дерзкое
ingerenct [27] в мои частные дела?
   - Опять французское словечко, - невозмутимо заметил он.
   - А, да подите вы к дьяволу вместе с вашими французскими  словечками!
- воскликнул я. - Похоже, что вы сами француз!
   - У меня было немало случаев обогатить свои познания, и я их не упус-
тил, - пояснил он. - Немного найдется людей, которые лучше меня были  бы
знакомы со сходством и различиями особенных оборотов и выговора сих двух
языков.
   - А вы, оказывается, умеете разговаривать и высоким стилем!
   - О, я понимаю, с кем имею дело, сэр, - отвечал он.  -  Я  знаю,  как
разговаривать с бедфордширскими крестьянами, и, надеюсь, знаю, как  при-
личествует изъясняться в обществе человека образованного, какового  вижу
в вашем лице.
   - Так ежели вы почитаете себя за джентльмена... - начал я.
   - Прошу прощения, - перебил он, - я вовсе этого не утверждал. С титу-
лованными господами и дворянами меня связывают одни только дела. Сам  же
я человек простой.
   - Бога ради, - воскликнул я, - рассейте  же  мои  сомнения!  Заклинаю
вас, откройте, кто вы и чем изволите заниматься.
   - У меня нет причин стыдиться своего имени, сэр, или своих занятий; -
отвечал он. - Томас Даджен, конторщик мистера Дэниела Роумена,  лондонс-
кого стряпчего, к вашим услугам. Наш адрес: Хай Холборн-стрит, сэр.
   Лишь по тому, какая огромная тяжесть свалилась с моих плеч  при  этих
его словах, я понял, до чего был прежде напуган. Я отшвырнул палку.
   - Роумен? - вскричал я. - Дэниел Роумен? Этакий старый скряга,  крас-
нолицый, с большой - головой и одевается точно квакер? Дайте я вас обни-
му, друг мой!
   - Эй, не подходите, - сказал Даджен, однако в голосе его уже не  было
прежней твердости.
   Но я и слушать не стал. Недавнего страха как не  бывало,  и  я  разом
ожил, словно все прочие опасности тоже остались позади, словно пистолет,
все еще направленный на меня, был не грознее  саквояжа,  который  Даджен
держал в другой руке и теперь выставил вперед,  как  бы  преграждая  мне
доступ к своей особе.
   - Не подходите, буду стрелять! - крикнул он. - Ради  бога,  остереги-
тесь! Мой пистолет...
   Он мог кричать до хрипоты. Хотел он того или нет, я крепко обнял его,
прижал к своей груди, я принялся целовать его уродливую рожу, как никог-
да и никто ее, верно, не целовал и целовать не станет; даже шляпа с него
слетела и парик сбился на  сторону.  Он  что-то  жалобно  блеял  в  моих
объятиях, словно овца в руках живодера. Оглядываясь назад, я -  понимаю,
что все это было безрассудно и нелепо сверх всякой меры:  я  повел  себя
как безумный, когда, кинулся обнимать Даджена, он же был поистине  глуп,
что не выстрелил в меня, едва я приблизился. Но все хорошо,  что  хорошо
кончается; или, как поют и насвистывают - в наши дни на улицах:
   Есть милый херувимчик, высоко он сидит
   И горемыку Джека заботливо хранит.
   - Ну вот! - молвил я, несколько ослабив объятие, но все еще держа его
за плечи. - Je vous ai bel et bien embrasse [28] - и это, как сказали бы
вы, опять французское выражение.
   Вид у Даджена был невообразимо жалкий и растерянный, парик съехал на-
бок, закрывая один глаз.
   - Веселей глядите, Даджен. Пытка окончена, больше я не стану вас  об-
нимать. Но прежде, всего, бога ради, спрячьте пистолет. Он уставился  на
меня, точно василиск; уверяю вас, рано или поздно он непременно  выстре-
лит. Вот, возьмите вашу шляпу. Нет, уж позвольте мне самому водрузить ее
на место, а прежде нее - парик. Никогда  не  допускайте,  чтобы  обстоя-
тельства, даже самые крайние, мешали вам исполнить ваш долг перед  самим
собой. Ежели вам более не для кого наряжаться, наряжайтесь  для  господа
бога!
   Поправьте свой парик вы,
   Чтоб плеши не сверкать,
   И не гнушайтесь бритвы,
   Штанов и сюртука!
   - Нуте-ка, попробуйте за мною  угнаться!  Все,  в  чем  состоит  долг
джентльмена перед самим собою, вместить  в  одно  четверостишие!  И  за-
метьте, я по призванию отнюдь не бард и вирши сии излились из уст  прос-
того любителя.
