зволило мне увидеть один из тех словно бы незначительных  обы-
чаев, которые сразу же раскрывают нечто важное в духе страны  и  выносят
ей приговор. Около полуночи я заметил далеко впереди свет множества  фа-
келов; несколько времени спустя я уже слышал  скрип  колес  и  медленную
поступь множества ног, а вскорости и сам присоединился  к  задним  рядам
убогой, молчаливой и мрачной процессии, какую можно увидеть разве что  в
дурном сне. Не менее сотни людей с горящими факелами молчаливо брели  по
дороге; посреди толпы двигалась повозка, а в ней,  на  покатом  помосте,
мертвое тело - герой сего мрачного торжества, тот, на чье погребение  мы
направлялись в столь необычный час. То был  с  виду  самый  обыкновенный
простолюдин, лет шестидесяти, худо одетый, горло у него было  перерезано
и ворот рубахи распахнут, словно для того, чтобы рана была видней. Синие
штаны и коричневые носки завершали,  если  позволено  так  выразиться  о
мертвеце, его наряд. Он был похож на чудовищную восковую фигуру. В мяту-
щемся свете факелов он словно бы гримасничал, корчил нам рожи, хмурился,
и минутами казалось, вотвот заговорит. Повозка с этим жалким и  скорбным
грузом, окруженная молчаливой свитой и пылающими факелами, скрипя,  дви-
галась по большаку, и я следовал за нею в удивлении, которое скоро  сме-
нилось ужасом. Достигнув перекрестка, процессия остановилась,  и,  когда
факельщики выстроились вдоль живой изгороди, мне открылась могила, выры-
тая при дороге, и куча негашеной извести, наваленная в  канаве.  Повозку
подали к самому краю, тело грубо и непочтительно скинули с помоста в мо-
гилу. Заостренный кол служил ему до сих пор подушкой. Теперь кол вытащи-
ли, несколько добровольцев установили его на место и какой-то малый  за-
бил его прямо в грудь мертвеца тяжелым деревянным молотом (стук  этот  и
доныне преследует меня по ночам). Яму  засыпали  негашеной  известью,  и
свидетели, словно бы освободившись от гнетущей тяжести, вдруг все  разом
стали приглушенно переговариваться.
   Сорочка моя прилипла к телу, сердце замирало, и язык не сразу мне по-
виновался.
   - Прошу прощения, - трудно переводя дыхание, обратился я к одному  из
стоявших поблизости. - Что тут происходит? В чем  он  провинился?  Разве
такое позволено?
   - Видали! Да откуда ты взялся? - отвечал тот.
   - Я путешественник, сэр, - объяснил я, - и никосда не бывал в здешних
краях. Я сбился с дороги, увидал ваши факелы и случайно стал  свидетелем
этой... этой невероятной сцены. Кто таков был покойник?
   - Самоубийца, - услыхал я в ответ. - Да чего там, дурной он был чело-
век, наш Джонни Грин.
   Оказалось, то  был  негодяй,  который  совершил  не  одно  варварское
убийство, а когда наконец понял, что его вот-вот изобличат,  наложил  на
себя руки. И этот ночной кошмар на перекрестке - обычное по законам Анг-
лии наказание за поступок, который римляне почитали добродетелью! С  той
поры всякий раз, когда какой-нибудь англичанин начинает болтать о  циви-
лизованности своей нации (а они, надо сказать, весьма  часто  этим  гре-
шат), я слышу мерные удары деревянного молота,  вижу  толпу  факельщиков
вокруг могилы, втайне улыбаюсь, сознавая свое превосходство, и для успо-
коения отпиваю глоток коньяку.
   Должно быть, в конце следующего перехода, ибо помню, что спать лег  с
петухами, я попал в хорошую  старомодную  гостиницу,  которыми  славится
Англия, и был препоручен заботам поистине премиленькой  горничной.  Пока
она прислуживала мне за столом  да  грела  постель  громаднейшей  медной
грелкой, едва ли не объемистей ее самой, мы очень приятно с нею поболта-
ли; она была столь же бойка на язык, как и миловидна, и, когда я шутил с
нею, не оставалась в долгу. Уж не знаю, что тому причиной (разве что  ее
дерзкие глазки), но только я сделал ее своей  наперсницей,  поведал  ей,
что питаю нежные чувства к молодой девице, которая живет в Шотландии,  и
красотка пыталась подбодрить меня  сочувственными  речами,  уснащая  их,
впрочем, цветами грубоватого деревенского остроумия. Пока я  почивал,  у
гостиницы остановилась почтовая "карета, державшая путь с севера на  юг;
кто-то из пассажиров позабыл на столе экземпляр  "Эдинбургского  вестни-
ка", и на другое утро моя красотка горничная подала мне эту газету вмес-
те с завтраком, присовокупив, что тут есть кое-какие  известия  от  моей
возлюбленной. Я жадно схватил газету, надеясь прочесть что-либо о  нашем
побеге, но был разочарован и уже собрался ее отложить,  как  вдруг  взор
мой упал на заметку, которая прямо касалась меня. Фэй попал в больницу в
очень тяжелом состоянии, и были выданы ордера на арест Сима и  Кэндлиша.
