аокоон
- троянский жрец, который, будучи уверен, что деревянный конь -  военная
хитрость греков, убеждал своих сограждан уничтожить его.  Богиня  Афина,
помогавшая грекам, послала на Лаокоона двух змей, задушивших его  вместе
с  сыновьями  (греч,  миф.).>;  наконец  сам  этот  человек,   крадучись
удаляющийся после того, как  он  указал  больным  на  железные  стержни,
которые, будучи вставлены в каждое отверстие ванны, должны были  служить
самыми   непосредственными    проводниками    оздоровляющего    действия
месмеровских флюидов.
   Как только начинался сеанс, по салону сразу же начинало циркулировать
мягкое, пронизывающее тепло; оно расслабляло  натянутые  нервы  больных,
постепенно поднималось от пола до потолка и  вскоре  насыщалось  нежными
ароматами, под парами которых тяжелели и склонялись даже самые  мятежные
головы.
   Видно было, как больные попадают под  воздействие  этой  полной  неги
атмосферы, когда сладкая, проникновенная музыка,  исполняемая  незримыми
инструментами  и  незримыми  музыкантами,  внезапно,   подобно   мягкому
пламени, затихала среди этих ароматов и тепла.
   На всех лицах, поначалу оживленных удивлением, мало-помалу появлялось
чувственное наслаждение, наиболее полное  там,  где  оно  было  особенно
необходимо. Душа сдавалась;  она  выходила  из  того  убежища,  где  она
прячется, когда ее осаждают  недуги  тела,  и,  свободная  и  радостная,
распространялась по всему организму, покоряла материю и сливалась с нею.
   То было мгновение, когда каждый больной  держал  в  пальцах  железный
стержень, прикрепленный к крышке чана, и направлял этот стержень себе на
грудь, на сердце, на голову  -  на  место,  особенно  сильно  пораженное
болезнью.
   А теперь пусть читатель  вообразит  блаженство,  заменившее  на  всех
лицах   страдание   и   тревогу;   пусть   читатель   представит    себе
всепоглощающую,  себялюбивую  дремоту,  прерываемую   вздохами   тишину,
давящую на все это собрание, и он получит самое полное  представление  о
той сцене, которую мы сейчас набросали через две трети века, прошедших с
того дня, когда она состоялась.
   Скажем отдельно несколько слов об актерах.
   Среди  пламенных  адептов  Месмера,  которых,  быть   может,   делала
приверженцами его учения признательность, выделяли некую молодую женщину
с красивой фигурой, с красивым лицом, несколько  экстравагантно  одетую,
женщину, которая, находясь под  магнетическим  воздействием,  без  конца
прикладывала стержень к голове и к надчревной  области,  закатывая  свои
красивые глаза, как  если  бы  вся  она  совершенно  изнемогала,  а  тем
временем руки ее вздрагивали от начинавшейся нервной дрожи,  указывавшей
на вторжение магнетического заряда.
   Когда голова ее откинулась на спинку кресла, каждый из присутствующих
мог  сколько  угодно  разглядывать  этот  бледный  лоб,  эти   судорожно
вздрагивающие губы и эту прекрасную шею, то красневшую, то бледневшую от
мгновенных приливов и отливов крови.
   Тут два-три  человека  из  присутствовавших,  многие  из  которых  не
сводили удивленных глаз с этой молодой женщины, сообщили друг другу  без
сомнения странную мысль, и она удвоила внимание любопытных.
   В числе этих любопытных была графиня де ла Мотт:  не  боясь,  что  ее
узнают, или же мало беспокоясь об этом,  она  держала  в  руке  атласную
маску, которую она надела перед тем, как пройти через толпу.
   К тому же графиня де ла Мотт заняла такое место, где  ей  можно  было
избежать почти всех взглядов.
   Она держалась у  дверей,  прислонившись  к  пилястру,  за  драпри,  и
оттуда, невидимая, видела все.
   Но  среди  всего,  что  она  видела,  наиболее   достойным   внимания
показалось ей лицо этой молодой женщины, наэлектризованной  месмеровским
флюидом.
   Оно в самом деле так ее поразило,  что  в  течение  нескольких  минут
графиня оставалась на своем  месте,  прикованная  к  нему  непреодолимой
жаждой видеть и знать.
   "Ой - прошептала она, не отрывая глаз от прекрасной  больной.  -  Это
несомненно  дама-благотворительница,  которая  приезжала  ко  мне  вчера
вечером и которая была единственной причиной  того  глубокого  интереса,
который выказал ко мне его высокопреосвященство кардинал де Роан".
