меша-
ют вообразить картину в целом.
   - Шут! - пробормотал поверенный.
   - Ну вот, теперь вижу. И вижу, что меня сопровождает слуга,  и  слуга
этот именуется Роули, - сказал я.
   - Чтобы вас связывала с дядей еще одна нить? - заметил поверенный.  -
Куда как благоразумно!
   - Прошу прощения, но так оно и есть! - воскликнул я. - Благоразумно -
самое подходящее слово. Я же не собираюсь прятаться всю жизнь. Ради  од-
ного ночлега незачем возводить каменные палаты. Это всего лишь палатка -
мимолетное видение, - поглядели, восхитились, и вот оно уже исчезло. Ко-
роче говоря, тут требуется trompe l'oeil [46], которого  бы  хватило  на
двенадцать часов, проведенных в гостинице. Разве я не прав?
   - Правы, но прав и я, когда вам возражаю. Если
   Роули будет с вами, опасность только возрастет, - сказал Роумен.
   - Роули отлично выдержит испытание, когда его увидят издали на запят-
ках несущейся по дороге кареты. Он выдержит  испытание  и  в  гостинице,
когда его встретят в коридоре, поглядят вслед, спросят, кто таков, и ус-
лышат в ответ: "Лакей господина из четвертого номера", - этакий  провор-
ный, воспитанный молодой человек. Он всюду выдержит испытание, только бы
нам не встретился кто-нибудь, кто знает его в лицо. Ну, а в этом случае,
дорогой сэр, что с него спрашивать? Понятно, ежели нам повстречается мой
кузен или кто другой из тех, что  присутствовали  на  нынешнем  вечернем
представлении (кстати сказать, весьма благоразумном), мы пропали,  спору
нет. Как ни удачен маскарад, всегда найдется уязвимое местечко;  в  этих
случаях, если позволительно такое сравнение (оно само напрашивается  при
взгляде на карман вашего жилета), всегда прихватываешь с собою  табакер-
ку, полную случайностей. Если я возьму с собой Роули, она не  станет  ни
на гран тяжелее. Короче говоря, малый он честный, любит меня, я ему  до-
веряю, и в конце концов он же мой слуга.
   - Он может не согласиться, - возразил Роумен.
   - Бьюсь об заклад на тысячи фунтов - согласится! - воскликнул я. - Но
неважно, вы только отправьте его нынче ночью на перекресток, а остальное
предоставьте мне. Уж поверьте, он охотно останется моим  слугой  и,  по-
верьте, отлично справится.
   Говоря это, я прошел в другой конец комнаты и принялся  делать  смотр
своему гардеробу.
   - Что ж, - сказал Роумен, пожав плечами, - одной  опасностью  больше,
одной меньше... вы бы сказали: a la guerre comme a la guerre [47].  Пус-
кай мальчишка едет, по крайности будет вам помощник. - И он уже собрался
было позвонить, но тут заметил, что я роюсь в гардеробе. -  Напрасно  вы
так любовно разглядываете все эти сюртуки,  жилеты,  галстуки  и  прочие
доспехи. Вам незачем превращаться в щеголя. В конце концов это даже про-
тиву нынешней моды.
   - Вам угодно шутить, сэр, - сказал я. - А меж тем вы по этой части не
знаток. От туалетов зависит моя жизнь, они помогают моему маскараду;  но
взять с собою их все я не могу, а потому спешить с выбором было бы прег-
лупо. Поймите наконец, что мне надобно. Я хочу быть незаметным, это пер-
вое; второе, я хочу быть незаметным в карете и с лакеем. Неужто вы не  в
состоянии понять, сколь сложно выбрать для этого подобающее платье?  Все
предметы моего туалета должны быть не слишком грубы и не  слишком  изыс-
канны: rien de voyant, rien qui detonne [48]; я должен обратиться в сос-
тоятельного молодого человека приятной наружности, каких немало, который
путешествует как ему и положено и о котором хозяин гостиницы позабудет в
тот же день, а горничная, быть может, украдкой вздохнет, ну и бог с ней!
Так одеться - искусство весьма тонкое.
   - Я с успехом в нем упражняюсь вот уже полвека, - с  усмешкой  сказал
Роумен. - Черная  тройка  и  чистая  сорочка  -  вот  вам  самое  верное
средство.
   - Вы меня удивляете. Никак от вас не ожидал  суждений  столь  поверх-
ностных! - сказал я, обдумывая меж тем, какому из двух  сюртуков  отдать
предпочтение. - Помилуйте, мистер Роумен, да разве у меня такая же седая
голова? Или, быть может, вы путешествуете в собственной карете да со ще-
голеватым лакеем?