   - Но, дорогой мой сэр! - воскликнул он.
   - Но, дорогой мой сэр! - эхом отозвался я. - Я никому не позволю  ос-
тановить поток моих рассуждении. Извольте высказать свое - мнение о моем
четверостишии, не то, клянусь, мы поссоримся.
   - Право же, вы завзятый оригинал! - сказал Даджен.
   - Вы не ошиблись, - отвечал я. - И сдается мне, мы с  вами  достойная
пара.
   - Что ж, - с улыбкой сказал он, - надеюсь,  вы  оцените  если  не  за
смысл, то за поэтичность такие строки:
   Достоинство и честь - вот мера человека,
   Иное ж - блеск пустой и мишура от века!
   - Э, нет, так дело не пойдет - это "же Поп! Это вы не сами  сочинили,
Даджен. Поймите, - продолжал я, ухвативши его за пуговицу, - первое; что
требуется от поэзии, - это чтобы она была вашим кровным детищем, да, ми-
лостивый государь, кровным. Грудь мою распирает вдохновение, ибо - гово-
ря - начистоту и несколько изменяя высокому слогу - я чертовски рад  то-
му, как обернулось дело. И, осмелюсь сказать, если вы не против, по-мое-
му, вы тоже рады. Да, a propos, позвольте  задать  вам  один  нескромный
вопрос. Строго между нами, случалось вам хоть раз стрелять из этого пис-
толета?
   - А как же, сэр, - отвечал он. - Даже два раза... только по  птичкам,
по завирушкам.
   - И вы стали бы стрелять в "меня, кровожадный вы человек? -  восклик-
нул я.
   - Если уж вы об этом заговорили, - отвечал Даджен, - так ведь и вы не
слишком осторожно размахивали своей палкой.
   - Разве? Ну да - ладно, дело прошлое; считайте, что все это было, при
короле Фарамоне [29] - вот и еще одно французское выражение,  ежели  вам
охота собрать побольше улик, - сказал я. - Но  теперь  мы,  по  счастью,
добрые друзья и желаем одного и того же.
   - Прошу прощения, но вы слишком торопитесь, мистер... -  сказал  Дад-
жен. - Ведь я до сих пор даже не знаю вашего имени.
   - Ну еще бы! - сказал я. - Слыхом не слыхали!
   - Объясните же хоть одним словом, - начал он...
   - Нет, Даджен! - прервал я. - Будьте разумны. Я знаю, чего вы хотите,
и имя этому - ужин. Rien ne creuse comme l'emotion [30]. Я тоже голоден,
хоть и куда более привычен к воинственным вспышкам, нежели вы,  скромный
стрелок по завирушкам. Давайте-ка я получше на вас  погляжу;  вот  какое
вам требуется меню: три ломтика хорошего холодного  ростбифа,  гренки  с
сыром, кружка крепкого пива, и стаканчик-другой  выдержанного  портвейна
старого бутылочного разлива - напиток, без которого  немыслим  настоящий
англичанин.
   Мне кажется, когда я перечислял все это, в  глазах  Даджена  появился
блеск и он разок-другой сглотнул слюну.
   - Час еще не поздний, держу пари - самое начало двенадцатого, -  про-
должал я. - Где тут можно найти хорошую гостиницу?  Только  заметьте,  я
сказал "хорошую", ибо портвейн, под стать такому случаю, должен быть са-
мого лучшего разлива, а не бурда какая-нибудь, от которой  потом  трещит
голова.
   - Надо отдать вам должное, сэр, - сказал он, слегка улыбаясь, - у вас
весьма своеобразная манера добиваться своего...
   - Почему вы все время отклоняетесь от главного?  -  воскликнул  я.  -
Удивительно непостоянный ум! Разве с таким складом ума можно преуспеть в
вашей профессии? Итак, гостиница?
   - Ну и шутник же вы, сэр! Вижу, вы непременно сделаете по-своему. Ес-
ли идти этою дорогой, до Бедфорда не будет и трех миль.
   - Решено! - воскликнул я. - Идем в Бедфорд!