Оба они в свое время обошлись со мною как верные друзья, и в  этой  пос-
тигшей их беде я должен показать себя по меньшей мере  столь  же  верным
другом. Допустим, визит мой к дядюшке увенчается успехом, и у меня вновь
появятся деньги. В этом случае я немедленно возвращаюсь в Эдинбург, вру-
чаю обоих попечению хорошего адвоката и ожидаю дальнейших  событий.  Так
легко и просто я в мыслях разрешил задачу, которая на поверку  оказалась
весьма трудной. Кэндлиш и Сим были в своем роде очень славные люди, и  я
искренне верю, что, даже не будь у меня на уме  ничего  другого,  я  все
равно не пожалел бы усилий, чтобы выручить их из беды.  Но,  сказать  по
правде, все мои помыслы были заняты кое-чем иным, и, узнав  об  их  нес-
частье, я чуть ли не обрадовался. Нет худа без добра, и, уж  конечно,  я
радовался любому обстоятельству, которое могло  вновь  привести  меня  в
Эдинбург, к Флоре. С этой минуты я стал тешить себя воображаемыми сцена-
ми и разговорами, в которых мне неизменно удавалось привести  в  замеша-
тельство тетушку, обворожить Рональда и, то блистая  остроумием,  то  на
чувствительный лад, объявить о своей любви и получить заверения во  вза-
имности. Благодаря этим воображаемым объяснениям решимость  моя  час  от
часу крепла, и под конец в душе моей воздвиглась  такая  гора  упорства,
что разрушить ее могло разве только землетрясение.
   - Верно, - сказал я горничной, - здесь и вправду вести от  моей  воз-
любленной, да еще какие добрые вести!
   Весь этот день я шел навстречу злому зимнему ветру, кутаясь в  завет-
ный плед, и он согревал меня, точно ее объятия.
 
 
   ГЛАВА XII
   Я СЛЕДУЮ ЗА КРЫТОЙ ПОВОЗКОЙ ПОЧТИ ДО МЕСТА НАЗНАЧЕНИЯ
 
   Наконец, нигде подолгу не задерживаясь, я подошел довольно  близко  к
Уэйкфилду, и тут в памяти моей всплыло имя Берчела Фенна.  То  был,  как
читатель, вероятно, помнит, человек, переправлявший через границу беглых
французских пленных. Как он это делал? Не вывесил же на дверях  табличку
"Переправляю беглых, обращаться сюда"? Сколько он брал за  услуги?  Или,
быть может, он трудился безвозмездно, из милосердия? Ничего этого  я  не
знал, и любопытство мое возбуждено было до крайности. Благодаря  деньгам
мистера Роумена и тому, что я свободно владел языком, до сей минуты  все
у меня шло как по маслу и без помощи мистера Фенна, но я  все  равно  не
успокоился бы, пока не подобрал бы ключа ко всем этим тайнам, ведь  мне,
как на грех, не было известно о сем загадочном джентльмене ничего, кроме
его имени. Я не знал рода его занятий - лишь то, что он Пособник  Бегле-
цов; не знал, где он живет - в городе или в деревне; не знал,  беден  он
или богат; не знал и того, каким образом завоевать его доверие. Было  бы
слишком неосторожно  шагать  по  большой  дороге  и  спрашивать  каждого
встречного-поперечного про человека, о котором сведения мои столь  скуд-
ны, и уж вовсе глупо постучаться к нему и столкнуться нос к носу с поли-
цией! Однако же разгадать эту головоломку было очень соблазнительно, и я
свернул с прямого пути и направился к Уэйкфилду; я шел, навострив уши, в
надежде случайно услыхать нужное мне имя, а  в  остальном  положился  на
свою счастливую звезду. Ежели богиня Удача (как ни Говорите, особа женс-
кого пола) окажется ко мне милостива и наведет меня на след этого  чело-
века, свеча за мной не пропадет; ежели нет -  я  без  труда  сумею  уте-
шиться. Итак, я решил попытать счастья, но почти не надеялся  на  успех,
и, право же, просто чудо, что все окончилось благополучно, и, верно,  не
всякому святому удаются такие чудеса, как счастливчику Сент-Иву!