   Вполне  убежденная,  что  не  ошиблась,   жаждавшая   воспользоваться
случаем, который значил для нее больше,  чем  ее  розыски,  она  подошла
поближе.
   Но в этот момент страдавшая судорогами молодая женщина закрыла глаза,
стиснула зубы и слабо забила по воздуху руками.
   Этот припадок, словно  электрический  ток,  пробежал  по  большинству
больных, чей мозг был насыщен шумом и благовониями. Было вызвано нервное
возбуждение. Вскоре мужчины и женщины, увлеченные  примером  их  молодой
товарки, принялись бормотать, испускать вздохи, крики и, двигая  руками,
ногами и головами, открыто и непреоборимо впали в то состояние, которому
мэтр Дал название кризиса.
   Графиня де ла Мотт вместе с другими любопытными прошла во второй зал,
предназначавшийся  для  больных,  и  услышала,  как   какой-то   мужчина
закричал:
   - Это она, это, конечно, она!
   Вдруг в глубине первого зала появились две дамы, опиравшиеся одна  на
другую и сопровождаемые на некотором расстоянии  человеком,  у  которого
была  типичная  внешность  доверенного  слуги,  хотя  одет  он  был  как
горожанин.
   Осанка этих женщин, особливо  одной  из  них,  так  глубоко  поразила
графиню, что она сделала шаг к ним навстречу.
   В это самое мгновение громкий крик, донесшийся из зала и слетевший  с
уст страдающей судорогами, привлек к себе всех присутствующих.
   И тут человек, который уже сказал: "Это  она!"  и  который  находился
поблизости от графини де ла Мотт, вскричал:
   - Да посмотрите же, господа:  это  королева!  При  этом  слове  Жанна
вздрогнула.
   - У королевы припадок! - подхватили другие голоса.
   - Это невозможно! - возразил кто-то.
   - Смотрите, - спокойно сказал незнакомец, - узнаете вы  королеву?  Да
или нет?
   - В самом деле, - пробормотало большинство присутствующих, - сходство
невероятное.
   У графини де ла Мотт была маска, как и у всех женщин, которые,  выйдя
от Месмера, должны были отправиться на бал в Оперу.  Следовательно,  она
могла задать вопрос, ничем не рискуя.
   - Сударь! - обратилась она к восклицавшему,  у  которого  был  тучный
корпус  и   полное,   румяное   лицо   со   сверкающими,   необыкновенно
наблюдательными глазами, - вы говорите, что здесь  королева.  А  где  же
она?
   - Да вон та женщина - вон там, видите, -  на  лиловых  подушках  и  в
таком отчаянном припадке,  что  не  может  умерить  свои  восторги.  Это
королева.
   И,  покинув  свою  собеседницу,  он  отправился  распространять   это
известие и доказывать его верность в других группах.
   Жанна отвернулась от этого  почти  возмутительного  зрелища,  которое
представляла  собой  женщина-эпилептик.  Но  не   успела   она   сделать
нескольких шагов по направлению к дверям, как очутилась лицом к  лицу  с
двумя  дамами,  которые,  подходя  к  страдающим  судорогами,  с   живым
интересом рассматривали чан, стержни и крышку, Увидев лицо старшей дамы,
Жанна вскрикнула.
   - Что с вами? - спросила старшая дама. Жанна поспешно сорвала с  себя
маску.
   - Вы узнаете меня? - спросила она.
   Дама сделала какое-то движение, но сдержалась.
   - Нет, сударыня, - отвечала она с некоторым смущением.
   - Ну, а я вас узнала и сейчас вам это докажу.
   И Жанна вытащила из кармана коробочку с портретом.
   - Вы забыли эту вещь у меня, - сказала она.
   - Но если бы это было и так, сударыня, почему вы  так  волнуетесь?  -
спросила старшая.
   - Меня волнует опасность, которой подвергается здесь ваше величество.
   - Объяснитесь!
   - О, не прежде, чем вы наденете  эту  маску!  И  она  протянула  свою
черную полумаску королеве та не решалась взять ее, полагая, что ее  лицо
отлично скрывает головной убор.
   - Бога ради! Нельзя терять ни минуты! - настаивала Жанна.
   - Возьмите, возьмите, ваше величество! - совсем тихо сказала королеве
вторая женщина. Королева машинально надела маску.
   - А теперь идемте, - сказала Жанна и увлекла за  собой  обеих  женщин
так стремительно, что они остановились только перед дверью на улицу, где
они очутились через несколько секунд.