   Я подхватил Даджена под руку, завладел его саквояжем и повлек его  по
дороге, причем он и не думал противиться. Вскорости, немного спустившись
с холма, мы вышли на открытое место. Дорога была ровная, еще не схвачен-
ная морозом, лунный свет прозрачной, сияющей дымкой окутывал луга и  об-
наженные деревья. Я раз и навсегда мысленно покончил с крытой повозкой и
ее пытками; до цели моей - именья дядюшки - было рукой  подать;  мистера
Даджена я больше не боялся, иными словами, у меня вдоволь  было  поводов
для веселья. К тому же в тот час мне казалось,  что  мы  две  крошечные,
единственные во всем свете живые куклы, под  огромным  морозным  куполом
полуночи; комнаты прибраны, луна начищена  до  блеска,  самые  маленькие
звезды и те зажжены, пол подметен и натерт, не  хватает  лишь  оркестра,
чтобы начать танцы. Радость переполняла мое сердце, и я взял  музыку  на
себя.
   Весело плясала квакера жена,
   Весело плясал сам квакер, - запел я бойко весьма подходящую к  случаю
песенку, обхватил Даджена за талию и, приплясывая, пустился с  ним  вниз
по дороге. Он стал было упираться, но задорная мелодия, сама  ночь,  мой
пример увлекли и его. Должно быть, глиняный истукан - и  тот  не  устоял
бы, и Даджен доказал, что он тоже человек. Мы выделывали все  более  за-
мысловатые антраша, тени от луны повторяли наши шутовские прыжки и  жес-
ты, и вдруг мне пришло на ум - и мысль эта была для меня точно  бальзам,
- как нелепа наружность человека, с которым я сейчас танцую, какая у не-
го длинная желчная физиономия и плешь и сколько  пренеприятнейших  минут
только что заставил меня пережить этот негодник.
   Вскоре мы завидели огни Бедфорда. Мой высоконравственный спутник  ос-
тановился и высвободился из моих объятий.
   - Это, пожалуй, несколько infra dig [31], сэр, вы не находите?  Любой
встречный подумает, что мы изрядно выпили.
   - А вы и правда выпьете,  Даджен,  -  пообещал  я.  -  Вы  не  только
выпьете, старый вы лицемер, вы будете пьяны, милостивый государь,  мерт-
вецки пьяны, и коридорный уложит вас в постель! Как придем, сразу же его
об этом и предупредим. Никогда не забывайте о предосторожностях! Никогда
не откладывайте на завтра то, что можно сделать сегодня!
   Но все его легкомыслие как рукой сняло. Мы прошагали остаток  пути  и
вошли в гостиницу весьма чинно и степенно; тут было еще светло и  царила
суматоха из-за множества запоздавших путников; мы отдавали  распоряжения
быстро и с надлежащей суровостью,  каковой  невозможно  было  не  подчи-
ниться, и скоро уже сидели за боковым столиком у самого камина и уплета-
ли при свечах такой ужин, о котором я мечтал долгие дни. Долгие  дни  я,
как вы помните, прятался в крытой повозке, жертва холода и голода и вся-
ких иных неудобств, которые смутили бы любого храбреца; белые скатерти и
салфетки,  сверкающий  хрусталь,  огненные  блики  на  бокалах,  красные
портьеры, турецкий ковер, портреты на стенах, безмятежные лица двух  или
трех засидевшихся гостей, которые все еще молча,  неспешно  наслаждались
процессом пищеварения, и (последнее, но отнюдь не самое маловажное) ста-
кан превосходного легкого сухого портвейна привели меня в то  состояние,
какое иначе как блаженством не назовешь. Мысль о полковнике, о том,  как
радовался бы он уютной комнате и буйному пламени камина, и о его  холод-
ной могиле в лесу близ Маркет-Босуорта явилась и даже  задержалась  было
amari aliquid [32], как вкус, остающийся во рту после еды, но - со  сты-
дом признаюсь - лишь в малой мере нарушила овладевшее мною ощущение  до-
вольства. В конце концов своя рубашка ближе к телу, так  уж  повелось  в
этом мире. Я, добровольный искатель приключений,  только  что  довел  до
благополучного конца весьма трудное  и  волнующее  приключение  или,  по
крайности, завидел ему конец; и я глядел через стол на мистера  Даджена,
чьи щеки разгорелись от портвейна, а жесткие черты смягчила почти довер-
чивая, чуть даже глуповатая улыбка, в которой была не только  ублаготво-
ренность, но даже намек на доброту. Мошенник оказался отважен -  качест-
во, которое я оценил бы в самом дьяволе, - и даже если поначалу  он  был
несговорчив, то теперь полностью искупил свою вину.
   - Что ж, Даджен, пора объясниться, - начал я. - Я знаю вашего  патро-
на, он знает меня, и он знает о моем странствии и одобряет его. Могу вам
даже сказать, что направляюсь я в Эмершем.
   - Ого! - промолвил Даджен, - я начинаю понимать.