   Я провел ночь в хорошей гостинице в Уэйкфилде, позавтракал при свечах
вместе с пассажирами дилижанса, направлявшегося на север, и вышел в путь
до крайности недовольный самим собой и всем светом. День еще только  за-
нимался; воздух был сырой, холодный, солнце стояло совсем низко и  скоро
должно было скрыться за широким пологом туч, что наплывали с  северо-за-
пада и затянули чуть не полнеба.  Вот  уже  прозрачными  прутьями  начал
хлестать дождь; вот уже все вокруг наполнилось шумом воды,  стекающей  в
канавы и рвы, и я понял, что сегодня мне суждено промокнуть до нитки,  а
в мокром платье я выгляжу ничуть не элегантнее вымокшей кошки. При  пос-
леднем проблеске тонувшего в тучах солнца я углядел впереди на  повороте
дороги крытую повозку престранного вида, которую еле  тащили  изнуренные
клячи. Пешеходу любопытно все, что может отвлечь его от невзгод  ненаст-
ного дня, так что я прибавил шагу и вскоре поравнялся с диковинным  эки-
пажем.
   Чем ближе я подходил, тем больше дивился. В  таких  повозках,  как  я
слышал, разъезжают набойщики ситца: она была двухколесная,  впереди  си-
денье для кучера; внутрь фургона вела дверь, и там хватило бы места  для
весьма солидного груза ткани или же, в случае крайней нужды, для четырех
и даже пяти человек. Но, право, если так должны были странствовать люди,
я мог их только пожалеть! Им пришлось бы сидеть в темноте - там не  было
ничего похожего на окно, и всю  дорогу  внутренности  их,  должно  быть,
взбалтывало, что твою микстуру, - повозка о двух колесах была не  только
неказиста, но и до неприличия страдала килевой качкой.  Коротко  говоря,
если с первого взгляда у меня и мелькнула мысль, что в повозке этой  мо-
гут передвигаться люди, я тот же час от нее отмахнулся; но мне  по-преж-
нему было любопытно, что же в ней за груз и откуда она следует. Колеса и
лошади забрызганы были грязью всех цветов и оттенков, словно долго тащи-
лись по многим и разнообразным дорогам. Возница то и дело взмахивал кну-
том, но все понапрасну. Казалось, странный экипаж этот давно уже не  ос-
танавливался, быть может, ехал даже всю ночь, и сейчас, поутру, в начале
девятого часа, возницу, видно, тревожило, что он опаздывает. Я посмотрел
на дышло, чтобы узнать имя владельца повозки,  и  вздрогнул.  Беспечному
баловню судьбы вновь улыбнулось счастье: на дышле выведено было  "Берчел
Фенн"!
   - Дождливое утро, милейший, - обратился я к вознице.
   Этот неотесанный деревенщина, лохматый, с тупой физиономией, ни слова
мне не ответил, но принялся нещадно нахлестывать лошадей. Усталые клячи,
которые едва передвигали ноги, никак не отозвались на его жестокость,  и
я без всякого труда продолжал шагать рядом с повозкой, улыбаясь про себя
тщетности его усилий и теряясь в догадках, чем они вызваны. Я с виду от-
нюдь не столь грозен, чтобы пускаться от меня наутек; к тому же  совесть
моя была не вовсе чиста, я скорее привык сам  остерегаться,  нежели  ви-
деть, как робеют предо мной. Наконец возница перестал нахлестывать лоша-
дей и, словно признав себя побежденным, вложил кнут в карман сиденья.
   - Что же это вы хотели от меня удрать? - сказал я. - Ну и ну,  англи-
чанину это не те лицу.
   - Прощения просим, хозяин, я ведь, не в обиду вам, - отвечал он, при-
поднимая шапку.
   - Да я и не обижаюсь! - воскликнул я. - Просто хотел скрасить  дорогу
веселой беседой.
   Он пробормотал что-то вроде того, что веселье, мол, не по его части.
   - Тогда попробуем что-нибудь еще, - сказал я. - Да я ко  всякой  душе
ключик подберу, что твой проповедник. Скажу не хвалясь, доставались  мне
попутчики и поугрюмей вашего, но я и с ними отлично ладил. Вы домой еде-
те?
   - Ага, домой, - отвечал он.
