удовольствии  похвалиться  своей
точностью.
   - Так-то оно так, но он погрузится в расчеты, а когда он  их  кончит,
окажется, что он опоздал на полчаса. Что же касается графа Калиостро, то
этот вельможа -  иностранец  и  в  Париже  обосновался  совсем  недавно.
Пожалуй, он очень хорошо знает версальскую жизнь и заставит себя ждать.
   - Что ж, - сказал маршал,  -  вы  назвали  всех  моих  гостей,  кроме
Таверне, причем перечислили  их  по  порядку,  подобно  Гомеру  и  моему
бедняге Рафте.
   Метрдотель поклонился.
   - Я не упомянул господина де Таверне,  -  сказал  он,  -  потому  что
господин де Таверне - старый друг, который будет придерживаться  обычаев
вашего дома. По-моему, ваша светлость, сегодня нужно поставить  на  стол
девять приборов.
   - Совершенно верно. А где вы подадите нам обед?
   - В большой столовой, ваша светлость.
   - Но ведь мы там замерзнем!
   - Она отапливается уже три дня, ваша светлость, и я довел температуру
в ней до восемнадцати градусов.
   - Отлично! Но часы бьют половину! Маршал бросил  взгляд  на  каминные
часы.
   - Сейчас половина пятого.
   - Да, ваша светлость, и вот во двор въезжает лошадь: это моя  бутылка
токайского.
   - Хотел бы я, чтобы мне так служили еще двадцать лет, -  повернувшись
к зеркалу, произнес старый маршал:  метрдотель  побежал  исполнять  свои
обязанности.
   - Двадцать лет! - произнес чей-то смеющийся голос, прервавший герцога
на первом же взгляде, который тот бросил на себя в зеркало,  -  двадцать
лет! Дорогой маршал! Я желаю вам прожить эти двадцать лет, но  ведь  мне
тогда будет шестьдесят, герцог, и я буду очень стара!
   - Ах, это вы, графиня! - воскликнул маршал. - Вы первая! Боже мой! Вы
всегда прекрасны и свежи!
   - Скажите лучше, что я замерзла, герцог.
   - Проходите, пожалуйста, в будуар.
   - Как! Мы с вами останемся наедине, маршал?
   - Нет, мы будем втроем, - произнес чей-то хриплый голос.
   - Таверне! - вскричал маршал. - Черт бы побрал эту помеху радости!  -
сказал он графине на ухо.
   - Фат! - прошептала г-жа Дю Барри и громко расхохоталась. И все  трое
прошли в соседнюю комнату.

Глава 2

ЛАПЕРУЗ

   В ту же минуту глухой стук колес нескольких  экипажей  по  засыпанной
снегом мостовой возвестил маршалу о прибытии гостей, и вскоре, благодаря
пунктуальности метрдотеля, девять  человек  уже  занимали  места  вокруг
овального стола в столовой.
   Через десять минут гости почувствовали, что в столовой они совершенно
одни: в самом деле, немые слуги, подобные теням, неизбежно  должны  были
быть и глухими.
   Де Ришелье первым нарушил эту  торжественную  тишину,  продолжавшуюся
столько же времени, сколько  гости  ели  суп,  и  сказал  своему  соседу
справа;
   - Граф, вы не пьете?
   Граф Гаагский поднес стакан к глазам и посмотрел сквозь него на пламя
свечей.
   Содержимое стакана искрилось, как жидкий рубин.
   - Вы правы, господин маршал, - отвечал он, - спасибо.
   Он произнес слово "спасибо" тоном столь благородным и столь ласковым,
что наэлектризованные присутствующие поднялись в едином порыве с криком:
   - Да здравствует его величество король!
   - Совершенно верно, - произнес граф Гаагский, -  да  здравствует  его
величество  Французский  король!  Вы  согласны  со  мной,  господин   де
Лапурез?
