лся перед ним, он отвечал тем же, выговор у него
был, безусловно, английский, так что если у меня и были какие-то  сомне-
ния, то теперь они рассеялись без следа. Мне оставалось одно:  подняться
на верхний этаж, позвонить у какой-то двери и осведомиться, здесь ли жи-
вет мистер Вавасур; получив ответ, что о таковом здесь  и  не  слыхивали
(это меня не слишком удивило), я спустился по лестнице и, учтиво  покло-
нясь сыщику, снова вышел на улицу.
   Теперь волей-неволей надобно было испробовать последний путь - бал  в
Благородном собрании. Робби от меня отказался. За банком следят, и Роули
нельзя даже близко подпустить к Джордж-стрит.  Значит,  остается  только
дождаться завтрашнего вечера и явиться на бал, а там будь что будет. Но,
честно говоря, решение это мне стоило немалой внутренней борьбы: впервые
за все время мужество мне едва не изменило. Нет, решимость моя ничуть не
поколебалась, мне не пришлось себя уговаривать, как это  было,  когда  я
бежал из Замка; просто мужество более меня не поддерживало, словно оста-
новились часы или перестало биться сердце. Разумеется, я пойду  на  бал,
разумеется, мне нынче же с утра надобно заняться своим туалетом. Все это
было решено. Но почти все здешние лавки располагались за  рекой,  в  так
называемом Старом городе, и я с изумлением убедился, что попросту  не  в
силах перейти Северный мост! Точно предо  мною  разверзлась  бездна  или
морская пучина. Ноги наотрез отказывались нести меня в сторону Замка!
   Я говорил себе, что это всего лишь преглупое суеверие; я заключил сам
с собою пари - и выиграл его: я все-таки пошел  на  Принцесс-стрит,  где
неизменно прогуливается лучшее общество Эдинбурга, прошелся по ней,  ос-
тановился и постоял один, на виду у всех, поглядел поверх садовой решет-
ки на старые, замшелые стены крепости, где начались все мои мытарства. Я
заломил шляпу, подбоченился и, словно бы нимало не опасаясь быть  узнан-
ным, дерзко прохаживался по панели. Убедившись, что все это  мне  вполне
удается, я ощутил прилив бодрящей  веселости,  даже  некоторый  cranerie
[61], и это подняло меня в собственных глазах. И все же на одно я так  и
не сумел подвигнуть ни дух свой, ни тело: я не смог перейти по  мосту  и
вступить в Старый город. Мне казалось, что уж там-то  меня  сей  же  час
арестуют и придется мне шагать прямиком в сумрачную тюремную  камеру,  а
оттуда прямиком в безжалостные объятия палача и  пеньковой  веревки.  И,
однако же, я не в силах был идти вовсе не  от  осознанного  страха  пред
тем, что меня там ждет. Я просто не мог. Конь мой заартачился - и  ни  с
места!
   Да, мужество покинуло меня. Нечего сказать, приятное открытие для то-
го, над кем нависла столь грозная опасность, кто ведет  столь  отчаянную
игру и знает, что выиграть ее можно лишь с помощью  постоянной  удачи  и
безудержной смелости! Струна была натянута слишком туго и слишком долго,
и мужество мое не выдержало. Мною овладел тот страх, что  зовется  пани-
кой: я видывал такое у солдат, когда среди ночи внезапно нагрянет  враг;
я поворотился спиною к Принцесс-стрит и едва ли не бегом  пустился  нау-
тек, точно за мной гнались все дьяволы преисподней.  Смутно  припоминаю,
что на площади Сент-Эндрю кто-то меня окликнул. Даже не оглянувшись,  я,
как одержимый, помчался дальше. Почти тотчас на плечо мое опустилась тя-
желая рука, и я едва не лишился чувств. На мгновение в глазах у меня по-
темнело, а когда я очнулся, предо мною стоял веселый сумасброд!  Страшно
подумать, каков я был в ту минуту: верно, побледнел  как  полотно,  весь
дрожал, точно осиновый лист, и, пытаясь что-то сказать, беззвучно  шеве-
лил помертвевшими губами. И это солдат Наполеона и  джентльмен,  который
намерен завтра вечером танцевать на бале в Благородном собрании! Я  опи-
сываю свой позор так подробно потому, что во  всей  моей  жизни  то  был
единственный случай, когда я совершенно потерял власть над собою, а  для
офицеров это может послужить хорошим уроком.
