ивотное чуть не  по-
валилось на бок, и пустил его в карьер вслед за нами.  Когда  он  нагнал
нас, лицо у него было белое, как полотно, и в поднятой  руке  он  держал
пистолет. Я быстро обернулся к бедняжке невесте, вернее, к той, что была
лишь недавно невестою, но более не желала ею быть, она, со своей  сторо-
ны, отворотясь от окошка, рванулась ко мне.
   - Ах, спасите, он убьет меня! - вскричала она.
   - Не бойтесь, - сказал я.
   Лицо ее было искажено страхом. Точно малое дитя,  она  обеими  руками
безотчетно вцепилась в мою руку. Тут карета круто накренилась, пол  ушел
у меня из-под ног, нас кинуло вповалку на сиденье. И почти в тот же  миг
в окне, которое малютка так и не закрыла, появилась голова Белами.
   Вы только вообразите себе эту картину! Мы с малюткой падаем,  верней,
только что упали на сиденье, что, конечно же, выглядело со стороны  нес-
колько двусмысленно. Карета с бешеной скоростью мчится по большаку,  не-
истово подскакивая и кренясь то вправо, то влево. В этот  шаткий  ковчег
Белами просунул голову и руку с пистолетом; но конь его несся еще  быст-
рей, нежели карета, и он вынужден был в тот же миг ретироваться. Он  ис-
чез, но успел выстрелить - с умыслом или по нечаянности, я так никогда и
не узнаю, но думаю, скорее всего ненароком. Быть может, он только  хотел
нас напугать в надежде, что мы остановимся. Но одновременно с  выстрелом
малютка вскрикнула, и, решив, что пуля угодила в нее, господин сей  при-
пустился по дороге, точно за ним гнались фурии, свернул на первом же по-
вороте, с ходу перемахнул через колючую изгородь и мгновенно исчез в по-
лях.
   Роули жаждал погнаться за ним, но я его не пустил, ведь мы на удивле-
ние легко отделались от мистера Белами - царапиной у меня пониже локтя и
пулевым отверстием в левой стенке кареты. И теперь  уже  потише,  не  во
весь дух, мы продолжали путь к дому архидиакона Клитроя. Благодаря  этой
драматической сцене и моей царапине, которую малютке угодно было  окрес-
тить раной, восторг ее и благодарность не знали  границ.  Ей  непременно
надобно было перевязать меня своим носовым платком, и при этом она  чуть
не плакала. Я прекрасно мог обойтись без ее слез, ибо  терпеть  не  могу
попадать в смешное положение, да и пострадал я не более, чем если бы ме-
ня оцарапала кошка. Право, я охотно попросил бы ее направить свои  милые
заботы на рукав моего плаща, который пострадал куда более руки, но у ме-
ня достало ума не свести эту драматическую историю к  обыденному  проис-
шествию. Чтобы вновь обрести утраченное самоуважение, малютке было  куда
как важно, что ее спас настоящий герой, что, защищая ее, герой этот  был
ранен, и рану его она перевязала собственным платком (на котором, кстати
сказать, даже не видно было следов крови); мне уже  слышалось,  как  она
рассказывает об этом событии "девицам из своего пансиона", следуя лучшим
образцам сочинений миссис Радклиф, и обращать ее внимание  на  порванный
рукав было бы не только невоспитанно, но, пожалуй, даже и бесчеловечно.
   Вскоре мы завидели и усадьбу архидиакона. У  крыльца  стояла  карета,
запряженная четверней курящихся паром лошадей: она несколько отъехала  в
сторону, давая нам дорогу, и едва мы высадились, в дверях дома показался
рослый священник, а рядом с ним краснолицый и, сразу видно, упрямый  че-
ловек, который явно был в страшном волнении и размахивал над головой ка-
ким-то свитком. При виде этого человечка мисс Дороти упала на  колени  и
обратила к нему, называя его папенькой, самые трогательные  мольбы:  она
уверяла, что совершенно излечилась от своего недуга, глубоко раскаивает-
ся в своем непослушании и умоляет ее простить; очень скоро я понял,  что
ей нечего опасаться особой суровости со стороны  мистера  Гринсливза,  -
судя по всему, человек он был шумный, любящий, жадный до ласки и  щедрый
на слезы.
