на станицу наступления большевиков.
   Двинул колонну умышленно на северо-восток; авангард вступил в бой с
охранением ставропольских красногвардейских отрядов; колонна
приостановилась и, как только стемнело, свернула в лево; двигались в
ночной темноте, по дорогам и без дорог - целиною по указанию сбивавшихся
с пути проводников; под утро подошли к глухому железнодорожному переезду и
начали переход. Опять конница и авангард разошлись веером - в разные
стороны, в виде заслонов. Взрывают путь. Повозки крупной рысью по две в
ряд, гремя по каменному настилу, летят через полотно. Опять люди вздыхают
полной грудью, крестятся и поздравляют друг друга:
   Ну, слава Богу, кажется перевалили последнюю!..
   Но настал рассвет, и от Белой Глины показался дым бронепоезда; у
переезда начали ложиться неприятельские гранаты; позади бронепоезда стал
высаживаться из вагонов эшелон пехоты и густыми цепями рассыпаться по
полю; из арьергарда донесли, что противник "нажимает"; голову обоза из
села Горькой Балки встретили огнем...
   Войска спокойно развернулись, открыли огонь наши батареи. И скоро
нависшие было тучи рассеялись: выступление местных большевиков в Горькой
Балке, яром большевистском притоне, оказалось не серьезным и скоро было
ликвидировано, арьергард отбил противника, а бронепоезд и эшелоны из Белой
Глины держались в почтительном отдалении несколькими десятками выстрелов
нашей артиллерии и огнем правого заслона.
   После большого привала в Горькой Балке, во время которого не
прекращался бой к востоку от села, армия двинулась дальше и заночевала в
кубанской станице Плоской.
   В последние сутки армия прошла с боем до 70 верст!
   Прибывший в Плоскую с Дона разъезд донес, что на Задонские станицы идет
большое наступление с севера и запада, и донское начальство просит помощи.
   19-го я послал 1-й конный полк полковника Глазенапа прямо на
Егорлыцкую, а армию перевел в Лежанку - то село, которое некогда первое
встретило Добровольческую армию огнем и жестоко за это поплатилось. Теперь
там все мирно. В окрестностях, однако, собрались большие отряды красной
гвардии.
   Задонье, между тем, переживало критический момент: большевики, после
недолгого сопротивления заняли вновь станицы Кагальницкую и Мечетинскую и
начали в них творить расправу; вооруженные казаки отступили на юг, к
Егорлыцкой, куда также подходит неприятель. Таким образом, вместо отдыха
приходилось начинать новую серьезную операцию для освобождения Задонья.
   Оставив в Лежанке бригаду Маркова и конницу Эрдели, я приказал
Богаевскому со 2-й бригадой идти в тыл большевистским войскам в
направлении на Гуляй-Борисовку; Глазенапу, после освобождения Егорлыцкой,
наступать на север, объединив командование над донскими ополчениями.
   20-го Богаевский выступил. Вероятно это движение было замечено
большевиками и сочтено за отход, так как в тот же день со стороны Лопанки
началось наступление на Лежанку больших сил красной гвардии.
   В течении двух дней большевистская артиллерия громила село, а
неприятельские цепи распространялись все дальше к западу, в охват нашего
расположения, отрезая пути на Егорлыцкую. Частными атаками Марков временно
отбрасывал их, но они возвращались опять большими массами. Это
несоизмеримое превосходство сил и наличие в селе беззащитного обоза сильно
препятствовало маневренной свободе Марковской бригады.
   Были дни страстной недели - пятница и суббота. В станичной церкви шло
богослужение, выносили плащаницу, и люди в скорби и трепете молились
"поправшему смерть" под гром рвавшихся вокруг церковной ограды снарядов.
Из алтаря слышалось слово Божье о прощении, а за селом лилась кровь, и
брат убивал брата..