   - Признаюсь, ни то, ни другое, - отвечал он.
   - В том-то и соль, - продолжал я. - Мне надо быть  одетым  под  стать
щеголеватому лакею и кожаной сумке для бумаг. - Тут я замолчал.  Подошел
к сумке и поглядел на нее с некоторым сомнением. - Да, - продолжал я.  -
Да, и кожаной сумке для бумаг! Сразу видно, у хозяина ее и  денежки  во-
дятся и земли тоже, а значит, и поверенный имеется. Сумке этой цены нет.
Вот только лучше бы в ней было  поменьше  денег.  Уж  больно  тяжка  от-
ветственность. Не разумнее ли взять с собою пятьсот фунтов, а  остальное
вверить вашему попечению, мистер Роумен?
   - Если только вы убеждены, что они вам не понадобятся, - отвечал Роу-
мен.
   - Ничуть я не убежден, - возразил я. - Не убежден  прежде  всего  как
философ. У меня никогда еще не бывало таких денег, и, почем знать, вдруг
мне вздумается пустить их на ветер? Не убежден и как беглец.  Поди  уга-
дай, что мне может понадобиться? Вдруг того, что будет при мне, не  хва-
тит. Но тогда я вам напишу, чтобы вы прислали еще.
   - Вы не понимаете, - возразил Роумен. - Отныне я порываю с  вами  все
связи. Нынче вечером, прежде чем уехать, вы должны выдать  мне  доверен-
ность и с этой минуты забыть о моем существовании до лучших времен.
   Помнится, я стал было с ним спорить.
   - Но подумайте хотя бы раз и обо мне! - сказал Роумен.  -  Считается,
что до нынешнего вечера я вас в глаза не видал. Нынче мы  встретились  с
вами впервые, вы дали мне доверенность, и нынче же вечером я вновь поте-
рял вас из виду... Я знать не знаю, куда вы подевались, у вас свои дела,
я не считал себя вправе задавать вам вопросы! И заметьте, это  все  куда
более ради вашей безопасности, нежели ради моей.
   - И мне даже писать к вам нельзя? - спросил  я,  несколько  сбитый  с
толку.
   - Я чувствую, что обрываю последнюю нить, которая  связывает  вас  со
здравым смыслом, - отвечал он. - И, однако, это просто и ясно: да, и пи-
сать нельзя. А ежели вы напишете, я не отвечу.
   - Но ведь письмо... - начал я.
   - Выслушайте меня, - перебил Роумен. - Что сделает  ваш  кузен,  едва
прочтет ту злосчастную газетную заметку? Предложит полиции  досматривать
мою корреспонденцию! Стало быть, как только вы мне  напишете,  считайте,
что написали прямиком на Бау-стрит; а ежели вы послушаетесь моего  сове-
та, то отправите мне письмо лишь из Франции.
   - Проклятье! - не выдержал я, ибо вдруг понял, что это может помешать
мне в серьезном деле.
   - Ну что еще? - спросил Роумен.
   - Стало быть, до отъезда придется нам заняться еще кое-чем, - отвечал
я.
   - У нас впереди ночь, - сказал он. - Лишь  бы  только  вы  уехали  до
рассвета.
   - Признаться, я так выиграл от ваших советов и забот, мистер  Роумен,
- сказал я, - что мне просто боязно порывать с вами все связи, и я  даже
попросил бы, чтобы вы нашли себе замену. Был бы крайне вам  признателен,
ежели бы вы дали мне рекомендательное письмо к кому-либо из ваших коллег
в Эдинбурге - желательно, чтобы это был человек  пожилой,  искушенный  в
делах, весьма почтенный и умеющий хранить тайну. Можете вы снабдить меня
таким письмом?
   - Нет, - отвечал он. - Конечно, нет. Ничего подобного я не сделаю.
   - Вы бы очень меня этим одолжили, сэр, - настаивал я.
   - Я совершил бы грубую, непростительную ошибку, - возразил он. - Как?
Дать вам рекомендательное письмо? А когда нагрянет  полиция,  забыть  об
этом, так, что ли? Ну, нет. И не просите.
   - Вы правы, как всегда, - сказал я. - О письме не может быть и  речи,
я понимаю. Но имя адвоката вы могли просто обронить во время  разговора,
а, раз услыхав его, я мог воспользоваться случаем и самочинно явиться  к
оному адвокату; дело мое от этого только выиграет, а  на  вас  не  будет
брошено ни малейшей тени.
   - А что у вас за дело? - спросил Роумен.
   - Я не говорил, что у меня есть какое-то дело, -  отвечал  я.  -  Это
просто на всякий случай. Вдруг возникнет такая надобность.