   Желая не уронить своего достоинства, да и не замешкаться с  отъездом,
едва к тому представится возможность, я поворотился к форейторам Белами,
чтобы с ними рассчитаться. Они не могли предъявить мне ни единой претен-
зии, кроме той, о которой и сами не ведали, - что я беглец. Хуже всего в
моем фальшивом положении было то, что, прежде чем отблагодарить кого-ни-
будь, мне всякий раз надобно было как следует подумать. Приходилось пом-
нить, что не годится оставлять на своем пути ни недовольных, ни  слишком
благодарных. Но во всей этой истории с самого начала было столько шуму и
треску, а пятый акт, где были и выстрелы, и примирение отца с дочерью, и
похищение почтовой лошади, так отзывался мелодрамой, что сохранить это в
тайне не было никакой надежды. Конечно же, будет теперь судить и  рядить
об этом на кухне прислуга всех гостиниц и постоялых дворов  на  тридцать
миль вокруг по меньшей мере добрых  полгода.  А  потому  мне  оставалось
только отблагодарить всех так, чтобы благодарность моя вызвала как можно
меньше толков, - достаточно щедро, чтобы никто не ворчал,  и  достаточно
скромно, чтобы никто не стал хвастать: Решение мое было скорое,  но  не-
достаточно мудрое. Один из молодцов плюнул на свои чаевые, как он  выра-
зился, "на счастье"; другой, вдруг обнаружив нежданное благочестие, стал
пылко просить господа одарить, меня своею милостью. Я понял, что вот-вот
начнутся шумные изъявления благодарности, и вознамерился как можно  ско-
рее унести ноги. Приказав моему форейтору и Роули быть готовыми в  путь,
я поднялся на веранду и со шляпой в руке предстал перед мистером  Гринс-
ливзом и архидиаконом.
   - Надеюсь, вы меня извините, - начал я, - мне совестно нарушать  при-
ятные излияния родственных чувств, которым я в некотором роде имел честь
способствовать.
   И тут разразилась буря.
   - В некотором роде! В некотором роде, сэр! - воскликнул  папенька.  -
Да что это вы такое говорите, мистер Сент-Ив! Ежели я получил назад  мою
голубку, ежели ее в целости-сохранности вырвали из  лап  этого  мерзкого
негодяя, я уж знаю, кого благодарить! Вашу руку, сэр, я по уши у  вас  в
долгу! Хоть вы и француз, но, ейбогу, вы  хорошей  породы.  И,  ей-богу,
сэр, ничего для вас не пожалею, просите, что хотите, хоть бы и руку Дол-
ли!
   Все это он пророкотал громовым басом, весьма неожиданным в столь кро-
хотном человечке. И каждое его слово доносилось и до слуг, которые вслед
за господами высыпали из дому и толпились теперь вокруг нас на  веранде,
и до Роули и пятерых форейторов, стоявших внизу, на  посыпанной  гравием
подъездной дороге. Чувства, выраженные отцом, были всем понятны,  и  ка-
кой-то осел, которого не иначе как бес попутал, предложил трижды прокри-
чать "ура" в мою честь, что и было тотчас же с охотою  исполнено.  Услы-
шать, как имя твое отдается в Уэстморлендских горах, среди  приветствен-
ных кликов, наверно, даже лестно, но в ту минуту, когда (как я  полагал)
полицейские афишки уже неслись вслед за мною со  скоростью  ста  миль  в
день, это было совсем некстати.
   Мало того. Воздать мне хвалу пожелал и архидиакон, и ему понадобилось
всенепременно угостить меня вестиндским хересом, так что он повел нас  в
превосходную просторную библиотеку и там представил  своей  высокородной
супруге. Покуда мы сидели в библиотеке за хересом, на веранде всех обно-
сили элем. Наконец, речи были произнесены, мы обменялись  рукопожатиями,
малютка по настоянию папеньки подарила мне на прощание  поцелуй,  и  все
общество вышло на веранду проводить меня, и, пока моя карета не скрылась
у них из глаз, все махали платками и шляпами и  громогласно  желали  мне
доброго пути, а во всех окрестных горах им усердно откликалось эхо.
   Мне же горы твердили другое: "Глупец, ну и натворил же ты дел?"
   - Выходит, они разузнали ваше имя, мистер  Энн,  -  сказал  Роули.  -
Только уж на этот раз я не виноват.
   - Это одна из тех случайностей, которые невозможно предвидеть, -  от-
вечал я с достоинством, которого вовсе не ощущал. - Кто-то из  них  меня
узнал.
   - Кто же это, мистер Энн? - спросил негодник.
   - Бессмысленный вопрос. Какая разница кто? - отвечал я.
   - И впрямь, не все ли равно! - воскликнул Роули. - Я  говорю,  мистер
Энн, сэр, ну и каша заварилась, а? Вот уж,  как  говорится,  дали  маху,
правда?
   - Я перестаю тебя понимать, Роули.