   Никому на свете я не позволю назвать меня трусом, не раз доказывал  я
свою храбрость так, Как может доказать далеко не всякий. И, однако же, я
- потомок одного из благороднейших родов Франции, с младых ногтей  приу-
ченный к опасностям, - минут десять, а то и двадцать являл  собою  столь
отвратительное зрелище на улицах Нового города.
   Едва сумев перевести дух, я тот же час попросил  сумасброда  извинить
меня. Дело в том, сказал я, что в последнее время, а особливо сегодня, я
что-то до крайности подвержен волнению; малейшая неожиданность совершен-
но выводит меня из равновесия.
   Он слушал, казалось, с искренним участием.
   - Да, здоровье ваше, видно, из рук вон плохо, - заметил он. - Ну и  я
хорош - надо ж было эдак подурацки вас напугать! Покорнейше прошу  изви-
нить! А на вас и вправду глядеть страшно. Вам надобно  посоветоваться  с
доктором. Дорогой сэр, даю вам самолучший рецепт: клин клином  вышибать!
Стаканчик джина пойдет вам на пользу. Или вот что: час  еще  ранний,  но
что за беда! Заглянемте к Дамреку, перехватим по бараньей отбивной и ра-
зопьем бутылочку - идет?
   Я наотрез отказался: терпеть не могу эти роскошные отели!  Но  затем,
напомнив мне, что в этот день заседает Крэмондская академия, он  предло-
жил прогуляться с ним за город (всего-то пять миль) и  отобедать  в  об-
ществе юных оболтусов вроде него самого. И тут  я  согласился.  Надо  же
как-то дождаться завтрашнего вечера, а обед с "академиками" поможет  мне
скоротать нескончаемые тягостные часы до бала, подумал я. Да, лучше все-
го, пожалуй, скрыться за городом, к тому же прогулка превосходно успока-
ивает нервы. Но тут я вспомнил беднягу Роули, который  дома  старательно
прикидывается больным под неусыпным надзором нашей грозной  и  теперь-то
уж, конечно, что-то заподозрившей хозяйки, и спросил веселого  сумасбро-
да, нельзя ли мне взять с собою слугу.
   - Бедняга совсем с тоски погибает в одиночестве, - пояснил я.
   - Великодушный человек добр даже к своему ослу, - нравоучительно  за-
метил мой новый приятель. - Сделайте милость, возьмите  его,  отчего  же
нет?
   Слуга-сиротка нес за ним
   Последнюю отраду - арфу.
   - Покуда мы будем трапезничать, этот сиротка, разумеется, получит  на
кухне кусок холодного мяса.
   Итак, окончательно оправясь после моего постыдного приступа  слабости
(правда, перейти Северный мост я все равно не согласился бы ни за  какие
блага мира), я заказал себе в лавке на Лит-стрит,  где  мне  постарались
угодить, вечерний костюм, извлек Роули из  его  заключения  и  в  начале
третьего часа ждал вместе с ним в условленном месте, на углу  Дьюк-стрит
и Йорк-плейс. Академию представляли одиннадцать  человек,  включая  нас,
аэронавта Байфилда и верзилу Форбса, уже знакомого мне по тому  воскрес-
ному утру, когда он весь был закапан свечным салом  в  трактире  "Привал
охотников". Меня представили всем прочим, и мы тронулись  в  путь  через
Ньюхейвен и далее по берегу моря; вначале мы шли живописными проселочны-
ми дорогами, потом - мимо бухточек поистине волшебной красоты  и,  нако-
нец, добрались до цели - до крохотной деревушки Крэмондна-Элмонде, прию-
тившейся на берегу крохотной речушки, под сенью лесов, и глядящей на ши-
рокую песчаную отмель, на море и маленький островок вдали. Все это  было
крохотное, прямо игрушечное, но полно своеобразной прелести. Воздух  яс-
ного февральского дня был бодрящий, но не холодный. Всю дорогу мои спут-
ники резвились, дурачились и острили, и у меня точно гора с плеч  свали-
лась, я повеселел, шутил и дурачился вместе со всеми.
   Я обратил внимание на Байфилда не потому, что он меня  заинтересовал:
просто я слышал о нем раньше и видел его афиши. Это был смуглый,  темно-
волосый человек, желчный и на редкость молчаливый; держался он холодно и
сухо, но чувствовалось, что его снедает неугасимый  внутренний  жар.  Он
оказался столь любезен, что почти не отходил от меня и  при  всем  своем
немногословии одного меня удостаивал разговором, за что я в тот час  ни-
мало не чувствовал к нему признательности. Знай я тогда, какую роль суж-
дено ему вскорости сыграть в моей судьбе, я бы отнесся к  нему  повнима-
тельней.
