовалось резкого перехода, когда приходилось
выключать их; вообще они  производили более надежное впечатление. Наряду  со
снаряжением,  предназначенным  для  восхождения, мы пользовались  в  верхних
лагерях еще так  называемым "ночным  кислородом": брали аппараты  с  собой в
палатку, включали слабую  струю смеси и  дышали время от  времени в  течение
ночи, когда испытывали сильное удушье или не могли уснуть.
     Снова мы ночевали в лагере 7, только на этот раз не  в такой тесноте --
все остальные были  теперь выше или ниже нас. Утро  выдалось ясное, и вскоре
после нашего старта мы увидели высоко над собой,  у самой Южной вершины, две
точечки  --  Бурдиллона  и  Эванса.  Потом  они  исчезли,  а  мы  продолжали
восхождение  через верхнюю часть снежного склона Лхоцзе, вверх по Контрфорсу
женевцев до его высшей точки и, наконец, вниз, к Южному седлу. В лагере 8 мы
застали только шерпа Анг Тенсинга, которого мы звали Балу, Медведь36. Он был
одним  из   двух   носильщиков,   сопровождавших  полковника  Ханта,  однако
почувствовал  себя  плохо  в  то  утро и не  пошел с  остальными,  когда они
направились вверх. Анг Тенсинг  сообщил нам, что отряд выступил совсем рано:
Бурдиллон и  Эванс -- с заданием подняться возможно выше  и полковник Хант с
Да  Намгьялом  --  они  понесли  снаряжение   для  самого  высокого  лагеря,
предназначенного для нас  с Хиллари.  С тех  пор Анг Тенсинг  их не видел  и
знал, собственно,  даже меньше  нас -- мы  хоть видели две точки около Южной
вершины.
     Нам не  пришлось долго ждать. Придя на седло, мы почти сразу же увидели
полковника  Ханта   и  Да  Намгьяла,  спускавшихся   по  снежному  склону  с
юго-восточного  гребня,  и  поспешили  им  навстречу.  Оба  страшно  устали.
Полковник  Хант  свалился и  пролежал так  несколько  минут;  я  напоил  его
лимонадом и помог забраться в палатку. Отдохнув немного, Хант рассказал нам,
что они поднялись примерно до 8340 метров, то есть метров на шестьдесят выше
того места, где мы  с  Ламбером  устраивали  бивак годом раньше. Он надеялся
подняться еще дальше, до 8535 метров,  однако сил уже не было, и они сложили
на  снег снаряжение  для лагеря 9. Оставили и  кислородные баллоны, которыми
пользовались при  восхождении. Тяжелое состояние Ханта и Да Намгьяла как раз
объяснялось тем, что они спускались совершенно без кислорода. Оба  лежали по
своим палаткам, я продолжал поить их лимонным соком и чаем, и постепенно они
пришли в себя. Одно из самых моих приятных воспоминаний от экспедиции -- это
когда полковник  Хант выглянул из спального мешка и пробормотал: "Тенцинг, я
этого никогда не забуду".
     Затем мы снова принялись  ждать -- Бурдиллона и Эванса, и это  ожидание
затянулось  надолго. Я продолжал ухаживать за полковником и Да Намгьялом, но
чаще всего стоял снаружи, глядя в сторону вершины и пытаясь угадать, что там
происходит. Один раз, когда я заглянул в палатку Ханта, он сказал:
     -- Хорошо бы, они сделали это к коронации королевы.
     Я подумал: "Может быть, потому-то англичане и пошли первыми, а не мы  с
Хиллари". Однако тут же сказал себе: "Нет, это глупости. Нет ни "первых", ни
"вторых" -- Хант едва не поплатился жизнью, чтобы забросить припасы для меня
и Хиллари. Нет ни "первых",  ни "вторых" -- есть только Эверест, и  {кто-то}
должен  взять вершину". Я  опять  вышел  наружу и стал  всматриваться вверх,
гадая о судьбе товарищей.
     На  седле,  как  всегда,  было  морозно  и   ветрено,  лагерь   казался
заброшенным в окружении льда и обломков скал. Мы расположились там же, где и
швейцарцы в прошлом году, и вокруг нас валялись  каркасы от  старых палаток,
тюки  и  кислородные  баллоны,  словно  оставленные  призраками. Наш  лагерь
состоял  из  четырех палаток; из них одну заняли под снаряжение. Всего снизу
было поднято около трехсот пятидесяти килограммов груза. Я гордился тем, что
основную  часть  этой  работы  проделали  шерпы. Всего за  время  экспедиции
семнадцать  шерпов побывали на седле,  а шесть поднимались на него дважды, и
все  они  шли с  ношей  около  пятнадцати килограммов на брата,  причем  без
кислорода. "Где бы мы были без них?" -- спрашивал я себя. Ответ напрашивался
сам собой: "У подножия горы".
     Большинство  шерпов,  пришедших с  нами,  готовилось  к  спуску --  они
сделали свое дело, а в лагере не  хватало места для ночевки. Интересно,  что
среди них был самый  старый участник экспедиции --  Дава  Тхондуп  и один из
двух  самых  молодых, мой  племянник Топгей. С ними  поднялись  Аннуллу, Анг
Норбу  и Да Тенсинг (совершенно верно, Тенсингов было много, и  писались они
по-разному).  Поднявшиеся с первой  группой  Да Намгьял и Тенсинг Балу  тоже
пошли вниз.
