Тенцинг Норгей.
   Тигр снегов


     Автобиография Тенцинга, записанная с его слов
     Джеймсом Рамзаем Ульманом
     Перевод с английского Л. Л. Жданова


     В косых скобках {} текст, выделенный в оригинале курсивом.




     СОДЕРЖАНИЕ

     Дж. Р. Ульман. Джентльмен с Чомолунгмы
     Путь был долог
     Ни одна птица не может перелететь через нее
     В новый мир
     Дважды на Эверест
     Становление "Тигра"
     Военные годы
     Горы стоят на своих местах
     Поражения и победы
     В священную страну
     Моя родина и мой народ
     По горам и по равнинам
     Голая гора
     Святая гора
     На Эверест со швейцарцами (весной)
     На Эверест со швейцарцами (осенью)
     Теперь или никогда
     В седьмой раз
     Мечта становится явью
     "Тенцинг, зиндабад!"
     С Тигрового холма



ДЖЕНТЛЬМЕН С ЧОМОЛУНГМЫ

     Около полудня 29 мая 1953 года два альпиниста, Эдмунд Хиллари и Тенцинг
Норгей0,  вступили  на  вершину  Эвереста  и провели  там  пятнадцать минут.
Подобно всем покорителям вершин, они пожали друг  другу руки, сделали снимки
и  полюбовались  на  открывающийся  сверху  вид,  после  чего  направились в
обратный  путь. А там,  внизу, их  ожидала  новая  жизнь. В особенности  это
относилось  к  Тенцингу.  Он вышел  на штурм  Эвереста  простым человеком, а
вернулся героем. И  ему, как многим другим до  него,  предстояло познать все
радости и все испытания, связанные со званием героя.
     Жителю Запада трудно представить себе, что значит  сегодня Тенцинг  для
людей  Востока. Напрашивается сравнение  с  Чарлзом  Линдбергом, однако даже
Линдберг в расцвете своей  славы  не  был  предметом  подлинного поклонения.
Между тем  Тенцинг в  глазах миллионов  жителей  Востока --  живое божество,
воплощение  Шивы или  Будды.  Для других миллионов,  достаточно  искушенных,
чтобы не  смешивать  людей  с  богами, он исключительно  выдающийся смертный
человек. В прямом и переносном смысле Тенцинг, взойдя на Эверест, поднялся к
самому  небу;  в  сущности, он первый в  истории  Азии человек  из  простого
народа, который завоевал всемирную известность  и славу. Жители Азии увидели
в  его  подвиге  не только  победу  над  величайшей  вершиной,  но  радужное
предзнаменование для себя и всей  своей расы. Уже сегодня имя Тенцинга вошло
в сказания  и  песни,  которые можно услышать  во всех уголках Востока.  Уже
сегодня оно овеяно легендами и мифами.
     Вот он стоит на снегу в кислородной маске -- Тенцинг-герой, легендарный
Тенцинг, безличный символ,  вздымающий ввысь флаги  на вершине земли. Вполне
возможно, что  именно этот  образ сохранится  в  памяти людей дольше  всего.
Однако под кислородной маской и пуховой  одеждой скрывается и другой Тенцинг
--   именно  об  этом  Тенцинге,  а  не   о  всеми  восхваляемом  победителе
рассказывает  он сам в своей книге. "Я остаюсь все тем же старым Тенцингом",
-- заключает он. И это верно, на наше счастье, потому, что "старый Тенцинг",
не "легендарный", не "знаменитый", представляет сам  по  себе примечательную
личность.
     Покорителя  Эвереста  описывают  обычно  неказистым,  но  это  неверно.
Возможно, он  кажется таким рядом  с высоченным  Хиллари; в действительности
Тенцинг  сильный, пропорционально  сложенный  человек  выше среднего  роста.
Слово  "неказистый"  неприменимо  и  к его душевному  складу. Нет  в  нем ни
узости, ни ограниченности, ни провинциальности -- ничего того, с чем принято
связывать представление о деревенском жителе или горце. Это же можно сказать
в известной мере обо  всем племени шерпов.  Шерпы  ведут самый простой образ
жизни и  в  большинстве  своем  неграмотны  (так как не  существует шерпской
письменности), тем не менее благодаря особому роду работы и давнему контакту
с  внешним миром они стали цветом гималайских горцев. Тенцинг --  цвет этого
цвета,  У него приятная  внешность, складная фигура. Лицо  подвижное,  глаза
