друг показался мне на  редкость  неле-
пым, да и на что он пытается меня толкнуть? Чего ради я  разглагольствую
перед седовласым моряком на его же собственном корабле и  взываю  к  его
доблести! Нет, конечно, меня дурачат, подстрекают самоуверенного профана
поучать мастера и знатока своего дела на потеху всем богам  и  людям.  И
капитан Коленсо, конечно,  исподтишка  смеется  надо  мною  и  старается
только об одном - так или иначе от меня избавиться. Еще минута - и  даже
Овценог поймет, что надо мной подшутили. А я, признаться,  не  переношу,
когда надо мной смеются; другим это, может быть, и на пользу, во мне  же
мигом просыпается дух противоречия.
   Но ежели капитан Коленсо и потешался надо мною, он весьма  умело  это
скрывал. Со старческой нерешительностью он поглядывал то на меня, то  на
Сусанну.
   - Я ничего более не могу вам объяснить, сэр. Последствия... Я мог  бы
смягчить их для вас... и все же вам придется рисковать. - Он было умолк,
потом принялся меня уговаривать. - Прошу вас, не настаивайте, сэр, очень
вас прошу! Я вынужден просто умолять вас об этом, сэр!
   - И все же я настаиваю, - отвечал я с поистине ослиным упрямством.  -
Говорю вам, я не боюсь никаких опасностей. Но ежели вы непременно хотите
отправить меня на катере вместе с моими друзьями, придется вам  свистать
наверх всю вашу команду и пускай стащат меня по трапу силой. Вот вам мое
последнее слово.
   - Ах, боже мой, боже мой! Скажите, по крайности, сэр, вы не женаты?
   - Покуда имею несчастье оставаться холостяком. - И я  отвесил  поклон
Сусанне, но дама эта как раз поворотилась ко мне своей широкой спиною, и
поклон мой пропал втуне. - Кстати, - продолжал я,  -  не  будете  ли  вы
столь любезны ссудить мне перо, чернила и писчую бумагу? Я бы хотел  пе-
реправить на берег письмо, чтобы его сдали на почту.
   Сусанна пригласила меня следовать за нею; мы спустились в чисто приб-
ранную, даже щегольскую каюткомпанию, где спугнули двух  довольно  хоро-
шеньких девиц: одна протирала вращающийся стол красного  дерева,  другая
полировала медную дверную ручку. Они собрали свои тряпки, поспешно  при-
сели передо мною и исчезли по приказанию Сусанны, а она  предложила  мне
сесть за стол и подала все, что надобно для письма. Кают-компания  осве-
щалась широким кормовым иллюминатором; справа и слева двери, тоже  крас-
ного дерева, по-видимому, вели в спальные каюты; все филенки, не  говоря
уже о медных ручках и пластинках на дверях, сияли так, что в  них  можно
было смотреться, как в зеркало, и даже бриться.  "Но  откуда  здесь,  на
борту капера, столько женщин?" - подумал я, пробуя на ногте перо и  при-
нимаясь за первое в моей жизни любовное послание.
   "Любимая, спешу сообщить тебе, что воздушный шар  благополучно  спус-
тился и твой преданный Энн находится сейчас на борту..."
   - Кстати, мисс Сусанна, как называется ваш бриг?
   - Он называется "Леди Нипеан", а я мужняя жена и мать шестерых детей.
   - Примите мои поздравления, сударыня, - отвечал я, поклонился и  про-
должал писать.
   "... брига, который называется "Леди Нипеан" и идет из Фалмута в..."
   - Простите, сударыня, но куда мы держим путь?
   - Кажется, к Массачусетсу.
   - Ах, вам так кажется?
   Она кивнула.
   - Молодой человек, послушайтесь моего совета и ворочайтесь восвояси.
   - Сударыня, - сказал я неожиданно для самого себя, - я  беглый  воен-
нопленный француз. - И тут, сжегши, как говорится, за собою все мосты, я
откинулся в кресле, и мы поглядели друг другу прямо в глаза. - Я  захва-
тил с собой малую толику денег, но сердце мое осталось там, откуда я бе-
жал, - продолжал я, все так же глядя ей в глаза. -  Я  пишу  это  письмо
той, кому отдано мое сердце, прекрасной дочери Британии. Что вы  на  все
это скажете?
   - Что ж, - задумчиво произнесла Сусанна, - пути господни  неисповеди-
мы. Может, для вас так будет легче.
   Видно, вся команда на этом корабле  изъяснялась  загадками.  Я  снова
взялся за перо.
