Александр ДЮМА
   ОЖЕРЕЛЬЕ КОРОЛЕВЫ




ПРЕДИСЛОВИЕ

   Прежде всего, да будет нам позволено  коротко  объясниться  с  нашими
читателями по поводу заглавия, только что нами написанного. Уже двадцать
лет мы беседуем с читателями, и я надеюсь, несколько нижеследующих строк
не ослабят нашу старую дружбу, а укрепят ее.
   После того, как мы сказали последние наши слова,  у  нас  совершилась
революция; эту революцию я предсказал уже в 1832 году,  я  проследил  ее
нарастание, я описал ее свершение и более того: шестнадцать лет назад  я
рассказал о том, что я сделаю  -  и  что  сделал  -  назад  тому  восемь
месяцев.
   Разрешите мне привести здесь последние  строки  пророческого  эпилога
моей книги "Галлия и Франция":
   "Вот бездна, которая поглотит наше  нынешнее  правительство.  Фонарь,
которым мы освещаем его путь, осветит лишь его крушение, ибо  даже  если
бы оно и захотело повернуть на другой галс,  теперь  оно  этого  уже  не
смогло бы: его увлекает  слишком  быстрое  течение,  его  гонит  слишком
сильный ветер. Но в час гибели наши воспоминания - воспоминания человека
- возобладают над стоицизмом гражданина, и раздается голос: "ДА ПОГИБНЕТ
КОРОЛЕВСКАЯ ВЛАСТЬ, НО ДА СПАСЕТ БОГ КОРОЛЯ!" И это будет мой голос".
   Сдержал ли я свое слово и прозвучал ли единственный во Франции голос,
который в момент падения династии сказал "прощай" дружбе  с  августейшей
особой, достаточно громко, чтобы его услышали?
   Революция, предвиденная и объявленная нами, не застала нас  врасплох.
Мы приветствовали ее как явление фатально неизбежное; мы  не  надеялись,
что она будет прекрасна, мы боялись, что она будет ужасна.  За  двадцать
лет, в течение которых мы изучали прошлое народов, мы познали, что такое
революция.
   Мы не будем говорить о  людях,  которые  ее  совершили,  и  о  людях,
которые ею воспользовались. Всякая буря мутит воду. Всякое землетрясение
переворачивает  пласты  земли.  А   потом,   по   естественным   законам
равновесия,  каждая  молекула  обретает  свое  место.  Трещины  в  земле
закрываются, вода очищается, и  небо,  на  короткое  время  потемневшее,
смотрит на свои золотые звезды в бескрайнем озере.
   Наши читатели увидят, что после 24  февраля  <24  февраля  1848  года
король Луи-Филипп, в канцелярии которого некоторое время  работал  Дюма,
подписал отречение от престола.> мы остались такими же, какими  были  до
него: одной морщиной стало больше на лбу, одним рубцом стало  больше  на
сердце - вот и все, что произошло с нами  за  истекшие  страшные  восемь
месяцев.
   Мы по-прежнему любим тех, кого мы любили; мы уже не боимся тех,  кого
мы боялись; мы как никогда презираем тех, кого презирали.
   И в нашем творчестве, как и в нас самих, не изменилось  ничего;  быть
может, и в нашем творчестве, как и в нас самих, одной морщиной  и  одним
рубцом стало больше. Вот и все.
   Нами написано уже около четырехсот томов. Мы изучили множество веков,
мы воскресили  множество  действующих  лиц,  восхищенных  тем,  что  они
восстали из мертвых в великий день опубликования книги.
   И вот, мы заклинаем этот мир, населенный призраками: пусть он скажет,
приносили ли мы когда-нибудь в жертву нашему времени  его  преступления,
его пороки или же его добродетели; о королях, о вельможах, о  народе  мы
всегда говорили правду или то, что мы считали правдой;  и  если  мертвые
имеют такие же права, как живые, то как мы не причинили никакого  ущерба
живым, так не причинили никакого ущерба и мертвым.
   Есть сердца, для которых всякое несчастье священно,  всякое  крушение
почтенно; уходит человек из жизни  или  сходит  с  престола  -  уважение
заставляет их склониться  перед  открытой  могилой  или  перед  разбитой
короной.
   Когда мы написали заглавие вверху первой  страницы  этой  книги,  это
отнюдь не был, скажем откровенно, свободный выбор  темы,  продиктовавший
нам это заглавие: это пробил его час, это пришла его очередь; хронология
нерушима:  за  1774  годом  неизбежно  следует  1784  год  за  "Джузеппе
Бальзамо" - "Ожерелье королевы".
