боров чувство страна. - Что мы  с  вами
здесь делаем? Где господин Дуайо, с которым вы обещали мне встречу?
   Тюремщик ничего  не  ответил.  Он  повернулся,  словно  затем,  чтобы
убедиться, крепко и надежно ли заперта дверь, в которую они вошли.
   Жанна была человеком сильным, она не боялась неожиданностей, у нее не
было ни капли стыдливости. Она подошла прямо  к  тюремщику,  улыбаясь  и
делая ему глазки.
   - Друг мой! Чего вы хотите?  -  спросила  она.  -  Вы  должны  что-то
сказать мне?.. Время узницы, которая приближается  к  свободе,  -  время
драгоценное.
   Человек с ключами ничего не ответил - он ее не понял. Он сел в углу у
низкого камина и принялся ждать.
   - Но что мы здесь делаем? - спросила Жанна. -  Я  повторяю  вам  свой
вопрос!
   - Мы дожидаемся мэтра  Дуайо,  -  отвечал  тюремщик.  Жанна  покачала
головой.
   - Признайтесь, - сказала она, - что если у мэтра Дуайо  есть  письма,
которые он должен передать мне, то он не бережет  своего  времени  и  не
пользуется  аудиенц-залой...  Быть  того  не  может,  чтобы  мэтр  Дуайо
заставил меня ждать его здесь. Тут что-то другое.
   Не успела она договорить, как напротив нее открылась  дверь,  которую
она до сих пор не замечала.
   Это была одна из  тех  закругленных  опускающихся  Дверей,  настоящих
монументов из  дерева  и  железа,  которые,  отворяясь,  вырисовывают  в
глубине, заграждавшейся ими, кабалистический  круг,  в  центре  которого
персонаж или пейзаж, казалось, оживают под действием колдовских чар.
   В самом деле, за этой дверью были ступеньки, ведшие в коридор,  плохо
освещенный, продуваемый ветром. По другую сторону коридора на мгновение,
на одно лишь мгновение,  быстрое,  как  молния,  Жанна,  поднявшаяся  на
цыпочки, увидела  пространство,  вроде  небольшой  площади;  а  на  этом
пространстве - шумную толпу мужчин и женщин со сверкающими глазами.
   Но, повторяем, для Жанны это было видением, более мимолетным,  нежели
один-единственный взгляд; у нее даже не было времени дать себе  отчет  в
том, что же это такое. Перед ней, на плане, куда более близком, чем  эта
площадь, на верхней ступеньке, появились три человека.
   За этими людьми с нижних  ступенек  поднялись  четыре  белых,  острых
штыка, похожих на зловещие восковые  свечи,  если  бы  таковые  пожелали
осветить эту сцену.
   Круглая  дверь  захлопнулась.  Трое  мужчин  вошли  в   карцер,   где
находилась Жанна.
   К Жанне обратились прежде, чем ей пришла в  голову  мысль  заговорить
самой.
   Начал самый молодой. Он был одет в черное.  На  голове  у  него  была
шляпа, в руке он держал бумаги,  свернутые  наподобие  античной  скиталы
<Скитала - валик или палка для передачи секретных  сообщений  в  Спарте;
донесение писалось на обвитом вокруг палки ремне, который адресат снимал
и  которым   снова   постепенно   обматывал   палку,   чтобы   прочитать
написанное.>.
   - Сударыня! - заговорил незнакомец. - Вы Жанна де Сен-Реми де  Валуа,
супруга Мари-Антуана-Никола, графа де ла Мотт?
   - Да, сударь, - отвечала Жанна.
   -  Вы  родились  в  Фонтете  двадцать  второго  июля  тысяча  семьсот
пятьдесят шестого года?
   - Да, сударь.
   - Вы проживаете в Париже на улице Нев-Сен-Жиль?
   - Да, сударь... Но почему вы задаете мне все эти вопросы?
   - Сударыня! Я огорчен, что вы меня не узнаете, - я  имею  честь  быть
секретарем суда.
   - Я вас узнаю.
   - В таком случае, сударыня, могу ли я исполнить мои обязанности?
   - Одну минуту, сударь. Скажите, пожалуйста, чего от вас требуют  ваши
обязанности?
   - Прочитать вам приговор, вынесенный  по  вашему  делу  на  заседании
тридцать первого мая тысяча семьсот восемьдесят шестого года.
   Жанна затрепетала. Она посмотрела вокруг  глазами,  полными  ужаса  и
недоверия. Мы не без умысла ставим на второе  место  слово  "недоверие",
которое может показаться менее сильным, нежели первое. Жанна  вздрогнула
от ужаса, и глаза ее загорелись от бешенства - два  глаза,  страшных  во
мраке.