   - Но в конце-то концов... - вдыхая воздух, начала королева.
   - Ваше величество! Вы никого не видели?
   - Думаю, что нет.
   - Тем лучше!
   - Но объясните же мне наконец...
   - Пусть ваше величество пока поверит своей верной служанке, когда она
говорит вам, что вы подвергаетесь величайшей опасности.
   - Опять опасность? А в чем она заключается?
   - Я буду иметь честь рассказать вам обо всем, ваше  величество,  если
вы соблаговолите как-нибудь дать мне аудиенцию. Это долгий  разговор,  а
быть может, ваше величество уже узнали, заметили...
   - Что ж, привезите мне эту коробочку и спросите привратника Лорана  -
он будет предупрежден. Королева повернулась лицом к мостовой.
   - Kommen Sie da, Weber! <Подъезжайте сюда, Вебер! (нем )>
   - по-немецки крикнула она.
   Быстро подъехала карета, и обе женщины устремились к ней.
   Графиня де ла Мотт стояла в дверях до тех пор, пока не потеряла ее из
виду.
   - О! - совсем тихо произнесла она. - Я хорошо сделала, сделав то, что
сделала. Ну, а дальше.., а дальше подумаем.

Глава 18

МАДМУАЗЕЛЬ ОЛИВА

   Тем временем человек, который привлек взгляды присутствующих к мнимой
королеве, хлопнул по плечу одного из зрителей в  потертом  костюме  и  с
алчным взором.
   - Отличный сюжет для статьи, - сказал он, - для вас, журналиста!
   - Какой? - спросил газетчик.
   -  Пожалуйста:  "Об  опасности,  возникшей  в  стране,  где   королем
управляет королева, с которой случаются припадки".
   Газетчик расхохотался.
   - А Бастилия? - спросил он.
   - Полноте! Разве не существует анаграмм,  с  помощью  которых  у  нас
избегают всех королевских цензоров? Позвольте вас спросить: найдется  ли
такой цензор, который запретит вам рассказать историю о принце  Киводюле
и принцессе Аттенаутне, царящей в государстве Яицнарф? А? Что вы на  это
скажете?
   - О да! - вскричал воодушевившийся газетчик. - Мысль восхитительная!
   -  И  поверьте,  что  статья,  озаглавленная:   "Припадки   принцессы
Аттенаутны у факира Ремсема" обеспечит вам недурной успех в салонах.
   - Согласен!
   - Так беритесь за дело и изложите нам это в лучшем вашем стиле.
   Газетчик пожал незнакомцу руку.
   - Не прислать ли вам несколько номеров? - спросил он. - Я пришлю  вам
их с величайшим удовольствием, если вы соблаговолите назвать свое имя.
   - Ну, разумеется, назову! Эта мысль привела меня в восторг, а в вашем
исполнении она принесет сто процентов чистой прибыли! Сколько вы  обычно
получаете за ваши памфлетики?
   - Две тысячи.
   - Окажите мне услугу!
   - Охотно!
   - Возьмите эти пятьдесят луидоров и сделайте из них шесть тысяч.
   - Как, сударь?.. Вот это, я понимаю, щедрость!.. Ах, если  бы  я,  по
крайней мере, знал имя столь великодушного покровителя литературы!
   - Я назову его вам, когда возьму у  вас  тысячу  экземпляров  по  два
ливра за каждый. Через неделю, хорошо?
   - Я буду работать день и ночь, сударь.
   - Весь Париж, за исключением некоей особы, будет хохотать до слез!
   - А эта особа будет плакать кровавыми слезами, не правда ли?
   - Ах, сударь, как вы остроумны!
   - Вы очень добры. А кстати, на публикации проставьте: "Лондон".
   - Как всегда.
   - Ваш слуга, сударь.
   Оставшись один или, вернее,  оставшись  без  собеседника,  незнакомец
снова заглянул в зал, где находилась  молодая  женщина,  экстаз  которой
сменился глубокой прострацией.
   В этой хрупкой красоте он различил тонкие,  сладострастные  черты,  в
этой непринужденной дремоте - благородное изящество.
   - Сходство поистине устрашающее, - сказал он, возвращаясь. - У  Бога,
сотворившего ее, был Свой замысел;
   Он сначала вынес приговор той, на которую так похожа эта.
   В это мгновение,  когда  он  додумывал  эту  грозную  мысль,  молодая
женщина медленно приподнялась с подушек и, опираясь на руку соседа,  уже
пришедшего в себя, начала приводить в порядок свой  сильно  пострадавший
туалет.