   - Да я просто хотел спросить, что же нам теперь делать вот с ним. - И
Роули кивнул на форейтора, который маячил перед нами  и  в  такт  идущей
рысью лошади то приподнимался на стременах (и тогда видны  были  заплаты
на штанах), то снова опускался. - Нынче поутру, когда вы на  его  глазах
садились в карету, вы звались мистер Рейморни...  помните,  сэр,  я  все
время исправно вас так величал... а теперь опять сели в карету и уже зо-
ветесь мистер Сент-Ив, а когда станете выходить из кареты, у вас, может,
будет еще какое новое имя? Вот что меня заботит, сэр. Коли вы меня спро-
сите, так, по-моему, стратегия у нас сейчас самая никудышная.
   - Parrrbleu! [52]. Оставишь ты меня наконец в покое! - не выдержал я.
- Мне надобно поразмыслить. А ты никак не возьмешь в толк, что твоя  ду-
рацкая трескотня мне докучает.
   - Прошу прощения, мистер Энн, - сказал он и  тут  же  прибавил:  -  А
французским вы сейчас не желаете заняться, мистер Энн?
   - Мне не до французского! Поиграй-ка на своем флажолете.
   Нечистая совесть и в самом деле обращает всех нас в трусов! Я так был
удручен своим необдуманным поведением нынче утром, что прятал  глаза  от
своего мальчишки-слуги, и даже в его  безобидном  дуденье  мне  чудилась
насмешка.
   Я взял иголку с ниткой, снял плащ и по солдатской привычке  сам  при-
нялся его чинить. Нет занятия лучше, когда требуется поразмыслить, особ-
ливо же в трудных обстоятельствах, и за шитьем я и  вправду  мало-помалу
обрел ясность мыслей. Прежде всего надобно немедля избавиться от малино-
вой кареты. Продать ее на следующей же станции, сколько бы за нее ни да-
ли. После этого мы с Роули выйдем на дорогу и  немалое  время  вынуждены
будем шагать на своих на двоих, а потом, уже под новыми именами, сядем в
дилижанс, направляющийся в Эдинбург! Столько хлопот и трудов, такой  ог-
ромный риск, такие расходы, такая потеря времени - и все оттого, что  не
удержался и сболтнул лишнее малютке в голубом!
 
 
   ГЛАВА XXIV
   ХОЗЯИН ГОСТИНИЦЫ В КЕРКБИ-ЛОНСДЕИЛЕ
 
   До этого времени мне ясно было, как нам следует себя  вести,  и  этот
дорогой моему сердцу замысел мне отчасти удалось исполнить. Мы  с  Роули
выходим из малиновой кареты, два безупречно  одетых  оживленных  молодых
человека с блестящими глазами, два молодца из хорошего, хоть и не  слиш-
ком знатного дома, которые заняты только своими  собственными  делами  и
разговаривают единственно друг с другом, да к тому же  наилюбезнейшим  и
наиучтивейшим образом. Сквозь небольшую толпу, собравшуюся у дверей,  мы
проходим рассеянно-озабоченные, как и подобает хорошо воспитанным людям,
сохраняя на лучший английский манер необидное для  окружающих  высокоме-
рие, и скрываемся в доме, провожаемые восхищенными и завистливыми взгля-
дами, - образец идеального господина и столь же идеального слуги. И ког-
да мы подъехали к гостинице в Керкби-Лонсдейле, мне трудно  было  прими-
риться с мыслью, что сцена эта будет разыграна  в  последний  раз.  Увы!
Знал бы я, как неудачно она окончится!
   Я неблагоразумно щедро рассчитался с форейторами  чужой  четверни.  И
вот предо мною с протянутой рукой предстал мой собственный форейтор, тот
самый, в заплатанных штанах, -  глаза  его  горели  алчностью.  Он  явно
предвкушал, что уж ему-то я отвалю pourboire [53] целое состояние.  При-
нимая во внимание все наши марши и контрмарши, стычку с мистером Белами,
когда в ход пошло огнестрельное  оружие,  и  пример  глупейшей  расточи-
тельности, который я показал, расплачиваясь с другими форейторами, мне и
вправду следовало бы одарить его по-царски. Но  чаевые  -  дело  тонкое,
особливо для чужеземца: дашь чуть меньше - и прослывешь скупцом, а  дашь
чуть больше - и уже попахивает подкупом за молчание. Все еще под впечат-
лением сцены во дворе у архидиакона и ликуя при мысли,  что  вот  сейчас
наконец-то разделаюсь с малиновой каретой, грозящей столькими опасностя-
ми, я положил в руку форейтора пять гиней, но это лишь разожгло его  ап-
петит.