живые  и  ясные,  острый  язык  и ум, обаятельная  улыбка. Пусть его любимый
напиток -- чай или шерпский чанг, сам же он шампанское. Наделенный светлой и
легкой душой, он весь бурлит энергией. Ему  присуще то неуловимое  качество,
которое можно назвать породой.
     Теперь Тенцинг  немало поездил. Он узнал разные страны и  разные языки.
Он  любит  хорошую  еду,  хорошую  одежду,  благоустроенную  жизнь,  веселую
компанию. Он  очень любознателен  и  жаден  на  новые впечатления.  Впрочем,
некоторые  приобретенные  Тенцингом  привычки не помешали  ему  сохранить  в
неприкосновенности свои природные качества. В  нем нет и намека на фальшь  и
чванливость,  которые так часто сопутствуют неожиданному успеху.  "Старый" и
"новый" Тенцинг в одинаковой мере отличаются тактом и сознанием собственного
достоинства,  вежливостью  и   благородством,  Он  не   только  прирожденный
альпинист, но и врожденный джентльмен.
     В его новом доме в Дарджилинге  жизнь бьет ключом. Заправляет всем жена
Тенцинга  --  Анг Ламу,  полная, по-девичьи смешливая,  подвижная  женщина с
проницательными глазами. С ними живут две дочери, две племянницы, сколько-то
сестер и зятьев, да еще в доме постоянно находятся гости и родственники этих
гостей,  которые приходят и  уходят,  когда  им  заблагорассудится.  Повсюду
собаки. На  столах  и  на стенах --  альбомы  вырезок,  фотографии, памятные
вещицы. Нередко сверху, со второго этажа, доносится молитвенное пение и звон
колокольчика: там находится буддийская  молельня,  которой  заведует один из
зятьев, лама. В первом этаже в  любое время дня обязательно кто-нибудь  пьет
чай.  И в центре всего  этого сам  Тенцинг, оживленный, приветливый, немного
смущенный всем происходящим. Иногда кажется, чти он  говорит одновременно на
нескольких  языках. Его темные глаза сияют, сверкают крепкие  белые зубы. Вы
невольно обращаете внимание на эти зубы, потому что он часто улыбается.
     Часто, но не всегда.  Бывает, что улыбка сходит с его лица. Внешний мир
вторгается в его жилище настойчиво, неумолимо:  толпы почитателей становятся
слишком  назойливыми. Любопытные  и  преклоняющиеся, завистники  и  искатели
наживы окружают Тенцинга сплошным кольцом,  и  кажется, что и сам он,  и его
дом  вот-вот будут  сокрушены  их  напором.  Был  случай,  когда Тенцинг  не
выдержал  всего  этого  и  серьезно  заболел.  Впоследствии  натиск  немного
поослаб,  однако по-прежнему бывает, что он принимает угрожающий характер. В
такие  моменты   покоритель  Эвереста  сразу  перестает  быть  самим  собой.
Непринужденность   сменяется  связанностью.   Плотно  сжатые   губы,   глаза
затравленного  зверя...  Так  и кажется, что  он  сейчас повернется и убежит
вверх по горному склону, подобно "ужасному снежному человеку".
     Тенцинг расплачивается за свою славу, расплачивается сполна. Говоря его
словами,  он зверь  в зоопарке,  рыба  в  аквариуме.  И  если этот  аквариум
выставляет Тенцинга на всеобщее  обозрение,  то держит его в то же  время на
положении  узника.  Другие  шерпы,  его  друзья,  уходят  в  новые  и  новые
экспедиции, но Тенцинг не идет с ними  больше. Ему теперь живется лучше, чем
им,  но  в то  же  время  и  хуже:  среди  толпы  и шума он  одинок. Тенцинг
расплачивается не только за славу, но и за то, что он именно таков, каков он
есть. Не будь Тенцинг так интеллигентен и чуток, он был бы счастливее.
     Подобно   большинству   своих    соплеменников,    Тенцинг   не   имеет
систематического  образования.  Однако   его  познания  о  мире   и   людях,
наблюдательность  и  верность  суждений  могут заставить  покраснеть  многих
людей,  прошедших через  машину высшего  образования. Это особенно отчетливо
проявляется  в  отношении  Тенцинга к  политическим фокусам  и  разного рода
попыткам  использовать  его  имя после  того, как  он  вернулся  победителем