   - На колени, сударыня, прошу вас.
   - На колени! - воскликнула Жанна. - На колени! Я!.. Я! Член семейства
Валуа - на колени?!
   - Таков приказ, сударыня, - с поклоном сказал секретарь суда.
   - Сударь! Люди приносят публичное  покаяние  лишь  в  соответствии  с
приговором, присуждающим их к  позорному  наказанию.  А,  насколько  мне
известно,  изгнание,  по  французским  законам,  не  является   позорным
наказанием?
   - Я не сказал вам, сударыня, что  вы  приговорены  к  изгнанию,  -  с
печальной многозначительностью возразил секретарь суда.
   - В таком случае к чему же я приговорена? - крикнула Жанна.
   - Именно это вы и узнаете, когда  выслушаете  приговор,  сударыня,  а
чтобы его выслушать, вы начнете с того, что  станете  на  колени.  Прошу
вас.
   - Ни за что! Ни за что!
   Секретарь суда сделал знак двум мужчинам, и эти двое приблизились так
спокойно,  словно  они  были  стенобитными  орудиями,   приземистыми   и
несокрушимыми, которые устанавливают против  крепостных  стен  во  время
осады.
   Мужчины одной рукой схватили Жанну под мышки и потащили  на  середину
помещения, несмотря на ее крики и вопли.
   - Позвольте мне услышать приговор стоя, и я  выслушаю  его  молча,  -
тяжело дыша, сказала Жанна.
   - Всякий раз, как  виновного  приговаривают  к  наказанию  кнутом,  -
отвечал секретарь суда, - наказание это,  являясь  позорным,  влечет  за
собой коленопреклонение.
   - Кнут! - завопила Жанна. - Кнут! Ах! Презренный негодяй!.. Кнут,  вы
сказали?..
   Она раскричалась так, что оглушила тюремщика, секретаря суда и  обоих
подручных, и у них возникло желание укротить ее.
   Они бросились на Жанну и повалили ее наземь, но  она  сопротивлялась.
Они хотели заставить ее согнуть колени, но она напрягла все мускулы.
   Они разделили обязанности: один  из  них  держал  ее  ступни,  как  в
тисках; двое других схватили ее за запястье; они кричали секретарю суда:
   - Продолжайте, продолжайте читать приговор, господин секретарь, а  то
мы никогда не кончим с этой бешеной бабой!
   - Я  не  допущу,  чтобы  мне  читали  приговор,  обрекающий  меня  на
бесчестие! - отбиваясь со сверхчеловеческой силой, кричала Жанна.
   Приведя угрозу в  исполнение,  она  заглушила  голос  секретаря  суда
такими пронзительными воплями и криками,  что  не  услышала  ни  единого
слова.
   Чтение завершилось, и секретарь суда свернул  бумаги  и  сунул  их  в
карман.
   Жанна, полагая, что он  кончил,  умолкла  и  попыталась  собраться  с
силами, чтобы держаться с этими людьми все так же  вызывающе.  Ее  вопли
сменились еще более устрашающим раскатом хохота.
   - Приговор  будет  приведен  в  исполнение,  -  безмятежно  продолжал
секретарь, заканчивая обычную формулу, -  на  площади,  где  исполняются
приговоры, во Дворе Дворца Правосудия.
   - Публично!.. - завопила несчастная. - О-о!..
   - Мсье де Пари <Мсье де Пари  (Monsieur  de  Paris)  -  палач  города
Парижа.>! Передаю вам эту  женщину,  -  закончил  речь  секретарь  суда,
обращаясь к человеку в кожаном переднике.
   - Кто этот человек? - воскликнула Жанна в ужасе и ярости.
   - Палач, - оправляя манжеты, с поклоном ответил секретарь суда.
   Не успел секретарь вымолвить это слово,  как  двое  подручных  палача
схватили Жанну и подняли ее, чтобы отнести в конец галереи, на площадку,
которую она заметила. Мы вынуждены не описывать  сопротивление,  которое
она им оказала. Женщина, которая обычно  теряла  сознание  от  царапины,
теперь в течение почти  целого  часа  выдерживала  жестокие  удары  двух
подручных; ее волокли до самой наружной двери, и она ни на мгновение  не
прекращала испускать ужасающие крики.
   По ту сторону решетки, где выстроились солдаты,  сдерживавшие  толпу,
был  виден  дворик,  именуемый  Двором  Правосудия,  и  две-три   тысячи
зрителей,  коих  привлекало  сюда  любопытство  в  то  время,  как   шли
приготовления и воздвигался эшафот.