   - Что это вы, сэр, неужто хотите отделаться от меня эдакой  малостью?
Ведь я, небось, видал, как в вас стреляли! - вскричал он.
   Прибавить ему было невозможно, поступи я так, я тут же стану в  Керк-
би-Лонсдейле притчей во языцех, а потому я твердо, но с улыбкой поглядел
ему прямо в глаза и сказал тоном, не допускающим возражений:
   - Ежели тебе эта малость не по вкусу, верни ее мне.
   С быстротой фокусника он засунул деньги в карман  и,  как  истый  сын
лондонских задворок, с места в карьер принялся поливать меня грязью.
   - Ладно, будь по-вашему, мистер Рейморни... То бишь, мистер  Сент-Ив,
или как там еще вы прозываетесь. Видали такую чертовщину? - воззвал он к
конюхам. - Вот уж впрямь чертовщина, по-другому и не скажешь.  Взялся  я
его возить, а он, треклятый сукин сын, как желает, так себя и прозывает,
а на поверку  выходит,  он  чертов  мусью.  Цельный  день  я  его  катал
взад-вперед, и девиц увозили, и из пистолетов палили, и херес  распивали
и эль. И чего же он мне дает за все мои труды? Да чтоб ему, такому-сяко-
му-разэтакому...
   И он стал выражаться так забористо, что я не осмеливаюсь воспроизвес-
ти здесь его художества.
   Тут я заметил, что Роули весь дрожит от ярости, еще  минута  -  и  он
окончательно поставит меня в смешное и дурацкое положение:  схватится  с
форейтором врукопашную.
   - Роули! - с упреком воскликнул я.
   Строго говоря, мне следовало назвать его Гэммоном, но  в  эту  минуту
всем было не до того, и, надеюсь, промах мой никем не был замечен. В тот
же миг я перехватил взгляд почтмейстера. Был он высок,  тощ,  лицо  имел
желчное и неприветливое; сразу видно, палец в рот не клади, человек сме-
калистый. Он тот же час приметил, что я в затруднении, не мешкая  высту-
пил из толпы, вмиг прогнал форейтора и уже снова был подле меня.
   - Обед прикажете подать прямо в номер, сэр? Будет исполнено. Джон,  в
номер четвертый! Какое изволите заказать  вино?  Будет  исполнено,  сэр.
Свежую упряжку, сэр? Нет, сэр? Как вам будет угодно.
   Каждую фразу он сопровождал чем-то вроде поклона и каждой предпосылал
нечто вроде улыбки, без чего я отлично мог бы обойтись.  Любезность  его
не была искренней, прикрываясь ею, он недоверчиво меня изучал - он,  ко-
нечно же, взял на заметку и сцену, разыгравшуюся у его крыльца, и беспо-
рядочные выкрики форейтора, и когда меня наконец ввели в мой номер, я со
страхом подумал, что неприятностей не миновать. Я чуть было не решил от-
казаться от своего намерения. Но, сказать по правде, теперь,  когда  имя
мое стало всеобщим достоянием, страх мой перед почтовым дилижансом,  ко-
торый вез афишки, вырос безмерно, и я чувствовал, что мне кусок в  горло
не пойдет, пока я не избавлюсь от малиновой кареты.
   И вот, кое-как отобедав, я велел коридорному передать мой поклон  со-
держателю гостиницы и просить его выпить со мною стаканчик.  Он  явился:
мы обменялись положенными любезностями, и я приступил к делу.
   - Кстати, - сказал я, - нынче поутру у нас в дороге произошла стычка.
Вы, я полагаю, уже слыхали о ней?
   Он кивнул.
   - Мне не повезло: пуля угодила прямиком в стенку моей кареты, -  про-
должал я. - И, сами понимаете, она мне теперь без надобности. Не найдет-
ся ли у вас на нее охотника?
   - Оно, конечно, - отвечал хозяин гостиницы, - я  сейчас  ее  оглядел,
карета ваша почитай что вовсе погублена. Известное дело,  никому  не  по
вкусу, ежели экипаж продырявлен пулей.
   - Слишком попахивает "Лесным романом"? - подсказал  я,  вспомнив  мою
давешнюю малютку, которая, без сомнения, зачитывалась сочинениями миссис
Радклиф.
   - Вот это верно, - сказал он. - Может, они правы, а может, и нет,  не
мне судить. Но вообще-то оно понятно: приличным людям сам бог велел  же-
лать, чтобы и вещи у них выглядели прилично; дырки от пуль, лужи  крови,
господа с вымышленными именами - это им все без надобности.