   - Сердечно рад, - сказал я, передавая ему бутылку, - ибо ничего более
сказать я вам не могу. В остальном вы должны положиться  на  мое  слово.
Хотите верьте, хотите нет. Если не верите, наймет карету,  и  завтра  вы
привезете меня на Хай Холборн и представите пред светлые очи мистера Ро-
умена; тем самым вы успокоите свою совесть... и смешаете все карты свое-
го патрона. Если я верно о вас сужу (а я почитаю вас за неглупого  мало-
го), это вовсе не в ваших интересах. Сами знаете, как поступают с подчи-
ненным, который сует нос не в свое дело; если мне не изменяет память, на
лицо старика Роумена, когда он гневается, не так-то приятно смотреть;  и
я осмелюсь предсказать, что этот опрометчивый поступок всенепременно от-
разится на вашем еженедельном жалованье, - в том случае, если вам платят
раз в неделю. Коротко говоря, либо предоставьте меня самому себе,  и  на
том все кончится, либо везите в Лондон, и это будет только начало,  при-
чем, на мой взгляд, начало многих неприятностей. А теперь выбирайте.
   - Тут и выбирать нечего, - сказал он, - отправляйтесь завтра в  Эмер-
шем или, если вам угодно, к самому дьяволу, я умываю руки.  Нет  уж,  не
стану я встревать между Роуменом и его клиентом! Отменно  деловой  чело-
век, сэр, но безжалостный, что твой жернов. Я бы не удивился, если бы он
выкинул меня за дверь! Но жаль, очень жаль, - прибавил он, вздохнул, по-
качал головой и с грустью отодвинул от себя стакан.
   - Кстати, - сказал я, - меня разбирает любопытство, а вы  можете  его
удовлетворить. Отчего вы привязались к бедняге Дюбуа?  Отчего  перенесли
свое внимание на меня? И вообще с какой стати вы так всем докучали?
   Мистер Даджен побагровел;
   - Позвольте, сэр, - отвечал он. - Ведь существует же такое чувство  -
патриотизм!
 
 
   ГЛАВА XVI
   ВИКОНТ МИСТЕРА РОУЛИ ВОЗВРАЩАЕТСЯ ДОМОЙ
 
   Мы расстались с Дадженом на другое утро, часов в восемь. К этому вре-
мени мы" уже чувствовали себя друг с другом как давние и  добрые  знако-
мые; мне очень не хотелось отпускать его от себя, я охотно взял бы его в
Эмершем. Выяснилось, однако, что он должен воротиться в трактир, где  мы
с ним повстречались, ибо его туда призывали дела моего дядюшки, у  кото-
рого в этой части графства находилось одно  из  отдаленных  его  имений.
Ежели бы прошлой ночью Даджен одержал надо мною верх, я был бы арестован
на земле моего дядюшки и с помощью его же служащего - вот уж это было бы
невезение так невезение!
   Я нанял фаэтон и вскоре после полудня отправился  к  Данстейблу.  При
одном упоминании об Эмершеме всяк расплывался в улыбке  и  старался  мне
угодить. Имение и вправду было богатейшее, и дядя жил там на широкую но-
гу. По мере приближения к усадьбе слава ее росла, точно горная  цепь:  в
Бедфорде, услыхав слово "Эмершем", ломали шапку, в Данстейбле  -  падали
ниц. Я думал, хозяйка гостиницы бросится мне на шею: эта добрая  женщина
приняла меня с таким трепетным радушием, лицо ее то и дело озарялось та-
кой счастливой улыбкой, она окружила меня таким трогательным вниманием и
так засуетилась, что кудряшки ее пустились в пляс, а звон ключей разнес-
ся по всему дому.
   - Вас, верно, ждут в замке, сэр? Вам,  уж  конечно,  лучше  известно,
сэр, как изволит себя чувствовать его светлость? У  нас  говорят,  будто
его светлость, мусью де Керуаль, очень плох. Ах, сэр, все  мы  будем  об
нем жалеть, больно он хороший да благородный джентльмен, бедняжка, а  уж
какой любезный - другого такого и не сыщешь! Говорят, сэр,  богатство  у
него прямо сказочное, а до революции он был ну что твой принц! Но вы  уж
не взыщите, сэр, я совсем заболталась, а вы, небось, и без меня все зна-
ете! По лицу видать, что вы ихнего роду, сэр. Я бы вас где ни встретила,
враз бы признала, больно вы похожи на нашего дорогого виконта. Ах,  бед-
няжка, у него, верно, сейчас так-то тяжело на сердце...