Эвереста.  Он не хочет  выступать  сторонником  какого-либо направления  или
определенной пропаганды, расовых предрассудков или крикливого  национализма.
Какой бы ярлык ни пытались наклеить на него, он остается просто человеком.
     Жизнь полна  случайностей.  Есть  много  случайных  героев,  маленьких,
рядовых  людей,  которым посчастливилось  оказаться  в  надлежащий момент  в
надлежащем  месте и которых обстоятельства  выдвинули на  мировую арену.  Но
шерп  Тенцинг Норгей  не относится к  таким людям.  Каждый, кто  прочтет эту
книгу, увидит,  что не  случайно  именно  он  взошел  на  вершину  Эвереста.
Когда-то  Уильям  Блэйк  писал:  "Тигр!  Тигр!  Яркий   пламень...";  однако
созданный воображением поэта король лесов был  не ярче, чем живой, настоящий
"тигр снегов" нашего времени. В душе Тенцинга горит пламя, удивительно яркое
и  чистое,  которое не  может  погасить  никакая буря  ни в  природе,  ни  в
обществе. Мечта и  влечение, воля к борьбе, гордость и скромность -- вот что
зажгло его душу, причем в конечном счете, когда цель была достигнута, победа
завоевана, на первом  месте оказалась скромность.  .Когда Тенцинг  ступил на
вершину  мира, его  сердце  заполнила  благодарность  Эвересту.  Сегодня  он
мечтает о том, чтобы и в будущем его жизнь была достойной Эвереста. Если все
сказанное  выше  заставит  читателя подумать,  что я  до  некоторой  степени
влюблен в  Тенцинга, то именно к  такому впечатлению я и стремился. Конечно,
горы, а также люди,  поднимающиеся на  них,  вообще моя слабость, однако мне
кажется, что, не будь  этой слабости, не знай  я  ничего об Эвересте,  я все
равно не смог бы пройти мимо редких, замечательных качеств этого человека.
     Как он сам говорит в конце, рождение книги было сопряжено с  известными
трудностями.  Немало затруднений пришлось преодолеть, прежде  чем  мы смогли
собраться вместе в его доме в Дарджилинге. Но в конце концов мы встретились.
Результат  перед  вами.  И  независимо  от  того,  как  будет  оценено  наше
сотрудничество, я уже полностью вознагражден, потому что еще  ни одна работа
не приносила  мне такого  удовлетворения. Я  не  считал  часов,  которые  мы
провели вместе,  но их были  сотни  -- сначала в Индии,  потом в Швейцарских
Альпах, где Тенцинг побывал летом 1954  года. В трудных случаях нам  помогал
его  преданный  друг, ассистент  и  переводчик Рабиндранат  Митра.  Впрочем,
Тенцинг  сейчас и сам  прекрасно объясняется по-английски, так что  он  смог
рассказать немалую  часть своей истории  без перевода. История эта по  своей
природе и в полном соответствии с природой самого рассказчика  очень проста.
В ней нет, во всяком случае насколько я вижу, никаких фрейдовских мотивов. И
читатель может  не  сомневаться, что Тенцинг  всегда  и  во  всем  искренен,
говорит  ли он о  людях,  о горах или  о боге.  Горы  и  бог, как вы  быстро
обнаружите, прочно связаны в его понимании между собой, и внутреннее слияние
Тенцинга с ними стало настолько тесным, что порой их трудно разъединить.  Он
поднимался на высокие горы с таким чувством, словно совершал паломничество к
святым местам  или возвращался в родной дом. По мере того  как тело Тенцинга
приближалось к вершине, душа его приближалась к богу.
     "Что заставляет человека  штурмовать вершины?" -- гласит старый вопрос.
Многие поколения  белых  людей  тщетно  пытались найти  ответ.  Что касается
Тенцинга, то не надо искать никаких слов: вся жизнь его служит ответом.
     На "этом кончаются вводные замечания  записавшего нижеследующие строки.
Пора ему  удалиться  в тень, пусть  Тенцинг  сам рассказывает историю  своей
жизни. Это история героя, не  выдуманного, не поддельного, не  случайного --
подлинного героя. Мне кажется, однако,  что этим не  ограничивается значение
книги: это история члена  нашей  великой человеческой  семьи, которым мы все
можем гордиться.
     Джеймс Рамзай Ульман