   - Хорошо, - сказал он, махнув рукой. - Я  упомянул  при  вас  мистера
Робби, и хватит об этом!.. Хотя погодите! - прибавил он. -  Я  придумал,
как вам помочь и самому при этом не запутаться.
   Он написал на листке бумаги свое имя и адрес эдинбургского адвоката и
сунул листок мне.
 
 
   ГЛАВА XXI
   Я СТАНОВЛЮСЬ ОБЛАДАТЕЛЕМ МАЛИНОВОЙ КАРЕТЫ
 
   Когда, упаковав все необходимое, подписав бумаги и разделив с  Роуме-
ном преотличный холодный ужин, я наконец готов был пуститься в путь, шел
уже третий час ночи. Поверенный сам выпроводил нас через окно в той час-
ти дома, которая, как выяснилось, была неплохо  знакома  Джорджу  Роули:
окно это, по его словам, служило своего рода потайным ходом, через кото-
рый слуги имели обыкновение уходить и возвращаться,  ежели  у  них  была
охота весело провести вечерок без ведома хозяев. Помню, какую кислую ми-
ну скорчил поверенный при этом открытии, как он поджал губы,  нахмурился
и несколько раз повторил: "Надобно этим заняться! Завтра же поутру  велю
забрать окно решеткой!" Поглощенный этими заботами, он, по-моему, сам не
заметил, как простился со мною; нам передали наш  багаж,  окно  за  нами
затворилось, и тот же час мы затерялись в сторожкой ночной  тьме,  среди
деревьев.
   Мокрый снег сонно, словно бы нехотя падал на землю, переставал и сно-
ва принимался падать; казалось, так было от века - мокрый снег, короткая
передышка, снова снег и темень, хоть глаз выколи. Мы то брели среди  де-
ревьев, то оказывались на краю огородов и, точно бараны, тыкались лбом в
какие-то изгороди. Роули с самого начала отобрал у меня спички  и  оста-
вался глух ко всем моим мольбам и угрозам.
   - Нет уж, мистер Энн, сэр, - твердил он. - Сами знаете, он  не  велел
зажигать огня, покуда не перевалим через холм. Теперь уж осталось  всего
ничего. Да что это вы, сударь, а еще солдат!
   Но хотя я и солдат, а вздохнул с превеликим удовольствием, когда слу-
га мой наконец соизволил запалить трут. С его помощью мы тут же без тру-
да засветили фонарь, и теперь уже по лабиринту лесных тропок нас вел его
трепетный, мерцающий огонек. Оба в высоких сапогах, в дорожных плащах, в
одинаковых цилиндрах, нагруженные кожаной сумкой, ящиком с пистолетами и
двумя  пухлыми  саквояжами,  мы,  вероятно,  более  всего  походили   на
братьев-разбойников, только что ограбивших Эмершемское поместье.
   Наконец мы вышли на проселочную дорогу,  где  можно  было  шагать  не
гуськом, а рядом и без особых предосторожностей.  До  Эйлсбери  -  нашей
ближайшей цели - оставалось еще девять миль;  часы,  составлявшие  часть
моего нового снаряжения, показывали половину четвертого утра, а так  как
мы порешили не появляться там до рассвета, спешить было некуда. Я распо-
рядился замедлить шаг.
   - Итак, Роули, пока все идет как по маслу. Я от души  тебе  признате-
лен, что ты согласился донести мне саквояжи. Ну, а дальше  что?  Что  мы
станем делать в Эйлсбери? Вернее сказать, что станешь там делать ты? Мне
предстоит дальний путь. Уж не намерен ли ты меня сопровождать?
   Роули тихонько усмехнулся.
   - Все уже уговорено, мистер Энн, - отвечал он. - Чего уж там,  вон  и
пожитки со мной в саквояже... полдюжины сорочек и все прочее.  Я  готов,
сэр, вы только приказывайте, а дальше сами увидите.
   - Он готов, черт побери! - воскликнул я. -  Ты,  кажется,  совершенно
уверен, что тебя примут с распростертыми объятиями.
   - Да уж, с вашего позволения, сэр, - сказал Роули.
   Он поднял на меня глаза, и в мерцающем свете фонаря я увидел его лицо
- такое по-мальчишески застенчивое и вместе с тем торжествующее, что  во
мне заговорила совесть. Нет, я не вправе позволить  этому  простодушному
юнцу связать свою судьбу с моей, ведь мне на каждом шагу грозят опаснос-
ти, даже гибель; я должен его предостеречь, но  предостеречь  не  так-то
просто, это - дело тонкое.