   Лаперуз поднял стакан и смиренно поклонился графу Гаагскому.
   - Мы все готовы выпить за здоровье того, о ком вам угодно говорить, -
заметила графиня Дю Барри, сидевшая слева от маршала, - но нужно,  чтобы
ваш тост поддержал  и  наш  старейшина,  как  сказали  бы  на  заседании
Парламента.
   - Заявляю, что старейшина здесь, - сказал г-н де Фавра, - это - вино,
которое сейчас его сиятельство граф Гаагский наливает в свой стакан.
   - Вы правы, господин де Фавра,  это  стодвадцатилетнее  токайское,  -
отвечал граф. - И этому токайскому принадлежит  честь  быть  выпитым  за
здоровье короля.
   - Одну минуту, господа, - вмешался Калиостро, поднимая  свое  широкое
лицо, необыкновенно умное и волевое. - Я подтверждаю это!
   -  Вы  подтверждаете  право  токайского  на  старшинство?   -   хором
подхватили гости.
   - Разумеется, - спокойно сказал граф, - ведь я  сам  запечатывал  эту
бутылку.
   - Вы?
   - Да, я, это было в тысяча шестьсот шестьдесят четвертом году, в день
победы, которую одержал над турками Монтекукули  <Монтекукули,  Раймундо
(1609  -  1681)  -  выдающийся  австрийский  полководец,  итальянец   по
национальности.>.
   Громкий раскат хохота встретил эти слова, которые Калиостро  произнес
с невозмутимой серьезностью.
   - На это у вас было целых сто тридцать лет, - заявила г-жа Дю  Барри,
- я охотно даю вам десять лет лишку, чтобы вы могли налить это  чудесное
вино в эту пузатую бутылку.
   - Ах, вижу, вижу: вы мне не верите, - отвечал он. -  О,  это  роковое
неверие, с которым мне пришлось бороться  всю  жизнь!  Филипп  Валуа  не
хотел мне верить, когда я советовал ему открыть некое убежище Эдуарду <В
1333  г.  Давид  II,  король   Шотландии,   воевавший   с   Англией   за
независимость,  бежал  во  Францию.   Французский   король   Филипп   VI
предоставил ему убежище и стал на сторону Шотландии.  Это  был  один  из
поводов Столетней войны (1337 -  1453),  начавшейся  при  Филиппе  VI  и
английском короле Эдуарде  III,  притязавшем  на  французскую  корону  в
качестве внука французского короля - Филиппа IV.>; Клеопатра не захотела
верить мне, когда я сказал ей, что Антоний будет  побежден;  троянцы  не
хотели мне верить, когда я говорил  им  о  деревянном  коне:  "Кассандру
осенило вдохновение - слушайте Кассандру!"
   - Знаете, граф, если вы будете продолжать в том же  духе,  -  заметил
герцог де Ришелье, - вы сведете с ума беднягу  Таверне:  он  так  боится
смерти, что смотрит  на  вас  испуганно,  считая  вас  бессмертным.  Ну,
признайтесь откровенно, так это или не так?
   - То есть бессмертен ли я?
   - Да, бессмертны ли вы.
   - Мне об этом ничего не известно, но мне  известно  то,  что  я  могу
утверждать.
   - Что же это? - спросил Таверне,  самый  жадный  из  всех  слушателей
графа.
   - Что я видел все события и  знавал  всех  людей,  о  коих  я  сейчас
упоминал.
   - По правде говоря, - заметила  графиня  Дю  Барри,  -  вы  обладаете
тайной вечной молодости: хотя вам три-четыре тысячи лет, на вид вам едва
можно дать сорок.
   - Да, я владею тайной вечной молодости.
   - Объяснитесь!
   - Ничего нет легче. Вы сами пользовались моим средством.
   - Как так?
   - Вы употребляли мой эликсир.
   - Я? Ах, полноте!