   "... к Массачусетсу в Соединенных Штатах Америки, а оттуда я  надеюсь
незамедлительно перебраться во Францию. У тебя, верно, есть новости, до-
рогая, но боюсь, они еще не так скоро до меня дойдут.  И  все-таки  даже
если тебе вовсе нечего написать мне, кроме этих нескольких слов: "Я люб-
лю тебя, Энн", - напиши их и передай мистеру Робби, он  перешлет  письмо
мистеру Роумену, а уж тот, может быть, сумеет как-нибудь тайком перепра-
вить его в Париж, улица дю Фуар, 16. Письмо надобно адресовать вдове Жю-
пиль для передачи "капралу, который когда-то хвалил ее белое вино".  Она
непременно вспомнит: ведь человек, который имел мужество  похвалить  это
вино, стоит того, чтобы о нем помнили, ибо он единственный в своем роде,
среди всех французских солдат, второго такого не сыскать. Ежели  к  тебе
явится юнец по имени Роули, можешь всецело  положиться  на  его  предан-
ность, но боже тебя упаси довериться его сообразительности. А теперь це-
лую имя "Флора" (шлюпка уже дожидается) и до того часа, когда  я  приеду
за тобою, чтобы уже век с тобой не разлучаться, остаюсь твоим пленником.
Энн".
   Собственно, у меня была еще причина поскорее закончить  и  запечатать
письмо. Качка, хоть и небольшая, была чувствительна, и  в  душной  каюте
голова моя уже начала кружиться. Я поспешил на палубу и едва  успел  по-
жать руки моим спутникам и отдать письмо Байфилду  с  просьбою  отослать
его по указанному адресу.
   - А если за ваше участие в этом приключении вас потянут к ответу, об-
ратитесь к майору Шевениксу; он сейчас находится в Эдинбургском замке  и
неплохо осведомлен о моих делах, - сказал я. - Майор - человек  чести  и
не откажется вам помочь" И Далмахой тоже подтвердит, что вы  знали  меня
лишь как мистера Дьюси.
   Затем я сунул в руку Далмахою деньги на путевые расходы  для  него  и
Овценога.
   - Дорогой мой, - забормотал Далмахой, - мне и в  голову  не  приходи-
ло... ежели вы совершенно уверены, что это для вас не  обременительно...
разве что только взаймы... и чертовски любезно с  вашей  стороны,  прямо
скажу.
   Он заставил катер подождать и написал расписку,  в  которой  именовал
меня Лордом, раздающим милостыню, и Казначеем Советуса Крэмондской  ака-
демии. Тем временем Овценог с чувством пожал мне руку.
   - Это было незабываемое путешествие, сэр, - молвил он. - Мне найдется
что порассказать супруге, когда я ворочусь домой.
   Я подумал, что и у супруги тоже найдется, что ему сказать,  и,  пожа-
луй, еще побольше, чем у него. Наконец он спустился на катер,  и,  когда
они отвалили, Далмахой весело нахлобучил ему шляпу чуть не на нос в  ви-
де, так сказать, прощального салюта.
   - Брасопить реи! Право руля! - скомандовал капитан  Коленсо.  Команду
выполнили, "Леди Нипеан" понемногу стала  набирать  ход,  а  я  стоял  у
фальшборта, глядел вслед моим друзьям и пытался  уверить  себя,  что  на
свежем воздухе мне легчает.
   Капитан Коленсо заметил, что я не  в  своей  тарелке,  и  посоветовал
спуститься вниз и лечь; измученный, я ответил какой-то дерзостью, но  он
ласково взял меня под руку и, словно капризного ребенка, повел  вниз.  Я
прошел через кают-компанию, дверь красного дерева захлопнулась за мною -
я был в отведенной мне каюте... И теперь уж на следующие двое суток бла-
говолите оставить меня в сем уединении. Ужасные то были часы.
   Но и через двое суток мне было невесело, и я все  еще  почти  не  мог
есть. Корабельные дамы заботливо за мной ухаживали и  пытались  раздраз-
нить мой аппетит легчайшей морской  диетой.  Матросы  ставили  для  меня
кресло на палубе и, проходя мимо, сочувственно и уважительно  кланялись.