   В Крэмонде в каком-то убогом трактире для нас была  уже  приготовлена
комната, и мы уселись за стол.
   - Здесь нет места чревоугодию и лакомству, - предупредил мой  веселый
сумасброд, который, кстати, звался Далмахой. - Вам не подадут ни черепа-
хового супа, ни соловьиных язычков. Да будет вам  известно,  сэр,  девиз
Крэмондской академии: "Ешь попроще, а пей побольше".
   Профессор богословия прочитал застольную молитву на какой-то изуверс-
кой латыни, и я не понял ни слова, уловил только, что молитва была  риф-
мованная, и догадался, что она,  должно  быть,  не  столь  благочестива,
сколь остроумна. Затем "академики" принялись за грубую, но обильную еду:
тут была вяленая пикша с горчицей, баранья голова, телячья требуха, зап-
равленная овсяной мукою, луком и перцем, и  прочие  истинно  шотландские
деликатесы. Все это запивалось крепчайшим черным пивом, а как только  со
стола были убраны остатки еды, вмиг появились стаканы, кипящая вода, са-
хар и виски и началось приготовление пунша. Я с наслаждением уплетал од-
но блюдо за другим, не отказывался и от напитков и по мере сил и  умения
состязался с прочими в остроумии и в шутках,  которыми  обильно  сдобрен
был обед. Как ни дерзко это покажется с моей стороны, я  даже  отважился
пересказать этим шотландцам излюбленную историю Сима о собаке его  друга
Туиди и, видно, так мастерски подражал говору гуртовщиков (на их взгляд,
редкий подвиг для южанина!), что они незамедлительно избрали меня в "Со-
вет шотландцев", и с этой минуты я стал полноправным членом  Крэмондской
академии. Вскорости я уже развлекал их песней; а еще через малое время -
впрочем, может, и не такое уж малое - мне пришло в голову, что, пожалуй,
выпил я предостаточно и пора незаметно удалиться. Сделать это было  нет-
рудно, ибо никого не интересовало, чем я занят и куда иду; все  от  души
веселились, и оттого всем было не до подозрений.
   Я преспокойно вышел из комнаты, гудевшей хмельными голосами этих уче-
ных мужей, и вздохнул с облегчением. Весь день и вечер я  провел  прият-
нейшим образом и остался цел и невредим. Увы! Я заглянул  в  кухню  -  и
обомлел. Эта глупая обезьяна, мой слуга, вдребезги пьяный, стоял,  поша-
тываясь, на кухонном столе, и трелями  своего  флажолета  услаждал  слух
всех трактирных служанок и кучки деревенских жителей.
   Я вмиг стащил его со стола, нахлобучил ему  на  голову  шляпу,  сунул
флажолет ему в карман и поволок за собою в город. Руки и ноги у него бы-
ли как ватные, он ничего не соображал; приходилось вести его и поддержи-
вать, ибо он шатался из стороны в сторону, и поминутно снова ставить  на
ноги, когда он и вовсе валился наземь. Поначалу он распевал во все горло
либо ни с того ни с сего разражался дурацким хохотом. Но постепенно бур-
ное веселье сменилось беспричинной грустью; минутами он  принимался  жа-
лобно хныкать, а то вдруг останавливался посреди дороги,  твердо  объяв-
ляя: "Нет, нет, нет!" - и тут же падал навзничь или же непослушным  язы-
ком торжественно взывал ко мне: "М-млорд!" - и для разнообразия  валился
ничком. Боюсь, у меня не всегда хватало  терпения  обходиться  с  дурнем
кротко, но, право же, это было невыносимо. Мы продвигались вперед  чере-
пашьим шагом и едва успели отойти примерно на милю от Крэмонда, как  по-
зади послышались крики: "Академический совет" в полном составе спешил за
нами вдогонку.
   Кое-кто из них еще сохранил человеческий облик,  но  и  остальные  по
сравнению с Роули казались благочестивыми трезвенниками, однако же наст-
роены все были до крайности игриво, шумно резвились, и чем ближе к горо-
ду, тем очевиднее становилась для меня опасность. Они  горланили  песни,
бегали наперегонки, фехтовали своими тростями и зонтиками; казалось, по-
ра бы устать и угомониться, но не тут-то было: с каждой пройденной милей
их веселость становилась все бесшабашней. Хмель засел в них прочно и на-
долго, как огонь в торфянике, хотя, справедливости ради,  надобно  приз-
нать, что дело тут было не только в опьянении: попросту они были  молоды
и в отличном расположении духа, вечер удался,  ночь  стояла  прекрасная,
под ногами отличная дорога, и весь мир и вся жизнь впереди!