ЧОМОЛУНГМЕ
     от имени всех шерпов
     и всех восходителей мира.
     {Тенцинг}



ПУТЬ БЫЛ ДОЛОГ

     Мне часто вспоминается то утро в лагере 9. Мы с Хиллари  провели ночь в
маленькой палаточке на высоте  8500  метров  -- наибольшей высоте, на  какой
когда-либо спал  человек.  Ночь была холодная.  Ботинки  Хиллари задубели от
мороза, да  мы и сами почти окоченели. Но когда мы  на рассвете выползаем из
палатки наружу, ветра почти нет. Небо ясное и безоблачное. Это хорошо.
     Мы смотрим вверх.  Неделю  за неделей,  месяц  за  месяцем мы только  и
делаем, что смотрим вверх. Вот она, вершина Эвереста! Но теперь она выглядит
иначе, до нее так близко, рукой подать  -- всего  триста метров. Это уже  не
мечта,  реющая высоко  в облаках, а нечто  реальное,  осязаемое  -- камень и
снег, по  которым  может  ступать нога человека. Мы  собираемся  в путь.  Мы
должны взять вершину. На этот раз мы с божьей помощью достигнем цели.
     Затем я  смотрю вниз. Весь  мир  раскинулся у наших  ног. На  запад  --
Нупцзе, на юг  -- Лхоцзе, на восток -- Макалу, высокие  горные вершины, а за
ними выстроились  сотни других, и все они  под нами.  Прямо вниз по  гребню,
шестьюстами  метрами  ниже, находится Южное седло, где ожидают наши  друзья:
сахибы1 Лоу  и Грегори  и молодой шерп  Анг  Ньима.  Они помогли  нам  вчера
добраться до лагеря 9. За  седлом видна белая стена Лхоцзе, а у ее  подножия
--  Западный  цирк,  где  остались  в  базовом  лагере  остальные  участники
экспедиции.  От Западного  цирка  вниз идет ледопад, еще дальше простирается
ледник Кхумбу. Я  вижу,  что Хиллари тоже смотрит  в ту сторону, и показываю
рукой.  Ниже  ледника,  в 4800 метрах  под нами, еле виднеется  в сумеречном
свете старинный монастырь Тьянгбоче.
     Для Хиллари это, вероятно, мало что значит. Для  человека с Запада  это
всего лишь  незнакомое  уединенное место в далекой незнакомой стране. А  для
меня это родина. За  Тьянгбоче раскинулись долины и деревни Солу  Кхумбу;  в
этом краю я родился и  вырос. По  крутым горным  склонам  над  ними я  лазил
мальчишкой,  когда уходил пасти отцовских яков. Мой родной дом совсем близко
отсюда.  Кажется, можно протянуть руку и  дотронуться  до него. Но  в  то же
время он так далек, гораздо дальше, чем 4800 метров. Когда мы навьючиваем на
себя кислородные баллоны, я вспоминаю  мальчика, до  которого  так  близко и
вместе с тем так далеко, который никогда и  не слыхал о кислороде, но тем не
менее смотрел на эту гору и мечтал.
     Затем мы  с Хиллари  поворачиваемся лицом  к вершине и начинаем подъем.
Много километров и много лет прошел я, чтобы очутиться здесь.
     Я счастливый  человек.  У меня  была мечта, и она  осуществилась, а это
нечасто случается с  человеком. Взойти на Эверест -- мой народ называет  его
Чомолунгма --  было  сокровеннейшим  желанием  всей  моей  жизни. Семь раз я
принимался за дело; я терпел неудачи и начинал сначала, снова и снова, не  с
чувством ожесточения, которое  ведет  солдата на врага, а с любовью,  словно
дитя, взбирающееся на колени своей матери.
     Теперь  наконец-то  на  мою  долю   выпал  успех,   и  я  выражаю  свою
благодарность. "Туджи чей" -- так принято говорить у шерпов  -- "благодарю".
Поэтому я посвятил свое повествование Чомолунгме: она дала  мне все. Кому же
еще посвящать его?
     Судьба была  ко мне благосклонна. Но многого я  лишен,  и  чем больше я
узнаю свет, тем яснее вижу  это. Я неграмотен. Мне очень бы хотелось многому
научиться, но, когда тебе сорок лет, учиться уже поздно. Моим  дочерям будет
лучше.  Они  учатся  в  хорошей  школе  и  получат  образование,  отвечающее
современным требованиям. Я говорю сам себе: "Не можешь же ты иметь все. И ты
ведь  умеешь  писать свое  имя". После  взятия  Эвереста я написал свое  имя
столько раз, что  большинство людей, наверное,  за всю свою жизнь не напишут
столько слов.
     Как ни странным это может показаться, но у меня много книг. В детстве я
их совершенно не видел, разве что иногда в  каком-нибудь монастыре; но, став
взрослым  и побывав в разных экспедициях, я немало услышал и узнал о книгах.