   - Графиня! Помните ли вы дом на улице Сен-Клод? Помните  ли  вы,  что
оказали услугу одному из моих друзей по имени Джузеппе Бальзаме? Помните
ли вы,  что  Джузеппе  Бальзаме  преподнес  вам  флакон  с  эликсиром  и
посоветовал каждое утро принимать по  три  капли?  Помните  ли  вы,  что
следовали этому указанию до последнего года, когда эликсир кончился?
   - О, господин Калиостро, вы говорите мне...
   - ..то, что известно вам одной, это я отлично знаю, Но в чем же  была
бы заслуга чародея, если бы он не знал секретов своего ближнего?
   - Значит, у  Джузеппе  Бальзамо,  как  и  у  вас,  был  рецепт  этого
чудодейственного эликсира?
   - Нет, но так как это был один из лучших моих друзей, я  подарил  ему
три или четыре флакона.
   - Боже мой! - вскричала графиня. - Но если  вы,  господин  Калиостро,
имеете власть выбирать себе возраст, почему вы выбрали сорок лет,  а  не
двадцать?
   - Потому что, графиня, - с улыбкой  отвечал  Калиостро,  -  мне  идет
всегда  быть  сорокалетним   мужчиной,   разумным   и   зрелым,   а   не
двадцатилетним незрелым юнцом.
   - Ах, вот оно что! - сказала графиня.
   - Ну, разумеется, графиня, - продолжал Калиостро, - ведь  в  двадцать
лет  мы  нравимся  тридцатилетним  женщинам,   а   в   сорок   управляем
двадцатилетними женщинами.
   - Сдаюсь, сдаюсь! - заявила графиня. - К тому же невозможно спорить с
живым доказательством.
   - Но в таком случае, - вступил в разговор Кондорсе, - вы  доказываете
нам лучше, чем ваша теорема...
   - Что я доказываю вам, маркиз?
   - Вы  доказываете  не  только  возможность  вечной  молодости,  но  и
бесконечности жизни. Ведь если вам было сорок  лет  во  время  Троянской
войны, то это значит, что вы никогда не умирали.
   - Это верно, маркиз. Смиренно признаюсь, что я не умирал никогда.
   - И, однако, в отличие от  Ахилла,  вы  не  являетесь  неуязвимым,  а
впрочем, я  ошибаюсь,  называя  Ахилла  неуязвимым,  ибо  стрела  Париса
поразила его в пяту.
   - Нет, к величайшему моему прискорбию, неуязвимым  я  не  являюсь,  -
сказал Калиостро.
   - Но как же вам удавалось избегать несчастных случаев в течение  трех
тысяч пятисот лет?
   - Это удача, граф. Привычка жить  открывает  мне  с  первого  взгляда
прошлое и будущее людей, которых я вижу. Моя безошибочность такова,  что
она распространяется и на животных, и на инертную материю. Если я  вхожу
в карету, то по облику лошадей вижу, что они  понесут,  по  лицу  кучера
вижу, что он опрокинет или зацепит карету; если я сажусь на  корабль,  я
угадываю, что капитан - невежда или упрямец и что, следовательно, он  не
сможет или не захочет произвести необходимый маневр. В таких  случаях  я
избегаю кучера или капитана и покидаю карету или корабль. Я  не  отрицаю
значения случая, но я его уменьшаю: вместо  того,  чтобы  дать  ему  сто
шансов, как это делают все люди на свете, я  отнимаю  у  него  девяносто
девять и остерегаюсь сотого. Вот что дали мне прожитые мною  три  тысячи
лет.
   - Раз так, дорогой пророк, - со смехом сказал Лаперуз среди  восторга
и разочарования, вызванных словами Калиостро, - вы должны были бы  пойти
вместе со  мной  на  суда,  на  которых  я  отправляюсь  в  кругосветное
путешествие. Тем самым вы оказали бы мне важную услугу.
   Калиостро промолчал.