   Не прошло и часу с тех пор, как я довольно бесцеремонно  их  покинул;
не мог же я сделать это во второй раз, да притом  мне  так  надоело  во-
зиться с Роули, что я обрадовался подмоге. Но, когда впереди на горе за-
сияли огни Эдинбурга, мне стало весьма не по себе, а когда  мы  вступили
на освещенные улицы, я положительно встревожился. Спутники мои заговари-
вали с каждым встречным и поперечным, а многих даже окликали  по  имени.
Наконец, Форбс остановил какого-то солидного господина.
   - Сэр, - сказал он. - От имени советуса Крэмондской академии я  прис-
ваиваю вам ученое звание доктора прав. - И с  этими  словами  нахлобучил
шляпу ему на нос. Вообразите, каково было злосчастному Сент-Иву  бродить
по городу, где его разыскивала и полиция и заклятый враг - кузен, в ком-
пании этих разгулявшихся лоботрясов! Правда, пока еще мы продолжали свой
путь беспрепятственно, хотя и поднимали на улицах шум, способный  разбу-
дить и мертвого, но вот наконец, кажется, на Эберкромби-плейс - во  вся-
ком случае, за садовыми оградами выстроились полумесяцем весьма  респек-
табельные дома - мы с Байфилдом остановились как  вкопанные:  мы  с  ним
вдвоем тащили Роули и изрядно поотстали, и вдруг наши проказники  приня-
лись срывать звонки и дощечки с именами владельцев!
   - Ну, знаете, это уже слишком! - сказал Байфилд.  -  Черт  возьми,  я
все-таки человек почтенный, на виду у широкой публики. Я не могу  позво-
лить себе попасть в полицию.
   - Совершенно то же самое должен сказать о себе, - отозвался я.
   - Вот что, давайте сбежим от них, - предложил Байфилд.
   Мы поворотили назад и вновь стали спускаться под гору.
   И как раз вовремя: послышались громкие тревожные голоса, зазвонил ко-
локол, там и сям застучали колотушки ночных сторожей; было очевидно, что
Крэмондская академия вот-вот вступит в стычку с полицией города Эдинбур-
га! Мы с Байфилдом, увлекая полубесчувственного Роули, торопливо  удаля-
лись от места происшествия и остановились лишь через  несколько  кварта-
лов, там, куда шум и гам уже почти не доносились.
   - Ну-с, кажется, пронесло, сэр! - сказал Байфилд. -  Видали  вы  ког-
да-нибудь этаких дикарей?
   - Поделом нам, мистер Байфилд, - отвечал я. -
   Напрасно мы связались с этой оравой.
   - Совершенно справедливо, сэр, вполне с вами согласен. Возмутительно!
А ведь на пятницу объявлен мой полет! - вскричал он. - Вот был бы  скан-
дал! Воздухоплаватель Байфилд в полицейском участке!  Ай-яяй!  Ну,  как,
сэр, теперь вы доберетесь до дому с этим негодником один, без меня? Раз-
решите вручить вам мою визитную карточку. Я остановился в отеле Уокера и
Пула и буду рад, ежели вы меня навестите.
   - С превеликим удовольствием, сэр, - не слишком искренне  отвечал  я,
и, когда глядел вслед удаляющемуся аэронавту, у меня и в мыслях не  было
продолжать это знакомство.
   Мне предстояло еще одно испытание. Я втащил мой  бесчувственный  груз
на крыльцо, и дверь мне отворила миссис Макрэнкин в белоснежном  высоком
ночном чепце и с лицом чернее тучи. Со свечой в руках она проводила  нас
в гостиную и, когда я усадил Роули в кресло, сурово сделала мне книксен.
Нет, положительно, от этой женщины пахло порохом! Голос ее дрожал от еле
сдерживаемых чувств.
   - Прошу вас съехать с квартиры, мистер Дьюси, - сказала она. - В  до-
мах порядочных людей...
   Но тут самообладание, видно, совсем изменило ей, и она удалилась,  не
прибавив более ни слова.
   Я оглядел комнату, осоловелого Роули, который тупо  таращил  на  меня
мутные глаза, погасший камин: мне вспомнились все  нелепые  происшествия
этого нескончаемого, долгого дня, и  я  горько,  невесело  рассмеялся...
[62].