   Но пусть будет спокойна самая  чуткая  совесть:  именно  потому,  что
сегодня можно говорить все,  историк  будет  цензором  поэта.  Не  будет
сказано ничего  дерзкого  о  королеве-женщине,  ничего  сомнительного  о
королеве-мученице.  Мы  живописуем  человеческие  слабости,  королевскую
гордость, это правда, но  живописуем  как  художники-идеалисты,  которые
умеют добиться сходства, взяв лучшие черты модели, как художник по имени
Ангел,  который  в  любимой  женщине  обрел  Мадонну  <Во  времена  Дюма
считалось, что поздние, так называемы" "идеальные" рисунки  Микеланджело
(буквально:  Михаил  Архангел)  представляют  собой   портреты   знатной
римлянки, поэтессы  Виттории  Колонна  (1490  -  1547),  воспетой  им  в
сонетах.  В  настоящее  время  их  принято   воспринимать   именно   как
"идеальные",  не  имеющие  конкретного   прототипа.>;   между   гнусными
памфлетами и неумеренными восхвалениями  мы  грустно,  беспристрастно  и
торжественно пойдем путем поэтической мечты. Та, чью голову с побелевшим
лицом палач показал народу, обрела право не краснеть перед потомством.
   Александр Дюма
   29 ноября 1848

ПРОЛОГ

Глава 1

СТАРЫЙ ДВОРЯНИН И СТАРЫЙ МЕТРДОТЕЛЬ

   В один из первых дней апреля 1784  года,  приблизительно  в  четверть
четвертого пополудня, старый маршал  Ришелье,  наш  давнишний  знакомый,
подкрасив брови душистой  краской,  отстранил  зеркало,  которое  держал
перед ним его камердинер, сменивший, но не заменивший верного Рафте,  и,
тряхнув головой так, как умел только он один, сказал:
   - Ну, вот я и готов.
   С этими словами он встал с кресла, совершенно  по-юношески  стряхивая
пальцем крупинки белой пудры, слетевшие с его парика на бархатные  штаны
небесно-голубого цвета.
   Он сделал два-три круга по своей туалетной комнате, вытягивая носки и
полколенки.
   - Моего метрдотеля! - сказал он.
   Через пять минут появился метрдотель в парадном костюме.
   Маршал, как того требовали обстоятельства, принял серьезный вид.
   - Надеюсь, вы приготовили мне хороший обед? - спросил он.
   - Разумеется, ваша светлость.
   - Я ведь передал вам список моих гостей, не так ли?
   - Я точно запомнил их число, ваша  светлость.  Девять  приборов,  так
ведь?
   - Прибор прибору рознь!
   - Да, ваша светлость, но...
   Маршал прервал метрдотеля легким движением,  нетерпеливость  которого
умерялась величественностью.
   - "Но"... - это не ответ; каждый раз, как я слышал слово "но" - а  за
мои восемьдесят восемь лет я слышал его многократно! - так  вот,  каждый
раз, как я слышал слово "но", - я в отчаянии, что вынужден  сказать  вам
это, - за ним следовала какая-нибудь глупость.
   - Ваша светлость!..
   - Прежде всего: в котором часу вы подадите обед?
   - Ваша светлость! Буржуа обедают в два часа, судейские обедают в три,
дворяне обедают в четыре.
   - А я?
   - Ваша светлость пообедает сегодня в пять.
   - Ого! В пять!
   - Да, ваша светлость, как и король.
   - Почему как король?
   - Потому что в списке гостей, который я имел честь получить от  вашей
светлости, значится имя короля.
   - Отнюдь нет, вы ошибаетесь: мои сегодняшние гости - простые дворяне.
   - Ваша  светлость,  несомненно,  изволит  шутить  со  своим  покорным
слугой, и я благодарю вас за честь, которую вы мне оказываете.  Но  граф
Гаагский, один из гостей вашей светлости...
   - И что же?
   - Да то, что граф Гаагский - король.
   - Я не знаю короля, который носит это имя.
   - В таком случае пусть ваша светлость  простит  меня,  -  с  поклоном
сказал метрдотель, - но я думал.., я предполагал...
   - Размышления не входят в круг ваших обязанностей. Предположения - не
ваш долг! Ваш долг - читать мои приказы без всяких комментариев! Когда я
хочу, чтобы люди о чем-то узнали, я говорю об этом:  раз  я  не  говорю,
значит, я не хочу, чтобы это стало известно.
   Метрдотель еще раз поклонился, и на этот  раз  так  почтительно,  как
если бы разговаривал с королем.
