голосом произнес:
   - В капеллу, господа!
   Вся толпа пошла за их величествами занимать места.
   Началась месса. Королева слушала ее, преклонив колени на скамеечке  и
закрыв лицо руками. Она молилась от всего  сердца,  от  всей  души.  Она
воссылала к Небу обеты столь жаркие, что дыхание ее уст  высушило  следы
слез.
   Граф де Шарни, бледный, прекрасный,  чувствовавший  на  себе  тяжесть
всех взглядов, был спокоен и мужественен, словно он был на борту  своего
корабля, в вихре пламени, под ураганом английской картечи,  с  той  лишь
разницей что сейчас он страдал гораздо сильнее.
   Филипп, не отрывавший глаз от сестры, - он видел, что  она  дрожит  и
шатается, - казалось, готов был помочь ей словом,  жестом  утешения  или
сочувствия.
   Андре  была  все  та  же.  Она  стояла  с  высоко  поднятой  головой,
ежеминутно нюхала флакон с  солью  и  трепетала,  как  пламя  свечи,  но
держалась на ногах и силой воли сохраняла в себе жизненные силы.
   Она не воссылала молитв к Небу, она не давала обетов, ей  не  на  что
было надеяться, нечего было бояться. Она была ничто для людей, ничто для
Бога.
   Когда священник читал молитвы, когда  звонил  колокол,  когда  вокруг
Андре совершалось таинство, Андре говорила себе:
   "Разве я христианка? Разве я такое же существо, как другие, создание,
подобное другим? Сотворил ли Ты меня для того, чтобы я была набожна, Ты,
Кого называют Богом-Вседержителем, Судией  всего  сущего?  Ты,  Которого
зовут Судией Всеправедным  и  Который  всегда  меня  наказывал,  хотя  я
никогда не грешила? Ты, Кого зовут Богом мира и любви и Кому  я  обязана
жизнью среди тревог, среди злобы,  среди  кровавой  мести?  Ты,  Кому  я
обязана тем, что смертельным моим врагом является единственный  человек,
которого я когда-либо любила?"
   "Нет, - продолжала она, - нет. Дела мира сего и законы Бога  меня  не
касаются! Конечно, я была проклята до рождения, а родившись,  поставлена
вне законов человечества".
   Потом она мысленно вернулась к своему горестному прошлому.
   "Странно! Как странно! Здесь, рядом со мной, стоит человек, при одном
имени которого я умирала от счастья. Если бы этот человек явился просить
моей руки ради меня самой, я должна была бы  броситься  к  его  ногам  и
умолять его простить мне мою вину в прошлом - вину, совершенную по Твоей
вине,  Господи!  И,  быть  может,  этот  человек,  которого  я  обожала,
оттолкнул бы меня. И вот сегодня этот человек женится на мне, и  это  он
будет на коленях просить у меня прощения!.. Странно! О да, да, это очень
странно!
   В это мгновение ее слуха  коснулся  голос  совершавшего  богослужение
священника. Голос говорил:
   - Жак-Оливье де Шарни! Хотите  ли  вы  взять  в  жены  Мари-Андре  де
Таверне?
   - Да, - твердо отвечал Оливье.
   - А вы, Мари-Андре де Таверне, хотите ли взять в мужья Жака-Оливье де
Шарни?
   -  Да!..  -  отвечала  Андре  с  такой  интонацией,   что   заставила
затрепетать королеву и вздрогнуть  не  одну  женщину  из  присутствующих
здесь.
   Шарни надел  золотое  кольцо  на  палец  своей  жены,  и  кольцо  это
скользнуло так, что Андре не ощутила руку, его даровавшую.
   Вскоре король встал. Месса кончилась. Все придворные, уже в  галерее,
подошли поздравить супругов.
   Де Сюфрен подошел и взял племянницу за руку; он обещал  ей  от  имени
Оливье то счастье, которое она заслуживает.
   Андре поблагодарила бальи, не повеселев ни на миг, и только попросила
дядюшку поскорее отвести ее к королю, чтобы поблагодарить его,  ибо  она
чувствует себя слабой.
   В это мгновение ужасающая бледность залила ее лицо.
   Шарни видел ее издали, не осмеливаясь подойти.
   Бальи прошел через всю большую гостиную и подвел Андре к королю - тот
поцеловал ее в лоб.
   - Графиня! Пройдите к королеве, - сказал он. -  Ее  величество  хочет
сделать вам свадебный подарок.
   И с этими словами, которые король считал в высшей степени  любезными,
он  удалился,  сопровождаемый  всем  двором   и   оставив   новобрачную,
отчаявшуюся и потерявшую голову, с Филиппом.
   - О, это уж слишком! - прошептала она. - Это  уж  слишком,  Филипп!..
Мне кажется, что я и так достаточно много вытерпела!..
   - Мужайтесь! - совсем тихо произнес Филипп.  -  Еще  одно,  последнее
испытание, сестра!
   - Нет, нет, не могу, - отвечала Андре. - Силы женщины  имеют  предел.
Быть может, я и сделаю то, чего от меня требуют, но  подумайте,  Филипп:
если она заговорит со мной, если она меня поздравит, я умру!
   - Вы умрете, если  понадобится,  дорогая  сестра,  -  сказал  молодой
человек, - и тогда вы будете счастливее  меня  потому  что  я  хотел  бы
умереть!
   Он произнес эти слова с таким мрачным видом и таким  грустным  тоном,
что Андре бросилась вперед и очутилась у королевы.