   Она слегка покраснела, заметив, с  каким  вниманием  смотрят  на  нее
присутствующие, и с кокетливой учтивостью ответила на серьезные и  в  то
же время приветливые вопросы Месмера.
   Но удивило ее и даже заставило улыбнуться то,  что  ее  встречали  не
шаловливые взгляды и не вежливое злословие людей,  шушукавшихся  в  углу
салона, а волна реверансов столь почтительных, что ни  один  французский
придворный не сумел бы более напыщенно и более сдержанно  приветствовать
королеву.
   Эта ошеломленная и подобострастная группа была наспех собрана все тем
же неутомимым незнакомцем, который, спрятавшись за этими людьми, говорил
им вполголоса:
   - Ничего, ничего, господа, это не кто иной, как французская королева.
Поклонимся ей, поклонимся пониже!
   Маленькая особа, предмет такого почтения, с  некоторым  беспокойством
прошла последний вестибюль и очутилась во дворе.
   Здесь ее усталые глаза принялись искать фиакр  или  портшез.  Она  не
обнаружила ни того, ни другого, но спустя приблизительно  минуту,  когда
она в нерешительности уже поставила свою крошечную ножку на мостовую,  к
ней подошел высокий лакей.
   - Я провожу вас домой, сударыня.
   - Что ж, проводите, - с самым непринужденным видом отвечала маленькая
особа,  не  подумав  о  том,  что  это  неожиданное  предложение   могло
относиться к другой женщине.
   Лакей сделал знак, и тотчас щегольского вида карета подъехала к даме.
   Лакей поднял подножку и крикнул кучеру:
   - Улица Дофина!

***

   Карета остановилась. Подножка опустилась. Лакей открыл дверцу,  чтобы
поберечь пальчики маленькой дамы, затем, когда она вышла,  поклонился  и
захлопнул дверцу.
   Карета снова покатилась и исчезла из виду.
   - Честное слово, это прелестное приключение!  -  воскликнула  молодая
женщина. - Это очень любезно со стороны господина Месмера... Ох,  как  я
устала! И он это предвидел. Поистине великий медик!
   Когда она произносила эти слова, она была уже на  третьем  этаже,  на
площадке лестницы, на которую выходили Две двери.
   Как только она постучалась, ей открыла старуха.
   - Добрый вечер, мамаша. Ужин готов?
   - Да, и даже остыл.
   - А он здесь?
   - Нет, по там один господин.
   - Какой еще господин?
   - Такой, которому сегодня вечером  нужно  с  тобой  поговорить  -  Со
мной?
   - Да, с тобой.
   Эта беседа велась в некоем подобии маленькой  застекленной  передней,
отделявшей лестничную площадку от большой комнаты, выходившей на улицу.
   Сквозь стеклянную дверь была ясно видна  лампа,  освещавшая  комнату,
которая имела вид если и не удовлетворительный, то,  во  всяком  случае,
сносный.
   Старые желтые шелковые занавески, которые  время  местами  посекло  и
побелило,  несколько  стульев,  крытых   утрехтским   зеленым   рубчатым
бархатом, большая, с двенадцатью ящиками, шифоньерка маркетри  и  старая
желтая софа - такова была роскошь помещения.
   Она не узнала этого человека, но наши читатели сразу узнают его:  это
был тот самый человек, который  всполошил  любопытных,  когда  проходила
мнимая королева, человек, заплативший за памфлет пятьдесят луидоров.
   Молодая женщина распахнула стеклянную дверь.
   Он не дал ей времени начать разговор.
   - Я знаю, о чем вы меня спросите, - заговорил он, - но я яснее  всего
отвечу, сам задавая вам вопросы. Вы - мадмуазель Олива?
   - Да, сударь.
   - Очаровательная женщина, очень нервная и очень  увлеченная  системой
господина Месмера!
   - Вы  можете  похвалиться  весьма  необычными  манерами,  -  заметила
молодая женщина, которую отныне мы будем называть мадмуазель Олива,  раз
она соблаговолила откликнуться на это имя.
   - Мадмуазель! Я только что видел вас у господина Месмера и нашел, что
вы именно такая, какую я и хотел.
   - Сударь!
   - О, не беспокойтесь, мадмуазель! Я ведь не говорю вам, что я  нахожу
вас очаровательной. Нет, вы могли бы подумать, что это  -  объяснение  в
любви, а это не входит в мои намерения. Не отходите - вы заставите  меня
кричать, как будто я глухой.