   - Итак, - продолжал старый маршал, - поелику у меня  сегодня  обедают
только дворяне, соизвольте подать обед в обычное время, то есть в четыре
часа.
   При этих словах лицо  метрдотеля  потемнело  так,  как  если  бы  ему
прочитали его смертный  приговор.  Он  побледнел  и  согнулся  под  этим
ударом.
   Потом выпрямился.
   - Да совершится воля Господня, - произнес он со смелостью отчаяния, -
но ваша светлость пообедает сегодня не раньше пяти.
   - Почему и каким образом? - выпрямляясь, вскричал маршал.
   -  Потому  что  физически  невозможно,  чтобы  вы,  ваша   светлость,
пообедали раньше.
   - Вы, если не ошибаюсь, служите у меня уже двадцать  лет?  -  спросил
маршал с гримасой на своем еще живом и моложавом лице.
   - Двадцать один год, один месяц и две недели, ваша светлость.
   - Так вот, к этим двадцати одному году, одному месяцу и двум  неделям
не прибавится ни одного дня и ни одного часа! Слышите?  -  кусая  тонкие
губы и хмуря подкрашенные  брови,  произнес  старик,  -  с  сегодняшнего
вечера ищите себе другого господина! Я никогда не слышал, чтобы  в  моем
доме произносилось слово "невозможно". И не в моем возрасте привыкать  к
этому слову. У меня нет для этого времени.
   Метрдотель поклонился в третий раз.
   - Сегодня вечером я уйду от вашей светлости, - сказал  он,  -  но  до
последней минуты я буду служить вам, как подобает.
   И он, пятясь, сделал два шага к двери.
   - Что значит "как подобает"? - вскричал маршал. - Имейте в виду,  что
в моем доме все должно быть так, как подобает мне, - вот как подобает. Я
хочу пообедать в четыре часа, и коль скоро я желаю обедать в четыре,  то
мне не подобает обедать в пять.
   - Господин маршал! - сухо отвечал метрдотель. - Я служил  экономом  у
принца де Субиза и  управляющим  у  принца-кардинала  Луи  де  Роана.  У
первого из них его величество король Французский обедал  раз  в  год;  у
второго его величество  император  Австрийский  обедал  раз  в  месяц  У
господина де Субиза король Людовик  Пятнадцатый  напрасно  называл  себя
бароном де Гонесом - король есть король. У второго из  них,  то  есть  у
господина  де  Роана  император  Иосиф  напрасно  называл  себя   графом
Пакенштейном  -  император  есть  император.  Сегодня  господин   маршал
принимает гостя, который напрасно называет себя графом Гаагским, -  граф
Гаагский все равно остается королем Шведским. И либо сегодня вече ром  я
покину дворец господина маршала, либо графа Гаагского примут как короля.
   - Но ведь это-то я и запрещаю вам, господин  упрямец!  Граф  Гаагский
желает соблюсти самое строгое, самое точное инкогнито. Черт возьми!  Мне
хорошо знакомо ваше глупое тщеславие, повелители салфеток! Не корону  вы
чтите, а прославляете самих себя за наши денежки!
   - Я не думаю, что ваша светлость серьезно говорит со мной о  деньгах,
- кисло заметил метрдотель.
   - Да нет же, нет, - почти смиренно ответил маршал. - Деньги! Кой черт
говорит вам о деньгах? Не увиливайте, прошу вас. Повторяю:  я  не  желаю
слышать здесь никаких разговоров о короле!
   - Да за кого вы  меня  принимаете,  господин  маршал?  За  последнего
дурака? Никто и слова не скажет о короле!
   - В таком случае, не упрямьтесь и подайте обед в четыре.
   - Не могу, господин маршал, ибо в четыре я еще не  получу  того,  что
мне должны привезти.
   - Чего же вы ждете? Какой-нибудь рыбы, как господин Ватель?
   - Ах, господин Ватель, господин Ватель! - вздохнул метрдотель.
   - Вас огорчает сравнение с господином Вателем?
   - Нет. Злосчастный удар шпагой, который нанес себе  господин  Ватель,
обессмертил его <Ватель, метрдотель принца Конде, закололся, видя, что к
столу принца запаздывает рыбное блюдо.>!
   - Ах, вот как! Вы полагаете, что ваш собрат слишком  дешево  заплатил
за свою славу?
   - Нет, ваша светлость, но сколько  других  наших  коллег  страдает  и
пожинает скорбь или унижения, в сто  раз  более  жестокие,  нежели  удар
шпагой, и, однако, не становятся бессмертными!