   - Вот это называется посчастливилось! - воскликнул я. - В таком  слу-
чае мы еще наглядимся друг на друга, ведь нам по пути. Послушайте, а по-
чему бы вам меня не подвезти? У вас на козлах  вполне  хватит  места  на
двоих.
   Неожиданным рывком повозка опередила меня на два ярда. Лошади  рвану-
лись вперед и тут же стали.
   - Эй, не балуй! - сказал он, грозя мне кнутом. - Со мной шутки плохи.
   - Какие шутки? Я попросил вас, подвезти меня, но  вовсе  и  не  думал
пускать в ход силу.
   - Ну, а я в ответе за повозку и за лошадей, вон что, - сказал он. - А
с вашим братом, бродягами да бездельниками, не связываюсь, вон какое де-
ло.
   - Мне следует поблагодарить вас за трогательное доверие, - сказал  я,
бесстрашно подходя к нему, - Впрочем, вы правы, дорога  пустынна,  долго
ли до беды. Но вам ведь ничего не грозит. Оттого вы мне и по  душе,  мне
люба ваша осмотрительность, ваш простодушный и застенчивый нрав.  Только
почему вы от меня-то ждете худого? Открыли бы дверь, приютили  бы  меня,
дали бы мне местечко в этом ящике или как, бишь, он у вас прозывается?
   И я для наглядности похлопал ладонью по боку повозки.
   Возчик и прежде был напуган, но тут он, кажется, вовсе  лишился  дара
речи и воззрился на меня, окончательно ошалев от ужаса.
   - Почему бы и нет? - продолжал я. - Мысль недурна. Будь я отъявленный
разбойник, в этом ящике я вам не опасен. Главное, держите меня под  зам-
ком. А ведь тут и вправду замок, ящик-то ваш на запоре, - сказал я,  по-
дергав дверь. - A propos [18], что у вас там за груз? Видно, очень  цен-
ный.
   Возчик не нашелся, что ответить.
   "Тут-тук-тук" - постучал я в дверь, как хорошо вышколенный лакей.
   - Есть кто-нибудь дома? - спросил я затем и  наклонился,  прислушива-
ясь.
   Изнутри донеслось подавленное чиханье - начинался  неудержимый  прис-
туп; сразу же кто-то чихнул снова, но тут возчик, словно очнувшись, гру-
бо выбранился, оборотился к лошадям да с такой силой вытянул их  кнутом,
что они взяли в галоп, и несуразная двуколка во всю прыть  понеслась  по
дороге.
   При первом звуке чиханья я отпрянул, точно от выстрела. Но уже в сле-
дующий миг в мозгу моем словно молния сверкнула, - я все понял. Вот она,
разгадка тайны Фенна; вот как он переправляет беглых пленников: по ночам
везет их через всю Англию в крытом возке. Только что рядом со мною  были
французы; чихнул в повозке мой соотечественник, мой товарищ, быть может,
мой друг! И я припустился вдогонку.
   - Стой! - закричал я. - Обожди! Не бойся! Обожди!
   Но возница лишь на миг обернул ко мне побелевшее лицо и  удвоил  уси-
лия; весь подавшись вперед, он бешено нахлестывал лошадей  и  кричал  на
них, что было мочи;  они  скакали  галопом,  копыта  дробно  стучали  по
большаку, и повозка, подпрыгивая на ухабах, скрылась в  ореоле  дождя  и
брызжущей во все - стороны грязи. Всего минуту назад она влеклась, точно
хромая корова, и вот уже летит, точно колесница Аполлона. Никогда нельзя
заранее сказать, на что способен человек, пока его хорошенько не испуга-
ешь!
   И хотя я мчался, как скороход, мне еле удавалось не отставать от них;
но теперь, когда я узнал, что соотечественники мои так близко, ни о  чем
другом я уже не думал. Еще ярдов через сотню повозка  круто  свернула  с
большой дороги на проселок, густо обсаженный позимнему  безлистными  де-
ревьями, и скрылась из виду. Когда я опять ее увидел,  расстояние  между
нами намного увеличилось, но опасность, что она ускользнет от меня,  уже
миновала: лошади снова еле передвигали ноги. Я убедился, что  теперь  им
от меня не уйти, и сам замедлил шаг, стараясь отдышаться.