   Из окна гостиницы я видел, что по улице прошествовал слуга в  ливрее,
какие носили у нас в доме, и какие, как вы, вероятно,  полагаете,  я  не
мог ни видеть, ни тем более запомнить. А мне нередко представлялось, что
я стал маршалом или герцогом, что меня удостоили ордена Почетного легио-
на, и прочий подобный вздор, и что на пышных раутах в  моем  доме  снуют
толпы лакеев, одетых, как полагается, в ливреи цветов  нашего  рода.  Но
одно дело - воображать и совсем другое - увидеть наяву; одно дело, когда
бы все эти ливрейные лакеи расхаживали по моему дому в Париже, и  совсем
другое - увидеть, как они щеголяют в этих ливреях в самом сердце вражес-
кой державы; и, боюсь, я поставил бы себя в смешное положение,  если  бы
лакей шел не по другой стороне улицы, а окно в моем номере не  оказалось
слишком узко. Было что-то обманчивое в этом перемещении родовых богатств
и почестей: ведь по самой природе своей они глубоко, всеми корнями  ухо-
дили в ту, другую землю; что-то обманчивое было в чувстве, будто возвра-
щаешься домой, когда на самом деле дом так далеко.
   Начиная от Данстейбла  подобные  впечатления  сыпались  на  меня  чем
дальше, тем пуще. Мало с чем можно сравнить английские замки  или,  вер-
нее, загородные поместья английских аристократов и даже дворян помельче,
и нигде не встретишь такого подобострастия, как у  окрестного  простона-
родья. Хотя ехал я всего лишь в наемном фаэтоне, все здешние жители  уже
знали, куда я направляюсь, и женщины, завидев мой экипаж, низко приседа-
ли, а мужчины уважительно кланялись. Когда я подъехал ближе,  мне  стало
понятнее, чем вызвана эта всеобщая почтительность. От стены,  окружавшей
дядин парк, даже со стороны веяло царственным великолепием;  а  когда  я
увидел самый дом, меня обуяло своего рода тщеславие, гордость за дядю, и
я буквально онемел и не мог отвести глаз от этого великолепного  здания.
Размерами дом был едва ли не с Тюильрийский дворец.  Фасад  его  выходил
прямо на север, и последние лучи  солнца,  которое,  словно  раскаленное
докрасна пушечное ядро, тонуло в беспорядочно громоздящихся снежно-белых
облаках, отражались в бесчисленных окнах. Портик, поддерживаемый дориче-
скими колоннами, украшал фасад и сделал бы честь  любому  храму.  Слуга,
что встретил меня у дверей, был вежлив сверх всякой меры - я  чуть  было
не сказал, оскорбительно вежлив; вестибюль, куда он провел меня, распах-
нув двустворчатые стеклянные двери, обогревался и уже отчасти  освещался
огромным камином, в котором ярко пылала груда буковых корней.
   - Виконт Энн де Сент-Ив, - ответил я на вопрос слуги; тут он склонил-
ся еще ниже, отступил в сторону, и я оказался перед поистине грозным ли-
ком дворецкого. На своем веку я повидал немало сановников,  но  всем  им
было далеко до сей замечательной  личности,  которая  удостаивала  отзы-
ваться на непритязательное имя Доусон. От него я узнал, что дядюшка сов-
сем плох, доктор неотлучно находится при нем, с часу на час ждут мистера
Роумена и нынче утром послали за моим кузеном, виконтом де Сент-Ивом.
   - А что с ним, внезапный удар? - спросил я.
   Нет, этого он бы не сказал. Постепенное угасание, сэр, но  вчера  его
сиятельству и вправду внезапно стало много хуже, и он послал за мистером
Роуменом, а несколько позднее дворецкий взял на себя смелость  известить
и виконта.
   - Мне кажется, милорд, - прибавил он, - что пришел  час,  когда  всей
семье следует собраться вместе.
   На словах, но отнюдь не в сердце своем я с ним согласился. Мне  стало
совершенно ясно, что Доусон печется об интересах моего кузена.
   - Когда я могу надеяться увидеть графа,  моего  двоюродного  деда?  -
спросил я.
   Ввечеру - был ответ; а пока он проводит меня в мою  комнату,  которая
уже давно меня дожидается, и, если мое сиятельство ничего не имеет  про-
тив, через час нам с доктором подадут обед.
   Мое сиятельство решительно ничего не имело против.
   - Но в дороге со мною произошел досадный случай, -  сказал  я.  -  По
несчастью, я лишился всего своего багажа, и у меня нет ничего, кроме то-
го, что на мне. Ежели доктор строго придерживается светского обихода, я,
право, даже не знаю, как быть, у меня нет никакой возможности явиться