   - А разве вы не знаете, что для того, чтобы стать  бессмертным,  надо
либо стать академиком <Бессмертный - официальный титул члена Французской
Академии>, либо умереть?
   - В таком случае, ваша светлость, лучше жить  и  состоять  у  вас  на
службе. Я не умру и буду служить вам так же, как служил бы Ватель,  если
бы его высочество принц Конде имел терпение подождать полчаса.
   - О, да вы обещаете мне чудеса! Вы фокусник!
   - Нет, ваша светлость, никаких чудес я не обещаю.
   - Но чего же вы ждете?
   - Вашей светлости угодно, чтобы я это сказал?
   - Ну да, да, я любопытен.
   - Так вот, ваша светлость: я жду бутылку вина.
   - Бутылку вина? Объяснитесь, это становится интересно.
   - Вот  о  чем  идет  речь,  ваша  светлость:  его  величество  король
Шведский, то есть, простите, его сиятельство граф Гаагский  пьет  только
токайское.
   - Ну и что же? Неужели я так обеднел, что в моих погребах не найдется
бутылки токайского? В таком случае надо будет выгнать моего эконома.
   - Нет, нет, ваша светлость: у вас есть еще бутылок шестьдесят.
   - Так по-вашему  граф  Гаагский  выпьет  за  обедом  шестьдесят  одну
бутылку?
   - Терпение, ваша светлость: когда граф Гаагский  впервые  приехал  во
Францию, он был всего-навсего наследным принцем; в ту пору он  обедал  у
ныне покойного короля, который получил двенадцать бутылок токайского  от
его  величества  императора  Австрийского.  Вам  известно,  что  молодое
токайское приберегается для императорских погребов и что  даже  государи
не пьют молодое вино, прежде чем его величество император  не  соизволит
прислать им его?
   - Известно.
   - Так вот, ваша светлость: из этих двенадцати бутылок  вина,  которое
наследный принц отведал и которое нашел  восхитительным,  ныне  осталось
всего две.
   - Ах, вот как!
   -  Одна  из  них  еще   обретается   в   погребах   короля   Людовика
Шестнадцатого.
   - А вторая?
   - Ах, ваша светлость, - отвечал метрдотель с  торжествующей  улыбкой:
он  чувствовал,  что  после  долгой   борьбы,   которую   он   выдержал,
приближается час его победы, - вторую-то бутылку украли!
   - Кто же ее украл?
   - Один из моих друзей, эконом покойного короля,  который  был  многим
мне обязан.
   - А-а! И он отдал ее вам!
   - Ну, конечно, ваша светлость! - с гордостью заявил метрдотель.
   - И что же вы с ней сделали?
   - Я бережно отвез ее в погреб моего хозяина, ваша светлость.
   - Вашего хозяина? А кто в ту пору был вашим хозяином, сударь?
   - Его светлость принц-кардинал Луи де Роан.
   - Ах, Бог Ты мой! В Страсбурге?
   - В Саверне.
   - И вы послали туда за этой бутылкой  для  меня!  -  вскричал  старый
маршал.
   - Для вас, ваша светлость, - сказал метрдотель тем  же  тоном,  каким
сказал бы: "Неблагодарный!"
   Герцог де Ришелье схватил старого слугу за руку с криком:
   - Прошу прощения, вы - король метрдотелей!
   - А вы хотели прогнать меня! -  ответил  тот,  сделав  непередаваемое
движение головой и плечами.
   - Я заплачу вам за эту бутылку сто пистолей!
   - И еще в сто пистолей обойдутся господину маршалу дорожные  расходы,
что составит двести пистолей.  Но  его  светлость  подтвердит,  что  это
даром.
   - Я подтвержу все, что вам будет угодно, а пока  что  с  сегодняшнего
дня я удваиваю ваше жалованье.
   - Дело вовсе того не стоит, ваша светлость: я  только  исполнил  свой
долг.
   - А когда появится ваш гонец стоимостью в сто пистолей?
   - Судите сами, ваша светлость, тратил ли я  время  даром:  когда  вы,
ваша светлость, дали распоряжение насчет обеда?
   - По-моему, три дня назад.
   - Для гонца, который гонит во весь опор, нужны двадцать четыре  часа,
чтобы доехать, и двадцать четыре часа, чтобы вернуться.
   - Вам оставалось еще двадцать четыре часа. Как же вы  употребили  эти
двадцать четыре часа, король метрдотелей?