   - Нет-нет, - сказал я. - Ты, должно быть, думаешь, что сделал  выбор,
но ты делал его вслепую, и надобно теперь  все  обдумать  заново.  Нахо-
диться в услужении у графа совсем неплохо, а на что ты хочешь  променять
свою службу? Не кажется ли тебе, что ты гонишься  за  журавлем  в  небе?
Нет, не спеши мне отвечать. Ты думаешь, я богат и  знатен,  мой  дядюшка
только что объявил меня своим единственным наследником, и я вот-вот  по-
лучу огромное состояние, - чего еще желать  здравомыслящему  слуге,  где
найти лучшего хозяина? Так, что ли? Ошибаешься, мой друг, я совсемсовсем
не тот, за кого ты меня принимаешь.
   Сказав это, я замолчал и посветил ему в лицо фонарем. Он стоял передо
мною, ярко освещенный на фоне непроницаемого мрака ночи и медленно пада-
ющего снега, окаменев от неожиданности, с двумя саквояжами в руках, точ-
но осел, навьюченный двумя кладями, а его разинутый рот зиял, точно дуло
мушкетона. Мне еще не приходилось видеть лица,  которое  словно  нарочно
создано было, чтобы выражать удивление, выражать как нельзя лучше, и ли-
цо это соблазнило меня, как соблазняет пианиста раскрытое фортепиано.
   - Ничего подобного, Роули, - продолжал я  заунывным  голосом.  -  Это
всего лишь видимость, пустая видимость. На самом деле я бездомный, гони-
мый скиталец, которому всякую минуту грозит погибель. Едва ли не  каждый
житель Англии мне враг. С этого часа я расстаюсь  со  своим  именем,  со
своим титулом; я становлюсь человеком без имени, ибо имя  мое  объявлено
вне закона. Моя свобода, самая жизнь моя висят на волоске. Ежели ты пос-
ледуешь за мною, ты обрекаешь и себя тем же  опасностям  -  тебя  станут
выслеживать, ты должен будешь скрываться под вымышленным именем, идти на
всяческий обман и, быть может, разделить судьбу убийцы, за голову  кото-
рого уже назначена цена.
   До этой минуты лицо Роули, против ожидания, становилось все  более  и
более трагически изумленным, на него, право же,  стоило  посмотреть,  но
при последних моих словах он внезапно просиял.
   - А я ни капельки не боюсь! - сказал он, прыснул и продолжал,  давясь
от смеха. - Я ж так и знал с самого начала!
   Мне захотелось его поколотить. Но я хватил через край, и пришлось те-
перь пустить в ход все свое красноречие и добрые две мили, чуть не  пол-
часа, убеждать его, что все сказанное не выдумка и не  преувеличение.  Я
так увлекся описанием нынешних опасностей,  что  совсем  перестал  забо-
титься о дальнейшей безопасности, и не только рассказал ему  про  Гогла,
но не удержался и выложил все про гуртовщиков, а под конец проболтался и
о том, что я наполеоновский солдат и военнопленный.
   Когда я начинал разговор, все это отнюдь не входило в мои  намерения:
длинный язык - всегдашний мой враг. Мне кажется, это  самый  излюбленный
судьбою недостаток. Ну кто из вас, людей благоразумных, мог бы поступить
так безрассудно и вместе так мудро: довериться мальчишке, у  которого  и
молоко-то на губах еще не обсохло? Но разве я потом хоть раз об этом по-
жалел? Препоны, стоявшие на моем пути, были таковы, что ни один советчик
не оказался бы лучше этого зеленого юнца. Зачатки зрелого здравого смыс-
ла освещались у него последними отблесками детского  воображения,  и  он
способен был предаться мне с той беззаветностью, с какой подростки  пре-
даются игре. Роули был словно нарочно создан для меня. Его безмерно  ма-
нила всевозможная романтика, и втайне он преклонялся перед всеми  солда-
тами и преступниками. Он прихватил с собою в путь дешевое издание  жизни
Уоллеса [49] и несколько таких же  грошовых  выпусков  "Записок  старого
судьи", принадлежащих перу стенографа Гарни, и  этот  выбор  как  нельзя
лучше раскрывал его внутренний облик. Вообразите же,  сколь  воодушевили
этого пылкого юнца открывшиеся перед ним горизонты. Быть слугой и  спут-
ником беглеца, солдата и убийцы - и все в одном лице,  постоянно  прибе-
гать к всевозможным уловкам, маскараду, прикрываться вымышленными имена-
ми, одеться оболочкою полуночной тьмы и тайны - оболочкою столь плотной,
что хоть ножом ее режь, - все это, конечно же, манило его  куда  сильнее
вкусной и сытной пищи, хоть он и не дурак был поесть и был,  можно  даже
сказать, обжора. Меня же - средоточие и источник всей этой  романтики  -
он отныне воистину боготворил и скорее пожертвовал бы собственной рукою,
нежели отказался от чести мне служить.