   На помосте приблизительно  восьми  футов  высотой  возвышался  черный
столб, к которому были прикреплены железные  кольца  и  к  самому  верху
которого была  прибита  дощечка  с  надписью,  которую  секретарь  суда,
несомненно    исполняя    приказание,    постарался    сделать     почти
неудобочитаемой.
   У этого помоста не было перил; поднимались на  него  по  лестнице,  у
которой тоже не было  перил.  Единственной  балюстрадой  являлись  штыки
солдат. Они образовывали проход на помост подобно решетке со сверкающими
остриями.
   В толпе, увидевшей, что  двери  Дворца  Правосудия  открываются,  что
появляются комиссары со своими жезлами, что  вышел  с  бумагами  в  руке
секретарь суда, началось волнообразное движение, придававшее ей сходство
с морем.
   При появлении Жанны на маленькой площади  раздались  яростные  крики:
"Долой  ла  Мотт!  Долой  подделывательницу!"  Но  Жанна  своим  чистым,
проникновенным, металлическим голосом бросила в толпу несколько слов,  и
они, как по волшебству, заставили утихнуть ропот.
   - А знаете ли вы, кто я такая? - заговорила она. - Знаете ли вы,  что
в моих жилах течет королевская кровь? Знаете ли вы, что меня  карают  не
как виновницу, а как соперницу, и не только  как  соперницу,  но  и  как
соучастницу?..
   Ее   прервали   крики,   которыми   вовремя   разразились    наиболее
сообразительные агенты де Крона.
   Но  она  возбудила  если  не  сочувствие,  то,  во   всяком   случае,
любопытство, а любопытство народа - это жажда, которая требует утоления.
Тишина, на которую Жанна обратила внимание, доказывала ей, что ее  хотят
выслушать.
   - Да, как соучастницу! - повторила она. - В моем лице наказывают  ту,
которой известны тайны...
   - Берегитесь! - сказал ей на  ухо  секретарь  суда.  Она  обернулась.
Палач уже держал в руке кнут. Жанна забыла свою  речь,  свою  ненависть,
желание обманным путем привлечь толпу  на  свою  сторону  -  теперь  она
видела только бесчестие, теперь она боялась только боли.
   - Пощадите! Пощадите! - душераздирающим голосом закричала она.
   Нескончаемый свист заглушил ее мольбу. У  Жанны  закружилась  голова.
Она уцепилась за колени заплечных дел мастера и сумела схватить  его  за
руку.
   Внезапно она попятилась.
   Этот человек держал  в  руке  докрасна  раскаленное  железо,  которое
только что снял с горящих  углей.  Он  поднял  это  железо,  и  его  жар
заставил Жанну с диким воплем отскочить.
   - Клейменая! - воскликнула она. - Клейменая!
   Весь народ ответил на ее крик устрашающим криком.
   - Да! Да! - рычали три тысячи глоток.
   - На помощь! На помощь! - завопила потерявшая голову от ужаса  Жанна,
пытаясь разорвать веревки, которыми ей только что связали руки.
   Палач не смог разрезать на графине платье. Он разорвал его и,  одной,
дрожащей  рукой  отбрасывая  обрывки  ткани,  другой   попытался   взять
раскаленное железо, которое протягивал ему подручный.
   Жанна стремительно набросилась на этого человека.
   Толпа,  трепещущая  и  уже  начинавшая  восхищаться  силой,  с  какой
защищалась эта женщина, задрожала от смутного нетерпения. Секретарь суда
спустился  с  лестницы.  Солдаты  глазели  на  этот  спектакль:  в  этом
замешательстве, в этом смятении было что-то угрожающее.
   - Кончайте! - крикнул голос, исходивший из первого ряда толпы.
   Палач, несомненно, узнал этот повелительный голос; сильным  движением
повалив Жанну, он согнул ее и наклонил ее голову левой рукой.
   Но она все-таки поднялась. Ее тело было горячее  железа,  которым  ей
угрожали, а ее  голос  покрыл  шум  на  площади  и  проклятия  неуклюжих
палачей.
   - Подлецы французы! - закричала она.  -  Вы  не  защищаете  меня!  Вы
позволяете меня пытать!
   Больше она ничего не смогла сказать, ибо на  эшафот  в  сопровождении
полицейских, заткнувших кляпом рот несчастной, устремился комиссар;  они
отдали  ее,  дрожавшую,  растерзанную,  мертвенно-бледную,  рыдавшую,  с
распухшим лицом, в руки двух заплечных дел мастеров, и один из них снова
согнул свою жертву, одновременно схватив железо, которое  его  подручный
сумел ему передать.