   - Господин маршал! - со смехом продолжал мореплаватель.  -  Раз  граф
Калиостро, -  и  я  вполне  его  понимаю,  -  не  хочет  покидать  такое
прекрасное общество, придется вам разрешить сделать  это  мне.  Простите
меня, ваше сиятельство граф Гаагский, простите меня и  вы,  графиня,  но
вот уже бьет семь, а я обещал королю сесть в карету в четверть восьмого.
А теперь, так как граф Калиостро не поддался искушению поглядеть на  два
моих флейта <Флейт - транспортное  судно  XVIII  века.>,  пусть  он,  по
крайней мере, скажет, что случится со мной на пути от Версаля до Бреста.
От Бреста до полюса я его избавляю - это уж моя забота. Но, черт побери,
насчет пути от Версаля до Бреста он должен дать мне совет.
   Калиостро снова посмотрел на Лалеруза, и взгляд его был так  печален,
лицо было таким ласковым и в то же время таким грустным, что большинство
присутствующих было неприятно поражено. Только мореплаватель  ничего  не
заметил: он прощался с другими гостями.
   Все так же со смехом он  почтительно  поклонился  графу  Гаагскому  и
протянул руку старому маршалу.
   - Прощайте, дорогой Лаперуз, - сказал герцог де Ришелье.
   - Нет, нет,  герцог:  не  "прощайте",  а  "до  свидания",  -  отвечал
Лаперуз. - А впрочем, по правде говоря, люди могли бы  подумать,  что  я
отправляюсь  в  вечность,  но  ведь  кругосветное   путешествие   займет
всего-навсего четыре-пять лет, не больше, а потому и не следует говорить
"прощайте".
   - Четыре-пять лет! - воскликнул  маршал.  -  Ах,  почему  бы  вам  не
сказать "четыре-пять веков"? В моем возрасте дни - это годы, и потому  я
говорю вам: "Прощайте!"
   - Спросите у прорицателя, и он пообещает вам еще двадцать лет,  -  со
смехом  сказал  Лаперуз.  -  Не  правда  ли,  господин  Калиостро?..  До
свидания!
   С этими словами он вышел.
   Калиостро  по-прежнему  хранил  молчание,  не   предвещающее   ничего
доброго.
   Слышны были шаги капитана по гулким ступенькам крыльца, его все такой
же веселый голос во дворе и его последние приветствия тем, кто собрался,
чтобы посмотреть на него.
   Когда все стихло, взгляды собравшихся словно  какой-то  высшей  силой
обратились на Калиостро.
   Черты  лица  этого   человека   сейчас   были   озарены   пророческим
вдохновением, и это заставило присутствующих затрепетать.
   Странная тишина продолжалась несколько мгновений.
   Граф Гаагский нарушил ее первым.
   - Почему вы ничего ему не ответили, господин Калиостро?
   Калиостро вздрогнул, словно этот вопрос нарушил его созерцание.
   - Потому что я должен был бы ответить ему или ложью или  жестокостью,
- ответил он графу.
   - Как так?
   - Я должен был бы  сказать  ему:  "Господин  де  Лаперуз!  Герцог  де
Ришелье был прав, когда сказал вам не "до свидания", а "прощайте".
   - Ах, черт возьми! - бледнея, сказал Ришелье. -  Господин  Калиостро!
Вы говорите о Лаперузе?
   - Успокойтесь, господин маршал, - живо  подхватил  Калиостро,  -  мое
предсказание печально не для вас!
   - Как! - воскликнула графиня Дю Барри. - Этот милый Лаперуз,  который
только что поцеловал мне руку...
   - ..Он не только никогда больше не поцелует вам руку, сударыня, но  и
никогда больше не увидит тех, кого покинул  сегодня  вечером,  -  сказал
Калиостро, внимательно  разглядывая  свой  до  краев  наполненный  водой
стакан, который стоял на таком месте, что в нем играли  опалового  цвета
слои воды, пересеченные тенями окружавших предметов.