Многие люди, с которыми я  ходил  по горам и  путешествовал, написали книги.
Они  прислали их мне, и,  хотя я сам  не  могу читать, я понимаю, что в  них
говорится, и дорожу ими. И вот мне  захотелось самому написать книгу. Книга,
по-моему, -- это то,  чем был  человек и что  он сделал за свою жизнь. Перед
вами моя книга. Это рассказ обо мне. Это я сам.
     Прежде всего я должен кое-что разъяснить. Язык шерпов, мой родной язык,
не имеет  письменности,  поэтому  у  нас не сохранилось  никаких официальных
записей. К  тому же счет времени  велся у нас по тибетскому календарю. Таким
образом,  я не  могу поручиться за точность всех фактов и дат, относящихся к
моей  молодости.  Когда  я  работал в  горах, я,  к сожалению,  не мог вести
дневник и поэтому не всегда уверен, как надо писать имена друзей, с которыми
совершал  восхождения. Я  сожалею об этом  и надеюсь, что они  извинят меня,
если   обнаружат  ошибки.  Я  шлю  всем  товарищам   по  восхождениям   свою
благодарность и горячий привет.
     Даже с  моим собственным именем -- оно несколько раз изменялось -- было
немало путаницы. Когда я родился, меня назвали совсем не Тенцингом. Об  этом
я еще расскажу позже. В разное время мое теперешнее имя писалось на западных
языках  когда  с "s",  когда с "z", когда без "g" на конце.  Второе имя тоже
менялось: сначала я был Кхумжунь (по названию одной шерпской деревни), потом
Ботиа (тибетец) и наконец стал Norkay или Norkey, а также  Norgya или Norgay
(в переводе это значит "богатый" или "удачливый", что не раз заставляло меня
улыбаться).  Я и сам путался то и  дело,  но как быть,  если нет официальных
записей, и как писать на языке, который не знает письменности.
     По-настоящему  моя  фамилия, или  название  моего  рода,  Ганг  Ла, что
означает на языке  шерпов "снежный  перевал", однако мы обычно не пользуемся
фамилиями, и единственное употребление, которое я сделал из своей, -- назвал
ею свой новый дом в Дарджилинге. У нас есть свои ученые, ламы; они объяснили
мне, что правильнее всего писать мое имя Tenzing Norgay. На этом написании я
и решил остановиться. В официальных случаях  я часто добавляю на конце слово
"шерп",  чтобы было понятнее, о ком  идет  речь, и как  дань  уважения моему
народу. Но дома и в кругу друзей меня зовут просто Тенцинг; надеюсь, что это
так  и  останется и я  не услышу,  проснувшись в одно прекрасное утро, что я
кто-то другой.
     Много  имен --  много  языков.  Это характерно  для той  части мира,  в
которой  я живу. Как известно, найти единый язык для многочисленных  народов
Индии -- одна из труднейших задач этой страны. Чуть ли не в каждом дистрикте
говорят на своем  языке. А так как я  много путешествовал, то стал, несмотря
на неграмотность, настоящим полиглотом. Еще в детстве я выучился говорить на
тибетском  языке  (на обоих  диалектах  -- северном  и  южном),  от которого
происходит мой родной язык -- шерпский. Свободно объясняюсь  по-непальски, и
это понятно:  ведь Солу  Кхумбу находится в Непале, недалеко от Дарджилинга,
где  я  живу  уже  много  лет.  Классическому хинди я  не  учился,  но  могу
объясняться  на  хиндустани,  представляющем  собою  смесь хинди  и  урду  и
довольно сходном  с  непальским.  Кроме  того, я немного  знаком  с  другими
языками, например пенджабским,  сиккимским,  гархвали, ялмо (употребляется в
Непале),  пушту  (употребляется в  Афганистане),  читрали (на нем говорят  в
Северо-Западной   Пограничной   провинции),  знаю  по  нескольку   слов   на
многочисленных языках Южной Индии, но всем этим я  пользуюсь только во время
путешествий. Дома, в кругу семьи, я обычно разговариваю на шерпском языке, а
с другими людьми в Дарджилинге чаще всего говорю по-непальски.
     Ну  и конечно,  еще  западные  языки.  Много  лет  я  ходил по горам  с
английскими экспедициями, знавал немало англичан, живших в  Индии,  и говорю
теперь по-английски настолько уверенно, что  смог рассказать без переводчика
большую  часть настоящего  повествования. Приходилось мне путешествовать и с
людьми других  национальностей,  и я не всегда оставался немым. Французский?