   Вскорости дорога круто свернула направо, и взору моему открылись  во-
рота и посыпанная гравием аллея; я вошел в ворота и, пройдя еще немного,
увидел добротный, красного кирпича дом, построенный,  должно  быть,  лет
семьдесят назад, со множеством окон, выходящих на лужайку и  в  сад.  За
домом виднелись службы и остроконечные скирды сена;  судя  по  всему,  в
прошлом это был барский дом, да попал в руки какому-нибудь фермеру-арен-
датору, который одинаково равнодушен и к внешнему виду своих владений  и
к истинному комфорту. Следы небрежения виднелись на каждом  шагу:  кусты
не подстрижены, газоны запущены, стекла в окнах побиты и кое-как заклее-
ны бумагой или заткнуты  тряпьем.  Двор  стеной  обступали  деревья,  по
большей части вечнозеленые, и скрывали его от любопытных глаз.  Когда  в
это унылое зимнее утро, под проливным дождем и порывистым - ветром,  что
завывал в старых трубах, я подошел ближе, повозка уже остановилась у па-
радного крыльца. и возница о чем-то озабоченно толковал с мистером  Бер-
челом Фенном. Тот стоял, заложив руки за спину,  тяжеловесный,  несклад-
ный, с могучим подгрудком, точно у быка, топорное лицо багрово - ни дать
ни взять полная осенняя луна; в жокейской шапочке, синей куртке и  высо-
ких сапогах он и вправду походил на солидного, зажиточного арендатора.
   Пока я шел к ним, они продолжали разговаривать, но потом разом умолк-
ли и вытаращили на меня глаза. Я снял шляпу.
   - Я имею удовольствие говорить с мистером. Берчелом Фенном? - спросил
я.
   - Он самый, сэр, - отвечал мистер Фенн, снимая  жокейскую  шапочку  в
ответ на мою учтивость, но взгляд у него был отчужденный и, движения за-
медленные, словно он продолжал думать о чем-то своем. - А вы кто будете?
- осведомился он.
   - Это вы узнаете после, - отвечал я. - А пока довольно сказать, что я
к вам по делу.
   Он, казалось, с трудом усваивал  смысл  моих  слов  и,  разинув  рот,
по-прежнему не сводил с меня узких", как щелки, глаз.
   - Позвольте вам заметить, сэр, - продолжал я, - что утро отчаянно сы-
рое и уголок у камина, а быть может, и стаканчик горячительного были  бы
сейчас как раз впору.
   Дождь и вправду полил как из ведра, вода с шумом низвергалась по  во-
досточным желобам, в воздухе стоял неумолчный треск и грохот. Но  мокрое
от дождя, неподвижное лицо Берчела Фенна отнюдь не обнадеживало.  Напро-
тив, меля охватило дурное предчувствие, и оно нисколько  не  уменьшилось
при взгляде на возницу, который, вытянув шею, оцепенело глядел  на  нас,
точно кролик на удава. Так мы стояли и молчали, пока пленник  в  повозке
не принялся снова чихать; при этом звуке  возница  преобразился  как  по
волшебству, хлестнул лошадей, и они поплелись за  угол  дома,  а  мистер
Фенн сразу очнулся и обратился к двери.
   - Входите, входите, сэр, - сказал он. - Вы уж извините, сэр,  у  меня
замок заедает.
   Он и в самом деле на удивление долго отпирал дверь; она -  не  только
была заперта снаружи, но, казалось, замок не повиновался хозяину оттого,
что им давно не пользовались, и, когда наконец Фенн посторонился и  про-
пустил меня вперед, я еще с порога услыхал тот  особый,  не  оставляющий
сомнений звук, каким дождь отдается в пустых, нежилых  комнатах.  Прихо-
жая, в которой я очутился, была просторная, квадратная, по углам  стояли
растения в кадках, выложенный каменными плитками пол был грязен, повсюду
валялась солома, к столику красного дерева - единственной здесь мебели -
когда-то прилепили прямо так, без подсвечника, свечу и дали ей  догореть
до конца; было это, по-видимому,  давным-давно,  ибо  остатки  оплывшего
воска покрылись зеленой плесенью. Эти новые впечатления  пришпорили  мою
мысль, и она заработала с особенной живостью. Я оказался запертым с Фен-
ном и его наемником в нежилом - доме, посреди запущенного сада, за  сте-
ною густых елей - самая подходящая сцена для темных дел.  Мне  отчетливо
представилось, как в прихожей поднимают сегодня две каменные -  плиты  и
под шум дождя возница копает мне в подполье могилу, и, сказать по  прав-
де, такая картина сильно мне не понравилась. Я чувствовал, что пора отб-
росить шутки и объявить истинную причину моего вторжения, и уже подыски-
вал слова, с которых бы лучше начать, но тут у меня за спиной со" стуком
захлопнулась парадная дверь, я быстро обернулся, уронив при  этом  палку
из