   Крик удивления вырвался из всех уст.
   - В таком случае, - попросила графиня Дю Барри, -  скажите  мне,  что
ждет бедного Лаперуза.
   - Так вот: господин де Лаперуз, как он и сообщил вам, уезжает с целью
совершить кругосветное плавание  и  продолжить  путь  Кука,  несчастного
Кука!  Вы  знаете,  что  его  убили   на   Сандвичевых   островах.   Все
предсказывает этому путешествию удачу и успех.  Господин  де  Лаперуз  -
отличный моряк; к тому же король  Людовик  Шестнадцатый  весьма  искусно
начертил его маршрут.
   - Я думаю, что и команда у него хорошая! - заметил Ришелье.
   - Да, - отозвался Калиостро, - а  офицер,  который  командует  вторым
судном, - выдающийся моряк.  Я  его  вижу  -  он  еще  молод,  он  любит
рисковать, и, к несчастью, он храбр.
   - Как - к несчастью?
   - Да! Я ищу этого друга Лаперуза через год, но больше его не вижу,  -
продолжал Калиостро, с тревогой разглядывая  стакан.  -  Среди  вас  нет
родственников или близких людей господина де Лангля?
   - Нет.
   - Так вот: смерть начнет с него. Я его больше не вижу.
   Испуганный шепот вылетел из уст присутствующих.
   - Ну, а он?.. Он?.. Лаперуз? - произнесли чьи-то прерывистые голоса.
   - Он плывет, он пристает к берегу, он высаживается на берег. Год, два
года счастливого плавания. Мы получаем от него известия. А потом...
   - А потом?
   - Океан огромен, небо пасмурно. Тут и там  возникают  неисследованные
земли,  тут  и  там  появляются  лица,  отвратительные,   как   чудовища
греческого архипелага.  Они  подстерегают  корабль,  который  несется  в
тумане среди рифов, увлекаемый течением. Но вот разражается буря,  более
милосердная, чем берег,  потом  загораются  зловещие  огни.  О  Лаперуз,
Лаперуз! Если бы ты мог  услышать  меня,  я  сказал  бы  тебе:  "Подобно
Христофору Колумбу, ты отплываешь, чтобы открывать новые земли. Лаперуз!
Не доверяй незнакомым островам!" <Экспедиция Лаперуза пропала без вести;
в 1826, 1828 и 1964 гг, ее следы были найдены на о. Ваникоро.>.
   Он умолк.
   Ледяная  дрожь  пробежала  по  телу  присутствующих,  когда   звучали
последние слова Калиостро.
   - Но почему же вы не предупредили его? - вскричал граф Гаагский:  как
и все остальные, он подпал под влияние этого  необыкновенного  человека,
волновавшего сердца по своей прихоти.
   - Увы! - отвечал  Калиостро.  -  Всякое  предостережение  бесполезно:
человек, который предвидит судьбу, не может судьбу изменить. Господин де
Лаперуз посмеялся бы, если бы он услышал  мои  слова,  как  смеялся  сын
Приама <Сын Приама - Гекчор, один из героев Троянской войны, погибший  в
единоборстве  с  Ахиллом.>,  когда   пророчествовала   Кассандра...   Но
позвольте, ведь и вы смеетесь, граф Гаагский, и заражаете  своим  смехом
остальных. О, не спорьте со мной, господин де Фавра: мне никогда еще  не
доводилось встречать легковерных слушателей.
   - Как бы то ни было, -  сказал  граф  Гаагский,  -  но  если  бы  мне
случилось услышать от такого человека,  как  вы:  "Берегитесь  такого-то
человека или такого-то события", - я внял  бы  этому  предостережению  и
поблагодарил советчика.
   Калиостро мягко покачал головой, сопровождая  это  движение  грустной
улыбкой.
   - В самом деле, господин Калиостро, - продолжал граф, -  я  буду  вам
признателен, если вы меня предостережете.