Все как один были неизменно добры ко мне, но при этом до неправдоподобия
молчаливы. Бриг и его экипаж окутывала, подобно все  густеющему  туману,
какая-то тайна, и я бродил по палубе, точно в нескончаемом  дурном  сне,
теряясь в самых невероятных догадках. Начать с того, что на борту восемь
женщин, - чересчур много для серьезного каперства: и все они дочери, не-
вестки или внучки капитана Коленсо. Что до мужчин -  а  их  было  числом
двадцать три, - то те из них, кто не носил фамилию Коленсо,  прозывались
Пенгелли, и почти все, судя по страдальческим позеленевшим физиономиям и
неуклюжим движениям, - народ сугубо сухопутный. Походка у них  была  та-
кая, словно они только что оторвались от плуга, хотя на лицах уже не ос-
талось здорового загара и румянца - отпечатка работы в поле,  на  свежем
воздухе.
   Дважды в день, а по воскресеньям трижды, эта престранная команда  со-
биралась на полуюте, обнажала головы, и начиналось богослужение, назвать
которое неистовством - значит еще ничего  не  сказать.  Сперва  все  шло
вполне пристойно, капитан Коленсо дрожащим  голосом  излагал  какую-либо
главу Священного писания. Но постепенно (и особливо в час вечерней служ-
бы) слушатели воодушевлялись и так часто повторяли "аминь", точно откры-
вали беглый огонь. Мало-помалу они доходили до исступления и разражались
благодарственными кликами, все более и более разжигая  друг  друга;  они
теснились к "кафедре" (ею служил пушечный лафет) и, отчаянно бия себя  в
грудь, поочередно, наперебой, до хрипоты каялись в грехах,  в  то  время
как остальные рыдали, кричали "Еще, еще!" и даже подпрыгивали на  месте.
"Говори, говори, брат!" - восклицали они. "Вот оно, просветление.  Иску-
паем грехи свои! Душа спасется!" Минут десять, а то и пятнадцать на  ко-
рабле царило вавилонское столпотворение, он поистине превращался  в  су-
масшедший дом. Затем буйство стихало так же внезапно, как началось,  ка-
питан отпускал команду, все расходились по своим обычным делам,  и  лица
вновь становились непроницаемы, разве лишь  слегка  подергивались  после
только что испытанного душевного потрясения.
   А еще через пять минут просто не верилось, что все эти люди  способны
на такие взрывы чувств. Капитан Коленсо, заложив руки  за  спину,  вновь
принимался мерить шагами шканцы, по-стариковски волоча ноги и с  обычной
кроткой рассеянностью оглядывая корабль. Порою  он  приостанавливался  и
мягко поучал какогонибудь неумелого матроса, что неуклюже  брасопил  реи
либо не по правилам вязал морские узлы. Он никогда никого  не  распекал,
редко возвышал голос. Манерой говорить и легкостью, с какою он повелевал
людьми, капитан разительно отличался от всех остальных членов своего се-
мейства. Однако же я, кажется, понял, отчего все они столь беспрекослов-
но ему повинуются. Самый неумелый из этих горе-моряков вязал узлы и  де-
лал любую работу (как правило, из рук вон плохо) с видом столь серьезным
и сосредоточенным, будто решал тем самым иную, куда более сложную и воз-
вышенную задачу.
   В середине второй недели плавания мы попали в шторм,  нас  закружило,
завертело, но, по счастью, ненадолго, потому что шторм задел нас  только
краем, однако же для человека сухопутного и эта недолгая  встряска  была
тяжким испытанием. Уже совсем под вечер я, наконец, высунул нос на палу-
бу и огляделся. Огромные сорокафутовые валы швыряли наш корабль из  сто-
роны в сторону, и фальшборт временами так кренился, что, высунувшись  из
люка трапа, я упирался взглядом в скользящую серую бездну  и  чувствовал
себя как муха на стене. Усталое деревянное тело  "Леди  Нипеан"  неслось
вперед по бурным валам, под одним только малым парусом,  остальные  были
туго зарифлены. Капитан приказал убрать брамстеньги и принайтовить  ору-
дия в средней части судна, и все же корабль качало так, что кошка  и  та
не удержалась бы на палубе, через  которую  беспрестанно  перекатывались
волны. Все попрятались в каюты, наверху оставались лишь капитан да руле-
вой на полуюте, совсем еще мальчишка - тот самый,  что  был  гребцом  на
шлюпке, которая нас подобрала. Весь исхлестанный волнами, он мужественно
сжимал спицы штурвала и не сводил глаз с рукояти, но по лицу его,  блед-
ному, как полотно, видно было, что он ни на миг не забывает  о  бушующих
вокруг валах. На мостике над рулевым возвышался капитан Коленсо в  рези-
новых сапогах и дождевике; он помолодел и весь преобразился; тело  легко
покачивалось в такт движениям корабля, лицо  было  спокойное  и  бодрое,
воспаленные от морских брызг глаза чуть сузились, но  смотрели  зорко  и
даже сверкали, как у юноши. Чем не герой!