   Мы брели по дороге под снегом, который с  приближением  утра  повалил
всерьез, и, дружески беседуя, установили  исходные  позиции  предстоящей
кампании. Я выбрал себе имя Рейморни, вероятно, оттого, что оно походило
на Роумен, а Роули, повинуясь неодолимой прихоти, нарек Гэммоном. На его
отчаяние невозможно было смотреть без смеха; сам он не нашел ничего луч-
ше, как выбрать себе скромное имя Клод Дюваль! [50]. Мы уговорились, как
вести себя в различных гостиницах, где будем останавливаться, и  до  тех
пор репетировали все во всех подробностях, покуда не уверились, что  нас
невозможно застать врасплох; и можете не со мневаться, что во всех  этих
сценках сумка для бумаг играла не последнюю роль. Кто станет  брать  ее,
кто укладывать в карету, кто сторожить, а кто класть под голову на  ночь
- ничего-то мы не упустили, все заранее тщательно предусмотрели; мы упо-
добились сержанту, обучающему новобранцев, и вместе - ребенку,  увлечен-
ному новой игрушкой.
   - Послушайте, мистер Энн, а ведь покажется  чудно,  коли  мы  с  вами
явимся на почтовую станцию со всем нашим багажом, - сказал Роули.
   - Да, пожалуй, - отвечал я. - Но что тут поделаешь?
   - А вот я вам скажу, сэр... вы только послушайте, -  начал  Роули.  -
По-моему, лучше вам явиться на станцию одному, без всякого багажа... ну,
в общем, как положено джентльмену. И вы скажете, что ваш  слуга  ждет  с
багажом при дороге. Я так думаю, я уж какнибудь  да  справлюсь  с  этими
окаянными вещами один... по  крайности,  если  вы  сперва  поможете  мне
пристроить их половчее.
   - Ну нет, Роули, - воскликнул я, - этого я не допущу! Да ты  же  ока-
жешься совершенно беззащитен! Любой разбойник с большой дороги, новичок,
молокосос, и тот с легкостью тебя ограбит. А когда я прикачу  в  карете,
ты скорее всего будешь уже валяться  в  канаве  с  перерезанным  горлом.
Впрочем, тут есть и здравая мысль, давай-ка проверим ее на опыте, не от-
кладывая в долгий ящик.
   И вместо того, чтобы шагать прямиком к Эйлсбери, мы свернули на  пер-
вом же перекрестке и направились боковой дорогой чуть севернее, к такому
месту, где Роули мог бы спокойно дожидаться, покуда я не вернусь за  ним
в карете.
   Снег все валил, кругом было белым-бело, и мы тоже были точно два бро-
дячих сугроба, но едва стало светать, у обочины дороги завиднелся посто-
ялый двор. Немного не доходя, за поворотом дороги и под  прикрытием  де-
ревьев, я нагрузил Роули всем нашим имуществом и подождал, покуда он  не
добрел, спотыкаясь, до "Зеленого дракона" - так  гласила  вывеска  этого
заведения - и не скрылся благополучно в дверях. Тогда я бодро зашагал  в
Эйлсбери, радуясь свободе и отличному расположению духа,  для  которого,
собственно, не было иной причины, кроме снежного утра, хотя, признаться,
снег перестал задолго до того, как я вступил в Эйлсбери, и карнизы домов
курились на солнце. Во дворе гостиницы стояло  множество  кабриолетов  и
фаэтонов, а в дверях ее и у входа в кофейную была нешуточная  толчея.  Я
со всей очевидностью понял, что дорога эта весьма многолюдна, и меня ох-
ватило недоброе предчувствие: вдруг я не сумею раздобыть лошадей  и  вы-
нужден буду задержаться в опасном соседстве с  моим  кузеном...  Поэтому
сколь ни был я голоден, а все же первым делом направился к  почтмейстеру
- он стоял в углу двора, рослый, ладно скроенный, сам несколько схожий с
лошадью, и, поднеся к губам ключ, безмятежно что-то насвистывал.
   Услыхав мою скромную просьбу, он встрепенулся.
   - Экипаж и лошадей? - воскликнул он. - Да где же  я  их  возьму?  Вот
лопни мои глаза, хоть бы какой тарантас, хоть бы одна завалящая кляча  -
ничего у меня нету! Я ведь их не делаю, эки