   - В таком случае, прикажите мне, - сказал Калиостро. - Без приказа  я
не сделаю ничего.
   - Что вы хотите этим снизать?
   - Пусть ваше величество повелит мне, - тихо сказал Калиостро, -  и  я
повинуюсь.
   - Повелеваю вам открыть мне  мою  судьбу,  господин  Калиостро,  -  с
величавой учтивостью произнес король.
   Как только граф Гаагский разрешил обходиться с ним как с королем,  де
Ришелье встал, подошел к монарху, смиренно поклонился ему и сказал:
   - Благодарю за честь, которую вы, государь, король Шведский,  оказали
моему дому. Пусть ваше величество соблаговолит занять почетное место.  С
этой минуты оно не может принадлежать никому, кроме вас.
   - Нет, нет, останемся все на своих  местах,  господин  маршал,  и  не
упустим ни одного слова, которое скажет мне граф Калиостро.
   Калиостро устремил глаза на стакан; вода, словно повинуясь магии  его
взгляда, заколыхалась, выполняя его волю.
   - Государь! Скажите, что вам угодно знать, - произнес Калиостро, -  я
готов вам ответить.
   - Скажите, какой смертью я умру.
   - Вы умрете от пистолетной пули, государь. Лицо Густава прояснилось.
   - Ах, вот как!  Я  умру  в  бою,  смертью  воина.  Спасибо,  господин
Калиостро!
   - Нет, государь!
   - Но тогда где же это произойдет?
   - На балу, государь <Густав III был убит в 1792 году  на  маскарадном
балу.>.
   Король погрузился в задумчивость.
   Калиостро поднялся было с места, но снова сел, уронил голову и закрыл
лицо руками.
   Побледнели все, окружавшие и того, кто произнес  это  пророчество,  и
того, к кому оно относилось.
   Господин де Кондорсе подошел к тому месту, где стоял стакан  воды,  в
котором прорицатель прочитал зловещее предсказание, взял его за донышко,
поднес к глазам и принялся  внимательно  разглядывать  сверкающие  грани
стакана и его таинственное содержимое.
   - Ну что ж! - сказал он.  -  Я  тоже  попрошу  нашего  прославленного
пророка задать вопрос своему магическому зеркалу.  Но,  к  сожалению,  -
продолжал он, - я не могущественный вельможа, я  не  повелитель,  и  моя
безвестная жизнь не принадлежит миллионам людей.
   - Что ж, маркиз, - глухим голосом сказал Калиостро, опуская  веки  на
остановившиеся глаза, - вы умрете от яда, который носите в перстне - том
самом, что у вас на пальце. Вы умрете...
   - Ну, а если я сниму его? - перебил Кондорсе.
   - Снимите!
   - Бесполезно  говорить  об  этом,  -  спокойно  сказал  Калиостро,  -
господин де Кондорсе никогда не снимет его.
   - Да, - сказал маркиз, - это правда, я не сниму его, и не  для  того,
чтобы  помочь  судьбе,  но  потому  что  Кабанис  изготовил   для   меня
единственный в мире яд, который представляет собой  твердую  субстанцию,
получившуюся  волею  случая,  а  такой  случай,  возможно,  никогда   не
повторится;  вот  почему  я  никогда  не   расстанусь   с   этим   ядом.
Торжествуйте, если хотите, господин Калиостро.
   - Я не хотел причинить вам боль, - холодно отвечал Калиостро.
   Он сделал знак, говоривший, что желает на этом  кончить,  по  крайней
мере - с господином де Кондорсе.
   - Сударь! - заговорил маркиз де  Фавра,  -  Не  соблаговолите  ли  вы
предсказать и мне какую-нибудь блаженную кончину в том же роде?
   - О, господин маркиз! - отвечал Калиостро,  начиная  раздражаться  от
этой иронии. - Вы напрасно завидовали бы  этим  го