   - Увы, ваша светлость, я их потерял. Мысль о вине пришла мне в голову
только на другой день после того, как вы вручили мне  список  гостей.  А
теперь рассчитаем время, которого требует дело, и  вы,  ваша  светлость,
увидите, что, попросив у вас отсрочки всего лишь до пяти часов, я только
попросил насущно необходимое время.
   - Как? Бутылка еще не здесь?
   - Нет, ваша светлость.
   - Боже мой! А что если  ваш  савернский  собрат  так  же  предан  его
светлости принцу де Роану, как вы преданы мне?
   - Что же из этого, ваша светлость?
   - Что, если он откажет вам в бутылке, как отказали бы вы сами?
   - Я, ваша светлость?
   - Ну да! Я полагаю, что вы не отдали бы такую  бутылку,  будь  она  в
моем погребе?
   - Смиренно прошу у вас прощения, ваша светлость, но если бы  один  из
моих собратьев, который должен был бы принять короля, попросил бы у меня
бутылку вашего лучшего вина, я ее отдал бы ему в ту же секунду.
   - Ах, вот как! - с легкой гримасой произнес маршал.
   - Ведь помогая другим, помогаешь себе, ваша светлость.
   - Что ж, вы меня почти успокоили, - со вздохом сказал  маршал,  -  но
ведь нам грозит еще одна опасность - Какая же, ваша светлость?
   - А вдруг бутылка разобьется?
   - О, ваша светлость, не было случая, чтобы кто-нибудь разбил  бутылку
вина стоимостью в две тысячи ливров!
   - Я был не прав. Не будем больше говорить об этом. А теперь  скажите,
в котором часу приедет ваш гонец?
   - Ровно в четыре.
   - В таком случае что помешает нам пообедать в  четыре?  -  гнул  свою
линию маршал, упрямый, как испанский мул.
   - Ваша светлость! Моему вину необходим час, чтобы отстояться,  и  это
еще благодаря способу, который изобрел я сам, а не то  мне  понадобились
бы целых три дня.
   Побежденный и на сей раз, маршал  в  знак  своего  поражения  отвесил
своему метрдотелю поклон.
   - К тому же, - продолжал тот, -  гости  вашей  светлости,  зная,  что
будут иметь честь обедать с его  сиятельством  графом  Гаагским,  явятся
лишь в четверть пятого.
   - Это что-то новенькое!
   - Конечно, ваша светлость. Ведь  гости  вашей  светлости  -  это  его
сиятельство маркиз де Лоне, ее сиятельство графиня Дю Барри, господин де
Лаперуз, господин до Фавра, господин де Кондорсе, господин  Калиостро  и
господин де Таверне.
   - Так что же?
   - Займемся ими по порядку, ваша светлость; господин де Лоне  едет  из
Бастилии <Маркиз де Лоне был комендантом Бастилии;  при  взятии  ее  был
убит.>, а по причине гололедицы на дорогах от  Парижа  сейчас  три  часа
езды.
   - Да, но он выедет после того, как отобедают узники, а обедают они  в
двенадцать; уж кто-кто, а я-то это знаю <За участие  в  заговоре  против
герцога Филиппа Орлеанского, регента при малолетнем Людовике XV,  маршал
де Ришелье несколько месяцев отсидел в Бастилии (1719)>!
   - Простите, ваша светлость, но с тех пор,  как  вы,  ваша  светлость,
побывали в Бастилии, обеденный час изменился, и теперь Бастилия  обедает
в час дня.
   - Люди учатся каждый день, благодарю вас. Продолжайте.
   - Графиня Дю Барри едет из Люсьенн - это бесконечный спуск по  голому
льду.
   - Ну, это не помешает ей быть  точной!  С  тех  пор,  как  она  стала
всего-навсего любовницей герцога, она изображает из себя королеву только
с баронами. Но поймите же и вы:  я  хотел  пообедать  рано,  потому  что
господин де Лаперуз отбывает сегодня вечером и не захочет опаздывать.
   - Ваша светлость! Господин Лаперуз сейчас у короля; он беседует с его
величеством о географии и космографии. Не так-то скоро  король  отпустит
господина де Лаперуза.
   - Возможно...
   - Это уж наверняка, ваша светлость. То же самое будет и с  господином
де Фавра, который сейчас у его высочества графа  Прованского  и  который
несомненно беседует с ним о пьесе господина Карона де Бомарше.
   - О "Женитьбе Фигаро"?
   - Да, ваша светлость.
   - А знаете, ведь вы человек начитанный!
   - В потерянное мною время я читаю, ваша светлость.
   - Теперь у нас на очереди господин де Кондорсе,  который  в  качестве
математика уж верно не откажет себе  в