   В субботу огонь был особенно жестоким. Зашел ко мне Романовский и
пригласил в штаб - для выслушания доклада Оказалось, что никакого доклада
не предстоит, а... мой дом - легкая деревянная постройка, и во дворе его
шрапнель уже переранила наших лошадей, тогда как штаб помещался в солидном
каменном здании.
   Предосторожность, однако, на этот раз вышла некстати: в дом штаба и
смежное с ним помещение лазарета ударило несколько гранат и нас осыпало
известкой, но не тронуло, убило и переранило вновь нескольких человек в
лазарете.
   Обозу деваться некуда - ждет своей участи и терпит. Наконец, пришло
донесение, что Егорлыцкая свободна. Когда Глазенап подошел к станице, в
ней оказались только немногие казачки и дети - все казаки с семьям и
пожитками ушли в степь, не рассчитывая на свои силы и не желая покоряться
большевикам. Их вернули и вооруженных присоединили к отряду; а 21-го
большевики, приближавшиеся к станице, внезапно повернули назад и побежали.
Сказывалось очевидно появление Богаевскаго.
 
   Многострадальный обоз двинулся, наконец, кружным путем в Егорлыцкую.
   Уход его развязал руки нашему отряду в Лежанке. К вечеру Марков перешел
в контратаку по всему фронту и блестящим ударом Офицерского полка,
двинувшегося вперед молча, без единого выстрела, опрокинул большевиков,
обратившихся в бегство; их преследовала конница. Я приказал Маркову
задержаться в Лежанке на сутки и затем перейти в Егорлыцкую кружным путем,
через полустанок Целину, чтобы одновременно отбросить отряд "анархистов",
оперировавший с бронепоездами между Торговой и Егорлыцкой (станция Атаман)
и испортить там на несколько верст железнодорожный путь.
   Богаевский в эти дни по пути разметал отряды большевиков, разбил их
главные силы под Гуляй-Борисовкой и расположился в этом селе. Глазенап
занял Мечетинскую, потом и Кагальницкую. Задонье было освобождено.
   Боевое счастье вновь явно начинало склоняться на сторону
Добровольческой армии...
   Поздно ночью я со штабом ехал по дороге в Егорлыцкую, спеша к
пасхальной заутрене. Беседовали с Иваном Павловичем. С первых же дней
совместной службы в качестве командующего и начальника штаба между нами
установились отношения интимной дружбы, основанные на удивительном
понимании друг друга и таком единомыслии, которого мне лично еще не
приходилось испытывать в своих отношениях с людьми. Работать вместе было
легко и приятно.
   Ночь была тихая и звездная. Справа на горизонте догорал зажженный
кем-то после боя хутор и бросал кровавый отблеск в небесную высь и в
степь. Гулко стучали подковы по не оттаявшей еще земле. Перешли в шаг.
   - Вот - резонерствовал Иван Павлович - два месяца тому назад мы
проходили это же место, начиная поход. Когда мы были сильнее - тогда или
теперь? Я думаю, что теперь. Жизнь толкла нас отчаянно в своей чертовой
ступке и не истолкла; закалилось лишь терпение и воля; и вот эта
сопротивляемость, которая не поддается никаким ударам.
   - Что же, Иван Павлович, как говорит внутренний голос - одолеем?
   - Как сказать... Мне кажется, что теперь мы выйдем на большую дорогу.
Но попадем в жестокую схватку между двумя процессами - распада и сложения
здоровых народных сил. Они по существу будут бороться, а мы, в зависимости
от течения их борьбы, одолеем или пропадем.
   Я вспомнил этот разговор через два года, также в Святую ночь - в
Средиземном море, на русском корабле под английским флагом, уносившем меня
от последнего клочка Русской земли и от свежей могилы друга...
   В стороне от дороги послышался шорох.
   - Стой!
   В темноте обрисовались силуэты казачьей заставы. Въезжаем на площадь.