   Оливье видел, как она прошла туда. Он  прижался  к  стене,  чтобы  не
коснуться даже ее платья, когда она пройдет мимо него.
   Он остался в гостиной наедине с Филиппом, склонив перед  ним  голову,
как его зять  и  ожидая,  чем  кончится  разговор,  который  должен  был
состояться у королевы и Андре. Андре нашла Марию-Антуанетту в ее большом
кабинете.
   Несмотря на время года,  -  был  июнь  месяц,  -  королева  приказала
затопить камин. Она, как мертвая, сидела в  кресле,  запрокинув  голову,
закрыв глаза и сжав руки. Ей было холодно.
   Госпожа де Мизери, введя  сюда  Андре,  задернула  портьеры,  закрыла
двери и вышла из комнаты.
   Андре стояла, дрожа от волнения и гнева, дрожа от  слабости,  опустив
глаза, и ждала. Она ждала голоса королевы, как приговоренный к  смертной
казни ждет топора, который должен оборвать его жизнь.
   И если бы Мария-Антуанетта сейчас заговорила, Андре умерла бы прежде,
чем расслышала ее или ответила ей.
   Целая минута -  целый  век  этого  ужасающего  страдания  -  протекла
прежде, чем королева пошевельнулась.
   Наконец она встала, опершись обеими руками о подлокотники  кресла,  и
взяла со стола бумагу. Ее дрожавшие пальцы роняли эту  бумагу  несколько
раз.
   Потом, двигаясь, как тень, так, что  ничего  не  было  слышно,  кроме
шелеста ее платья, она подошла к Андре с протянутой рукой и передала  ей
бумагу, не вымолвив ни единого слова.
   Слова здесь были излишни: королеве не нужно было испытывать ум Андре;
Андре не могла ни на миг усомниться в величии души королевы.
   Другая предположила бы, что Мария-Антуанетта преподносит  ей  богатое
приданое - подписанный ею акт на право владения или патент на придворную
должность.
   Андре догадалась, что в бумаге содержится нечто иное Она взяла ее  и,
не сдвинувшись с места, начала читать.
   Рука Марии-Антуанетты упала. Глаза ее медленно поднялись на Андре.

   "Андре! Вы спасли меня, - писала  королева.  -  Моя  честь  сохранена
Вами, моя жизнь принадлежит Вам. Во имя этой чести, которая  так  дорого
Вам стоит, я клянусь Вам, что Вы можете  называть  меня  своей  сестрой.
Попробуйте назвать меня так, и Вы увидите, что я не покраснею.
   Я передаю эти слова в Ваши руки - это залог моей признательности, это
приданое, которое я Вам даю.
   Ваше сердце -  самое  благородное  из  всех  сердец;  оно  будет  мне
благодарно за подарок, который я преподношу Вам.
   Подписано: Мария-Антуанетта Лотарингская, эрцгерцогиня Австрийская".

   Андре посмотрела на королеву и увидела, что глаза ее мокры  от  слез,
голова отяжелела  -  королева  ждала  ее  ответа.  Она  медленно  прошла
комнату, сожгла в огне камина записку королевы и, низко поклонившись, не
промолвив ни полслова, вышла из кабинета.
   Мария-Антуанетта сделала было шаг, чтобы остановить ее,  чтобы  пойти
за ней, но  непреклонная  графиня,  оставив  дверь  открытой,  прошла  в
соседнюю гостиную к брату.
   Филипп окликнул Шарни, взял его за руку и вложил в нее руку Андре. На
пороге   кабинета,   за   портьерой,   которую    королева    отдернула,
Мария-Антуанетта смотрела на эту печальную сцену.
   Шарни  удалился  подобно   жениху   смерти,   которого   уводит   его
мертвенно-бледная невеста. Он  удалился,  оглядываясь  на  бледное  лицо
Марии-Антуанетты,  а  та  смотрела,  как  он,  шаг  за  шагом,  исчезает
навсегда.
   По крайней мере, она так полагала.
   У дверей дворца поджидали две кареты.  Андре  села  в  первую.  Когда
Шарни хотел последовать за ней, графиня сказала:
   - Граф! Вы, я полагаю, отправляетесь в Пикардиго?
   - Да, графиня, - отвечал Шарни.
   - А я, граф, отправляюсь в тот край, где умерла моя мать. Прощайте!
   Шарни молча поклонился. Лошади унесли Андре.
   - Вы остались со мной, желая объявить мне, что вы мой враг? - спросил
Оливье Филиппа.
   - Нет, граф, - отвечал Филипп, - вы не враг мне, ибо вы мой зять.
   Оливье протянул ему руку, сел во вторую карету и уехал.
   Филипп, оставшись один, на мгновение заломил руки в муках отчаяния.
   - Господи! - глухим голосом заговорил он. -  Оставляешь  ли  Ты  хоть
немного радости на небесах?.. Радости! - продолжал он, печально взглянул
на дворец в последний раз. - Я говорю о  радости!..  К  чему?..  Ожидать
иной жизни должны лишь те, кто на небесах  обретет  сердца,  которые  их
полюбят. На земле меня не любит никто, и, подобно им,  я  не  знаю  даже
услады в желании смерти.
   Тут он устремил на небеса беззлобный взгляд - это был  кроткий  упрек
христианина, вера которого колеблется, и, подобно Андре, подобно  Шарни,
исчез в последнем  вихре  грозы,  которая  только  что  пошатнула  трон,
испепелив столько чести и столько любви.