   В сердце моем пробудилась горячая симпатия к нему, и на другое  утро,
когда мы скользили по волнам при умеренном бризе, я воспользовался  слу-
чаем и поздравил капитана с тем, каким молодцом "Леди  Нипеан"  показала
себя в шторм.
   - Да, - рассеянно отозвался он. - Старушка не подвела.
   - Надобно полагать, настоящей опасности и не было?
   Капитан Коленсо вдруг поднял на меня серьезные глаза.
   - Мистер Дьюси, вся моя жизнь - служение господу,  и  он  не  потопит
судно, которому я вверил свою честь. - И, не давая мне  времени  понять,
что означают эти загадочные слова, он продолжал совсем другим  тоном:  -
Сейчас этому трудно поверить, но в прежние времена моя "Леди Нипеан" бы-
ла очень шустрая.
   - Уж, наверно, быстрота для нее и сейчас - первое дело, - заметил  я.
Только безнадежно сухопутная крыса, вроде меня, могла вообразить,  будто
этому старому корыту по силам заниматься каперством, но никак иначе я не
умел объяснить себе странности этого корабля.
   - У нас нет нужды полагаться на быстроту ее хода.
   - Стало быть, вы полагаетесь на ваши пушки?
   Я еще и раньше приметил, как заботливо здесь ухаживают  за  орудиями.
Они были медные и сияли не хуже дверных ручек в кают-компании.
   - Что ж, мне и прежде случалось на них полагаться, - уклончиво  отве-
чал капитан. - В последний раз - в те поры только еще началась  война  с
Америкой - мы направлялись в Галифакс и в открытом море сошлись с  одной
шхуной. На ней было двенадцать тяжелых карронад и две длинных пушки,  да
еще тяжелое орудие на левом траверсе, а у нас, сами видите, восемь  кар-
ронад и еще вот это орудие, мы их называем "почтовые пушки".  Однако  же
за каких-нибудь два часа мы обратили эту шхуну в бегство.
   - И спасли свою почту?
   Капитан резко встал (мы с ним сидели на корме на клетках с курами).
   - Извините, мне надобно распорядиться, - сказал он и поспешно поднял-
ся по трапу на ют.
   Дней, должно быть, через десять, когда  я  по  обыкновению  рассеянно
бродил по палубе, капитан подошел ко мне и предложил с ним посидеть.
   - Я желал бы с вами посоветоваться, мистер Дьюси. Вы, как  будто,  не
обрели еще спасения? Я хочу сказать, вы не принадлежите к нашей вере?
   - Какой именно?
   - Я и все мое семейство, сэр, - смиренные последователи Джона Уэсли.
   - Нет, к этой вере я не принадлежу.
   - Но ведь вы джентльмен? - Я поклонился. - И  во  всем,  что  касаемо
чести... Считаете ли вы, сэр,  что  верноподданным  должно  повиноваться
своему земному повелителю, даже если веления его противны их совести?
   - Смотря по тому...
   - Речь идет о чести, сэр. Положим, вы поклялись исполнить  справедли-
вое... нет, более того, благородное дело,  и  вам  приказывают  нарушить
клятву. Как тут поступить?
   Мне вспомнился злополучный полковник, что  бежал  из  плена,  изменив
своему слову, и я ответил не сразу.
   - Может быть, вы выскажетесь яснее? - спросил я наконец.
   Капитан не сводил с меня пытливого взгляда. Потом  вздохнул,  покачал
головою и вытащил из кармана маленькую Библию.
   - Я не джентльмен, сэр. Я исповедовался во всем перед господом, одна-
ко же мне хотелось узнать, как поступил бы на моем месте  джентльмен,  -
продолжал он простодушно.
   Длинные нервные пальцы его листали Библию, видно, он  хотел  отыскать
какой-то текст, но передумал, снова вздохнул и закрыл книгу, а через ми-
нуту его позвали проверить курс судна.
   До сих пор мое уважение к капитану неуклонно росло. Он был ко мне так
доброжелателен, так неизменно учтив; он нес бремя скорби - какова бы  ни
была ее причина - с такой кроткой покорностью, что я подчас от души  жа-
лел его, хоть и клял его самого и всю команду за их противную человечес-
кой природе скрытность.