     -- До свидания. Счастливо... Хусиер! Будь осторожен!.. Все будет ача --
в порядке.
     И  вот они ушли. Теперь на  седле  кроме  меня  оставались только  трое
шерпов: Анг Ньима, Анг Темпа и Пемба  -- их специально отобрали в помощь мне
и Хиллари на переходе до лагеря 9.
     Мы ждали  и смотрели вверх. Ждали -- смотрели вверх. И вот наконец, уже
под  вечер,  на снежном склоне показались две фигуры, спускавшиеся в сторону
лагеря. "Они  не дошли, -- подумал я. -- Слишком мало  времени прошло, чтобы
они   успели   дойти  до   вершины  и  вернуться".  Мы  поспешили  навстречу
восходителям --  оба  до  того выбились  из сил, что  едва могли  говорить и
двигаться.
     --  Нет, -- сообщили они,  -- до вершины  не  дошли.  Бурдиллон и Эванс
взяли Южную вершину, не  дойдя всего нескольких сот метров до цели и побывав
на  самой высокой точке, когда-либо достигнутой альпинистами. Дальше идти  у
них просто не было  сил. Стоя на Южной вершине,  они рассудили,  как и мы  с
Ламбером  годом  раньше,  что,  пожалуй, смогут  еще  добраться  до  главной
вершины, но вернуться оттуда живыми -- никогда. Их застигла бы ночь, а с ней
и смерть. Восходители знали это и повернули обратно.
     Мы  помогли Бурдиллону и Эвансу согреться, напоили их лимонадом и чаем.
Оба до того хотели  пить, что одолели разом  по две кварты37 жидкости, после
чего  мы  дали  им  отдохнуть  и  прийти   в  себя.  Однако  попозже.  когда
восходителям стало лучше,  я засыпал их вопросами: что  они делали и видели,
как маршрут, какие трудности.
     -- Тенцинг, я уверен, что вы с Хиллари справитесь,  -- сказал Эванс. --
Но подъем очень труден, из верхнего  лагеря придется идти еще часа четыре, а
то  и  пять. К  тому же там  опасно,  очень  круто,  карнизы, так что будьте
осторожны.  Впрочем,  если  погода   удержится,   вы  дойдете.  Не  придется
возвращаться на следующий год!
     Эванс  и Бурдиллон  совершенно выбились  из  сил  и,  конечно,  страшно
переживали свою неудачу. И тем  не менее они отвечали на  все  наши вопросы,
делали все, что могли, чтобы  помочь нам. Я подумал: "Вот так  и должно быть
при восхождениях. Вот как  гора воспитывает благородство в человеке". Где бы
мы  с  Хиллари  были без друзей?  Без  восходителей, проложивших маршрут,  и
шерпов, поднявших  грузы? Без  Бурдиллона  и Эванса,  Ханта  и  Да Намгьяла,
разведавших путь к вершине? Без Лоу и Грегори, Анг Ньима, Анг Темпа и Пемба,
которые пришли  сюда исключительно затем, чтобы помочь нам? Только благодаря
их  труду и самоотверженности  мы  получили  теперь  возможность  штурмовать
вершину.
     Десять человек  ночевали  на седле в трех  палатках. По плану мы должны
были  выступить на  следующее  утро, однако  ночью подул  необычайно сильный
ветер,  а  на  рассвете  он  ревел, словно  тысяча тигров.  О восхождении не
приходилось  и  думать.  Оставалось  только  ждать и надеяться,  что  ураган
выдохнется; к счастью, у нас имелось достаточно припасов, чтобы выждать один
лишний день. К  полудню ветер поослаб.  Идти на штурм было  уже  поздно,  но
Бурдиллон  и   Эванс  приготовились  спускаться.  Полковник  Хант  собирался
оставаться  на  седле,  пока  мы с Хиллари  завершим  нашу  попытку,  однако
Бурдиллон чувствовал  себя настолько плохо, что Хант решил сопровождать  его
вниз; с ними ушел и Анг Темпа, который тоже жаловался на здоровье.
     -- Счастливо! Берегите себя! -- сказал Эванс, уходя.  -- Помните:  если
вы возьмете вершину, то в будущем году сможете отдохнуть.
     Теперь в лагере  8 оставалось  шесть человек: Лоу,  Грегори, Анг Ньима,
Пемба, Хиллари и я. Шли часы, мы отлеживались в палатках, стараясь сохранить
тепло, и пили невероятное количество чая и кофе, бульона и лимонада; потом я
достал  семги, печенья и фруктов,  и мы заставили себя немного  поесть, хотя
никто не был  голоден.  И все  это время  я прислушивался  к хлеставшему  по
палаткам ветру. Он  дул то  сильнее,  усиливая мое  беспокойство, то слабее,
успокаивая меня. То и дело я выбирался наружу и стоял на  ветру,  на морозе,
глядя на высившуюся впереди часть горы.
     Настала  вторая  ночь,  а  погода  все ухудшалась. Мы лежали в спальных
мешках, тесно  прижавшись  друг  к  другу  и  дыша  "ночным  кислородом",  а
англичане проглотили снотворные пилюли. Я прислушивался к ветру и думал: "Он
должен  прекратиться. Он должен прекратиться,  чтобы  мы  завтра могли пойти
вверх. Семь раз я ходил на Эверест. Я люблю Эверест. Но семь раз должно быть
достаточно. Отсюда мы  должны  дойти до  вершины. На этот раз победа придет.
Теперь ил