   - Но в таком случае, что же вам угодно? - наивно спросила Олива.
   - Что бы вы сказали насчет некоего союза между нами?
   - В какого рода делах? - спросила Олива, любопытство которой выдавало
себя искренним изумлением.
   - Вы не откажетесь от двадцати пяти луидоров в месяц?
   - Я предпочла бы пятьдесят, но еще больше я предпочитаю  право  самой
выбирать себе любовника.
   - Черт возьми! Я уже сказал вам, что не желаю быть вашим  любовником!
Тут ваша душа может быть спокойна!
   - Но тогда, черт  побери,  что  я  должна  для  вас  делать  за  ваши
пятьдесят луидоров?
   - Вы будете принимать меня у себя, вы окажете мне самый лучший прием,
вы будете давать мне руку, когда я того пожелаю, вы  будете  ждать  меня
там, где я вам скажу.
   - Но у меня есть любовник, сударь!
   - Так прогоните его, черт подери!
   - О, Босира <Босир (Beausire) -  красивый  малый  (франц  ).>  нельзя
прогнать, когда захочешь!
   - В таком случае я согласен на Босира.
   - Вы покладистый человек, сударь.
   - Услуга за услугу. Условия вам подходят?
   - Подходят, если вы назвали их все.
   - Ну да, я назвал все!
   - Идет!
   - Вот вам за первый месяц вперед.
   И он протянул сверток с пятьюдесятью луидорами, не коснувшись ее даже
кончиками пальцев.
   Как только золото очутилось у нее в кармане,  два  коротких  удара  в
дверь, выходившую на улицу, заставили Оливу подскочить к окну.
   - Боже милостивый! - вскричала она. - Бегите скорее, это он!
   - Он? Кто - он?
   - Босир... Мой любовник... Пошевеливайтесь, сударь!
   - Очень нужно!
   - Слышите, как он колотит? Он выломает дверь!
   - Так откройте ему! И какого черта вы не дали ему ключи?
   Незнакомец уселся на софу, бормоча себе под нос:
   - Я должен посмотреть  на  этого  чудака  и  увидеть,  что  он  собой
представляет.
   Удары в дверь продолжались, перемежаясь с проклятиями, поднимавшимися
куда выше третьего этажа.
   - Ступайте, мамаша, ступайте и отворите дверь! - в бешенстве крикнула
Олива. - А если с вами, сударь, стрясется беда, - что ж,  тем  хуже  для
вас!
   - Как вы справедливо изволили заметить,  тем  хуже  для  меня!  -  не
пошевельнувшись на софе, отвечал бесстрастный незнакомец.
   Трепещущая Олива прислушивалась к тому, что происходит на  лестничной
площадке.

Глава 19

ГОСПОДИН БОСИР

   Олива бросилась навстречу разъяренному мужчине с поднятыми  кулаками,
с бледным лицом, в  костюме,  пришедшем  в  беспорядок;  он  ворвался  в
комнату, испуская хриплые проклятья.
   - Оставь меня! - крикнул  вновь  прибывший,  грубо  высвобождаясь  из
объятий Оливы.
   И продолжал, все повышая и повышая голос!
   - А, мне не открывают дверь, потому что здесь этот человек!  Ах,  вот
оно что! Вы мне за это ответите, сударь! - прибавил он.
   - А что, по-вашему, я должен отвечать вам, дорогой господин Босир?  -
спросил незнакомец.
   - Что вы здесь делаете?.. Нет, сперва скажите, кто вы такой?
   - Я самый тихий человек, которому вы делаете  страшные  глаза.  Кроме
того, я разговаривал с этой дамой с самыми благими намерениями.
   - Да, да, конечно,  -  пролепетала  Олива,  -  у  него  самые  благие
намерения.
   - Помолчи! - рявкнул Босир.
   - Ну, ну,  -  сказал  незнакомец,  -  не  рычите  так  на  даму,  она
решительно ни в чем не  виновата,  и,  если  вы  в  плохом  расположении
духа...
   - Смерть всем чертям ада! Вставайте и убирайтесь отсюда, а  не  то  я
уничтожу эту софу и все, что на ней!
   Разъяренный Босир сделал широкий театральный жест и,  обнажив  шпагу,
описал рукою и лезвием круг, по меньшей мере, в десять футов.
   - Повторяю, - заявил он:
   - Вставайте, или вы будете пригвождены к спинке софы!
   - По правде говоря, редко встречаются  столь