   Но назавтра же это уважение в один короткий миг рассеялось, как  дым.
Мы сидели в кают-компании за обедом, капитан во главе  стола  с  обычным
своим отсутствующим видом рассеянно крошил сухарик, и  вдруг  на  пороге
встал Рубен Коленсо, старший сын и первый помощник капитана, и  торжест-
венно объявил, что в четырех милях по курсу с подветренной стороны виден
парус. Я поднялся за капитаном на палубу. Когда неизвестную шхуну сквозь
дымку тумана заметил дозорный, она лежала в дрейфе, но теперь,  судя  по
всему, она готовилась нас перехватить. Было около двух часов дня,  види-
мость отличная, и хотя она была от нас мили за две, я разглядел  на  ней
британский флаг.
   - Но это не настоящий английский флаг, - сказал капитан Коленсо, гля-
дя в подзорную трубу. На его старческих, желтовато-бледных щеках заиграл
румянец, я почувствовал скрытое волнение всей команды. Что до меня, то я
готов был в предстоящей схватке играть незавидную  роль  мишени;  однако
же, к моему удивлению, капитан не стал раздавать  абордажные  сабли,  не
приказал вытащить из трюмов порох,  иными  словами,  и  пальцем  не  ше-
вельнул, чтобы привести "Леди Нипеан" и своих людей в боевую готовность.
Почти все они собрались на палубе, совершенно позабыв  про  свои  пушки,
которые еще утром начищали с превеликим усердием. Так мы и  шли,  ни  на
дюйм не отклоняясь от курса, и были уже почти  на  расстоянии  выстрела,
как вдруг над шхуной взвился звездно-полосатый флаг, и прямо перед  нами
в воду шлепнулось ядро, должно быть, предостережения ради.
   Я во все глаза смотрел на капитана Коленсо. Неужто он намерен сдаться
без единого выстрела? Отложив подзорную трубу,  он  взялся  за  рупор  и
словно ждал чего-то; лицо его болезненно подергивалось. Внезапно  черное
подозрение оледенило меня: да ведь этот человек собирается изменить сво-
ей отчизне! Я глянул на грот-мачту: там развевался  британский  флаг.  Я
повернул голову и тут скорее почувствовал, нежели увидел вспышку и услы-
шал оглушительный грохот, - озадаченный американский корабль  ударил  по
"Леди Нипеан" из бортовых орудий так, что ядра пронеслись над самым  но-
сом нашего брига. Американцы, разумеется, тоже увидели наш флаг и  реши-
ли, что мы намерены подойти вплотную, сцепиться с их судном на абордаж.
   И тут то ли мой упорный взгляд, то ли гром пушечных выстрелов, уж  не
знаю, что именно, вывели капитана Коленсо из  оцепенения,  и  когда  нас
окутало дымом, он выронил рупор и с искаженным лицом побежал к гакаборту
отвязывать фал. Предатель совсем позабыл спустить флаг своей страны!  Но
было уже поздно. Пока он канителился с фалом, по шканцам ударил ружейный
залп. Капитан вскинул руки, повернулся на каблуках и повалился  навзничь
к ногам рулевого, а флаг медленно опустился на него, словно затем, чтобы
скрыть его позор.
   Тот же час стрельба стихла. Во  мне  боролись  презрение  и  жалость,
влекло коснуться несчастного и обуревало  отвращение,  но  тут  какая-то
женщина, я не вдруг узнал Сусанну, с воплем метнулась мимо меня и  упала
на колени перед трупом. Из-под  пурпурных  складок  флага  струился  то-
ненький ручеек крови. Он пополз по палубе, приостановился у  стыка  двух
досок и разлился там лужицей престранной формы. Я не сводил с нее  глаз.
Лужица удивительно напоминала карту Ирландии. Тут я наконец услышал, что
мне что-то говорят, поворотил голову и увидел рядом тощего американца  с
квадратной челюстью, который уже успел подняться на бриг.
   - Вы что, туги на ухо? Сколько раз повторять вам, что все это  неслы-
ханная глупость?
   - Я и не думаю это оспаривать, сэр.
   - "Леди Нипеан"! Не угодно ли! А кто там под флагом? Капитан? Так я и
думал. Убит, а? Что ж, его счастье. А не то я охотно  побеседовал  бы  с
ним минут пяток: уж очень мне любопытно, чего ради он все это проделал.
   - Что именно?
   - Да привел свой корабль в здешние воды, - ведь коммодор Роджерс  уже
у Род-Айленда, никак не дальше. Видно, не из трусливых был.