   Но Жанна  воспользовалась  тем,  что  эта  рука  недостаточно  крепко
сжимала ей затылок, извиваясь, как уж, в  последний  раз  подскочила  и,
обернувшись в исступлении, подставила палачу  грудь,  устремив  на  него
вызывающий взгляд. Роковое орудие, опускавшееся на ее плечо, поразило ее
правую грудь, провело по ней свою  дымившуюся,  пожиравшую  живую  плоть
борозду, исторгнув у жертвы, несмотря на кляп, один из тех воплей, какой
едва ли способе издать человеческий голос.
   Жанна лишилась сил от боли, от стыда. Она была побеждена. Уста ее уже
не  издавали  ни  звука,  тело  ее  только  дрожало.  На  этот  раз  она
действительно потеряла сознание.
   Палач взвалил ее на плечо и вместе со своей ношей  неуверенным  шагом
спустился по лестнице позора.

Глава 41

СВАДЬБА

   В день казни, около  полудня,  король  вышел  из  своего  кабинета  в
Версале. Было слышно, как он  отпустил  графа  Прованского  со  словами,
произнесенными тоном:
   - Граф! Сегодня я присутствую на свадебной мессе. Не говорите же мне,
прошу вас, о домашних делах и тем более о  плохих  домашних  делах:  это
может стать дурным предзнаменованием для новобрачных, которых я люблю  и
которым намереваюсь покровительствовать.
   Граф Прованский с улыбкой нахмурил брови, низко  поклонился  брату  и
вернулся к себе в апартаменты.
   Король  продолжал  свой  путь   среди   рассыпавшихся   по   галереям
придворных, улыбаясь одним и гордо поглядывая на других - в  зависимости
от того, видел он с их стороны одобрение или же недовольство  по  поводу
дела с ожерельем, которое только что разобрал парламент.
   Так он дошел до квадратной гостиной,  в  которой  сидела  разряженная
королева в кругу придворных дам и дворян.
   Мария-Антуанетта,  бледная  под  румянами,   с   показным   вниманием
выслушивала заботливые вопросы о здоровье, которые задавали ей принцесса
Ламбаль и де Калон.
   Но украдкой она  часто  устремляла  взгляд  к  дверям,  как  человек,
который горит желанием кого-то  увидеть,  и  отводя  его,  как  человек,
который боится, что кого-то увидит.
   - Король! - объявил лакей.
   Сквозь волны вышивок, кружев и света она увидела, что  вошел  Людовик
XVI, первый взгляд которого с порога гостиной был устремлен на нее.
   Мария-Антуанетта сделала три  шага  навстречу  королю  -  тот  учтиво
поцеловал ей руку.
   - Вы сегодня прекрасны! Чудо как хороши! - сказал он.
   Она грустно улыбнулась и еще раз  помутившимися  глазами  поискала  в
толпе кого-то.
   - А наших юных супругов  еще  нет?  -  спросил  король.  -  По-моему,
вот-вот должно пробить двенадцать.
   - Государь! - отвечала королева с таким страшным усилием, что  румяна
потрескались у нее на щеках и упали на пол, - господин де Шарни  приехал
один. Он ждет в галерее, что вы, ваше величество, прикажете ему войти.
   -  Шарни!..  -  сказал  король,  не  заметив   выразительной   паузы,
последовавшей за ответом королевы. - Так Шарни  здесь?..  Пусть  войдет,
пусть войдет!
   От собравшихся отделилось несколько дворян; и они пошли за де Шарни.
   Королева нервным движением положила руку на  сердце  и,  повернувшись
спиной к двери, села.
   - В самом  деле,  сейчас  ровно  двенадцать,  -  повторил  король.  -
Новобрачной пора бы уже быть здесь.
   В то время, как король произносил  эти  слова,  у  входа  в  гостиную
появился де Шарни. Услыша последние слова короля, он тотчас ответил:
   - Ваше величество! Соблаговолите извинить мадмуазель  де  Таверне  за
невольное опоздание: после смерти отца она еще не  вставала  с  постели.
Как раз  сегодня  она  поднялась  впервые  и  вот-вот  предстанет  перед
королем, не упав снова в обморок, который только что с ней случился.
   - Эта милая девочка так любила своего отца! - громко сказал король. -
Но, коль скоро  она  нашла  хорошего  мужа,  будем  надеяться,  что  она
утешится.