   Я поднял стакан вина и поглядел его на свет -  пускай  хозяин  видит,
что рука моя не дрожит.
   - Да, - согласился я, - наверно, вы правы.
   - У вас, конечно, имеются бумаги, какое-нибудь свидетельство, что ка-
рета эта ваша? - спросил хозяин гостиницы.
   - Вот счет с печатью и подписью, - отвечал я и перебросил  ему  через
стол бумагу.
   - И это все? - спросил он, взглянув на счет.
   - Довольно и этого, - сказал я. - Здесь сказано, где я купил  вещь  и
сколько за нее заплатил.
   - Право, не знаю, - сказал хозяин. -  Обыкновенно  требуется  бумага,
удостоверяющая личность.
   - Личность кареты? - удивился я.
   - Нет, зачем же: вашу личность, - отвечал он.
   - Вы забываетесь, любезный, - сказал я. - Документы,  устанавливающие
мое право на поместье, хранятся вот в этой кожаной сумке, но  неужто  вы
думаете, что я позволю вам их смотреть?
   - Видите ли, эта ваша бумага подтверждает, что некий мистер  Рейморни
заплатил за некий экипаж семьдесят фунтов, - сказал хозяин.  -  Что  же,
прекрасно! Ну, а кто мне докажет, что вы и есть мистер Рейморни?
   - Почтеннейший! - воскликнул я.
   - К вашим услугам, - сказал он. - Всей душой. Это дела не меняет.  Я,
может, и почтеннейший, а может, и навязчивый и дерзкий,  ежели  вам  так
желательно... ну, а вы-то кто? Я слыхал, что у вас  два  имени;  слыхал,
что вы похищаете молодых девиц и что вас приветствуют как француза,  это
ли не диво? И повторяю, покажу хоть под присягой: когда форейтор  давеча
принялся про вас всякое рассказывать, у вас прямо поджилки тряслись. Ко-
ротко сказать, сэр, может, вы и порядочный господин, да я-то слишком ма-
ло вас знаю, а потому желаю поглядеть ваш документ, а не то пожалуйте  к
судье. Так что выбирайте: со мной  вам  объясняться  невместно,  так  уж
судья-то вам, надо полагать, ровня.
   - Л-лю-безный, - произнес я, заикаясь; я с трудом обрел дар речи,  но
еще не пришел в себя. - Ваши требования весьма странны и грубы. Что  же,
у вас в Уэстморленде это в обычае - оскорблять благородных людей?
   - Смотря кого, - отвечал он. - Ежели есть подозрение, что  человек  -
шпион, так в обычае, и обычай этот не так уж и плох. Э, - нет! - крикнул
он, заметив, что у меня дернулась рука. - Обе руки на стол, господин хо-
роший! Мне дырки от пуль в стенках без надобности.
   - Право, сэр, вы ко мне на редкость несправедливы! -  сказал  я,  уже
вполне овладев собой. - Вы же видите, я само спокойствие; надеюсь, вы не
примете за обиду, ежели я налью себе еще вина?
   Я занял эту позицию просто из отчаяния. У меня не было никакого  пла-
на, никаких Надежд. Я собирался потянуть еще немного и  сдаться,  ничего
другого мне не оставалось. Но уж торопиться-то я, во всяком  случае,  не
желал.
   - Так, стало быть, вы не согласны? - спросил он.
   - Вы имеете в виду ваше деликатное предложение? - отозвался я. - Ста-
ло быть, как вы изволили выразиться, почтеннейший, я не согласен.  Разу-
меется, я не стану показывать вам свои бумаги, и, разумеется, я не желаю
вставать из-за стола и плестись к вашим судьям. Я слишком  дорожу  своим
пищеварением и слишком мало интересуюсь мировыми судьями.
   Он перегнулся через стол, поглядел на меня в упор и протянул  руку  к
шнуру от звонка.
   - Послушайте, приятель, - заявил он, - видите этот шнур?  Так  знайте
же, что внизу ждет мальчишка: только я дерну - и он по первому же звонку
побежит за полицейским.
   - Вот как? - сказал я. - Что ж, о вкусах не  спорят!  Я  не  любитель
проводить время в обществе полицейских, но ежели вам вздумалось получить
такового в качестве десерта... - Тут я слегка пожал плечами. - Знаете, -
прибавил я, - это весьма забавно. Я человек светский и,  уверяю  вас,  с
интересом слежу за тем, какой еще стороной повернется ко мне ваша в выс-
шей степени своеобычная натура.
   Он по-прежнему молча изучал мое лицо, рука  его  п