 
 
   ГЛАВА XXXI
   ЧТО ПРОИЗОШЛО В ЧЕТВЕРГ. БАЛ В БЛАГОРОДНОМ СОБРАНИИ
 
   Проснулся я, едва забрезжила заря холодного утра, и уже  не  нашел  в
себе сил рассмеяться хотя бы и невеселым смехом. Накануне я ужинал с со-
ветниками Крэмондской академии, это я помнил твердо. А сегодня  четверг,
будет бал в Благородном собрании. Но, судя по  пригласительному  билету,
он начнется только в восемь, и надобно как-то убить еще целых двенадцать
мучительных часов. Эта мысль и заставила меня без промедления вскочить с
постели и позвонить, чтобы Роули принес воды для бритья.
   Однако же Роули, видно, не спешил явиться на зов. Я снова дернул шнур
звонка. Ответом был стон: в дверях стоял или, точнее,  покачивался,  мой
верный телохранитель, помятый, нечесаный,  без  воротничка,  лицо  стра-
дальческое, словом, и стыдно, и тошно, и голова болит. Руки у него тряс-
лись так, что горячая вода лилась из кувшина прямо ему на ноги.  Я  было
разразился грозной речью, но вид у него  был  до  того  несчастный,  что
пришлось умолкнуть. Виноват-то, в сущности, был я сам, а паренек вел се-
бя прямо как герой: ведь он сумел преодолеть тошноту  и  пришел  на  мой
звонок.
   - Хорош! - сказал я.
   - Прошу вас, мистер Энн, ругайте меня, ругайте крепче, я кругом вино-
ват. Но чтоб я когда-нибудь еще... да чтоб мне посинеть и почернеть, ес-
ли я...
   - Что ж, сейчас ты такой зеленый, что, пожалуй, уж лучше посинеть,  -
возразил я.
   - Ввек больше не буду, мистер Энн.
   - Конечно, Роули, конечно. Один раз такое может со всяким  случиться,
а дальше как бы легкомыслие не перешло в распущенность.
   - Да, сэр.
   - Вчера с тобой пришлось изрядно повозиться. Мне еще предстоит разго-
вор с миссис Макрэнкин.
   - Что до нее, мистер Энн, - сказал мой слуга, пытаясь подмигнуть  на-
литым кровью глазом, - она уже принесла мне поджаренного хлеба и  полный
чайник чаю. Если позволите так выразиться, сэр, старуха только лает,  но
не кусает, то бишь она ничего, сэр, добрая.
   - Этого-то я и опасался, - отвечал я.
   Одно было несомненно: доверить ему в то  утро  бритву  и  собственный
подбородок я не мог. Поэтому я велел ему снова лечь в постель и не вста-
вать, пока я не разрешу, а сам тщательно занялся своим туалетом. Несмот-
ря на все заверения Роули, предстоящий разговор с миссис  Макрэнкин  от-
нюдь меня не радовал.
   Да, столь мало он меня радовал, что, когда  она  вошла  в  комнату  с
"Меркурием" в руках, я принялся усердно ковырять в  камине  кочергою,  а
когда принесла завтрак, я не менее усердно читал этот самый  "Меркурий".
Миссис Макрэнкин грохнула поднос на стол, уперла руки в боки и с вызыва-
ющим видом остановилась у моего стула.
   - Что скажете, миссис Макрэнкин? - начал я, оторвавшись от  газеты  и
обратив к ней притворно-невинный взор.
   - Ах, что я скажу? Гм!
   Я поднял с подноса салфетку и увидел большую кривую рогульку из теста
- явный намек на мое криводушие.
   - Роули вел себя вчера преглупо, - неодобрительно заметил я.
   - С кем поведешься, от того и наберешься. - Миссис Макрэнкин  указала
на крендель. - Больше вы ничего не получите, мистер... Дьюси, коли вас и
вправду так зовут.
   - Сударыня, - и я поднял рогульку двумя пальцами, - примите ее обрат-
но вместе с моими извинениями. - Я положил рогульку на  поднос  и  вновь
прикрыл ее салфеткой. - Вы хотите, чтобы мы уехали из вашего  дома,  это
ясно. Что ж, подождите всего лишь день, дайте Роули  прийти  в  себя,  и
завтра вы от нас избавитесь. - И я потянулся за шляпой.
   - Куда это вы идете?
   - Искать другую квартиру.
   - Но я же не сказала... И вам не стыдно, молодой человек? А я-то  всю
ночь глаз не сомкнула! - она рухнула в кресло. - Нет, мистер  Дьюси,  вы
не должны так поступать. Подумайте об этом невинном ягненке.
   - Об этом поросенке, хотите вы сказать.
   - Он еще совсем дитя, рано ему помирать, - всхлипнула моя хозяйка.
   - В общем, я с вами согласен, но ник