   Королева  слушала,  сидя  совершенно  неподвижно.  По  словам  Шарни,
всякий, кто наблюдал бы за  ней  в  это  время,  увидел  бы,  что  кровь
отливает от ее лица - так понижается в сосуде уровень жидкости.
   Король,  заметив  приток  дворянства   и   духовенства,   заполнявших
гостиную, поднял голову.
   - Господин де Бретейль! - заговорил он.  -  Вы  отправили  приказ  об
изгнании Калиостро?
   - Да, государь, - ответил министр. Дыхание  спящей  птички  могло  бы
нарушить тишину, воцарившуюся в этом собрании.
   - А ла Мотт, которая  называет  себя  де  Валуа,  -  громким  голосом
продолжал король, - должны заклеймить как раз сегодня?
   - В эту самую минуту, государь, - отвечал министр юстиции.
   Глаза королевы засверкали. По  гостиной  прошел  шепот,  который  мог
сойти за одобрительный.
   - Господин кардинал будет недоволен, когда узнает, что его  сообщница
заклеймена, - продолжал Людовик XVI с  упорной  суровостью,  которой  до
этого он не проявлял.
   Словом "сообщница", относившимся к  подсудимому,  которого  парламент
только что признал  невиновным,  словом,  бесчестившим  кумира  парижан,
словом, клеймившим как вора и  подделывателя  одного  из  первых  князей
Церкви, одного из  первых  французских  принцев,  король  словно  бросил
торжественный вызов духовенству, дворянству, парламенту,  народу,  чтобы
защитить честь своей жены. Он окинул собравшихся  взглядом,  исполненным
гнева и такого величия, какого никто во всей Франции не видел с тех пор,
как глаза Людовика XIV закрылись навеки.
   Ни единого шепотка, ни  единого  слова  одобрения  не  встретила  эта
месть, которою король ударил по тем, кто замышлял обесчестить  монархию.
Он подошел к королеве  -  та  протягивала  ему  руки,  выражая  глубокую
благодарность В это мгновение в конце галереи  появилась  мадмуазель  де
Таверне в белом подвенечном одеянии, с белым, как у  привидения,  лицом,
Филипп де Таверне вел ее под руку.
   Андре  шла  быстрыми  шагами;  глаза  ее  помутились,  грудь   высоко
вздымалась; она ничего не видела, она  ничего  не  слышала;  рука  брата
придавала ей силу и мужество и указывала дорогу.
   Придворные заулыбались,  глядя  на  приближавшуюся  невесту.  Женщины
заняли места позади королевы, мужчины выстроились в ряд позади короля.
   Бальи де Сюфрен, державший за руку Оливье де Шарни,  пошел  навстречу
Андре и ее брату, поздоровался, а затем смешался с толпой близких друзей
и родственников.
   Филипп продолжал свой путь  так,  что  его  взгляд  не  встретился  с
взглядом Оливье. Пожатие его руки не дало знать Андре,  что  она  должна
поднять голову.
   Подойдя  к   королю,   он   сжал   руку   сестры,   и   сестра,   как
гальванизированный труп, открыла свои большие глаза и  увидела  Людовика
XVI - тот улыбался ей доброй улыбкой.
   Она поклонилась под шепот присутствующих,  выражавших  восхищение  ее
красотой.
   - Мадмуазель! - взяв ее за руку, заговорил король. - Вы  должны  были
бы подождать окончания траура, чтобы выйти замуж за графа де  Шарни,  и,
быть может, если бы я не попросил  вас  поторопиться  со  свадьбой,  ваш
будущий супруг, несмотря на свое нетерпение, разрешил бы вам  взять  еще
месяц отсрочки - ведь говорят, вы очень страдаете, и меня это  огорчает.
Но я призван упрочивать счастье добрых дворян, которые служат  мне  так,
как граф де Шарни. Если бы вы не  обвенчались  сегодня,  я  не  смог  бы
присутствовать на вашем бракосочетании, потому что  завтра  я  вместе  с
королевой отправляюсь в путешествие по Франции. Поздоровайтесь же  с  ее
величеством королевой, мадмуазель, и поблагодарите ее  -  королева  была
очень добра к вам.
   С  этими  словами  он  сам  подвел  Андре   к   Марии-Антуанетте,   У
Марии-Антуанетты подкашивались ноги, руки у нее были холодны,  как  лед.
Она не осмелилась поднять глаза и видела  только  что-то  белое,  и  это
белое приблизилось и склонилось перед ней.
   Это было венчальное платье Андре.
   Король  тотчас  вернул  руку  невесты  Филиппу,   подал   свою   руку
Марии-Антуанетте и громким