   Светится ярко храм. Полон народа. Радость Светлого праздника
соединилась сегодня с избавлением от "нашествия", с воскресением надежд.
Радостно гудят колокола, радостно шумит вся церковь в ответ на всеблагую
весть:
   - Воистину воскресе!
   В мареве дыма кадильного и дрожащего света паникадил сияют лица
молящихся.
   "... И нас сподоби чистым сердцем Тебе славити".


                       ГЛАВА XXX. Поход Дроздовцев.

   С приходом на Дон восстановилась связь с внешним миром, и мы были
ошеломлены нахлынувшими со всех сторон неожиданными новостями.
   23 апреля донским ополчением Южной группы полковника Денисова взят был
Новочеркасск.
   Глава посланного туда от Добровольческой армии представительства,
генерал Кисляков в своих донесениях определять положение с большой
осторожностью:
   "полевой армии" в истинном смысле этого слова на Дону еще нет; казаки
по прежнему в боях не всегда устойчивы; то, что там происходит - пока еще
только местные восстания, не вполне прочно взятые в руки". Но несомненно,
что восстания эти серьезные и на большом пространстве, за исключением двух
округов, обнимающие всю область.
   Как будто в подтверждение его слов, 25 апреля большевики с севера
повели наступление на Новочеркасск и ко второму дню овладели уже
предместьем города, переживавшего часы сильнейшей паники. Казаки не
устояли и начали отступать.
   Порыв казался исчерпанным, и дело проигранным. Уже жителям несчастного
Новочеркасска мерещились новые ужасы кровавой расправы...
   Но в наиболее тяжелый момент свершилось чудо: неожиданно в семи верстах
к западу от Новочеркасска, у Каменного Брода, появился Офицерский отряд
полковника Дроздовского, силою до 1000 бойцов, который и решил участь боя.
   Это была новая героическая сказка на темном фоне русской смуты:*186 два
месяца из Румынии, от Ясс до Новочеркасска, более тысячи верст отряд этот
шел с боями на соединение с Добровольческой армией.
   Чтобы удержать от падения Румынский фронт, генерал Щербачев в конце
1917 года приступил к переформированию корпусов в национальные соединения,
главным образом украинские.
   Мера эта не привела ни к каким результатам, не находя почвы в
солдатских настроениях и встретив решительное противодействие со стороны
большей части офицерства.
   Общие невыносимые условия армейского быта, введение выборного начала и
система национализации создали большие кадры бездомного офицерства,
которое частью разъезжалось, но в большинстве оседало в крупных городах
фронта и в пунктах квартирования высших штабов.
   Едва ли где либо слагалась более благоприятная обстановка для
добровольческих формирований, чем на Румынском фронте. Тем более, что
сохранившие дисциплину румынские войска сдерживали в известной мере
своеволие распущенных тыловых банд русских солдат, а союзные миссии имели
тогда еще большое влияние на румынское правительство.
   Офицерство ждало приказа, ждало, чтобы во главе его стал авторитетный
начальник, который повел бы его на борьбу. Это стремление усилилось еще
более, когда стало известным, что генерал Алексеев прислал письмо генералу
Щербачеву, которым сообщал о создании Добровольческой армии, об ее целях и
приглашал добровольцев на Дон.
   Генерал Щербачев не нашел в себе достаточно решимости чтобы стать во
главе движения, или, по крайней мере, придать ему сразу широкие
организованные формы.
   Несомненно, в этом отношении на него повлияло резкое противодействие
украинского комиссара Чеботаренко и колебания французской миссии,
увлекавшейся тогда созданием самостоятельной Украины и "союзной украинской
армии" - идеей, стоявшей в прямом противоречии с началами положенными в
основу добровольчества.
   Не взяв на себя задачи формирования добровольческого отряда, ген.
Щербачев, вместе с тем, не откликнулся и на просьбу ген. Алексеева об
организации планомерной отправки офицеров на Дон.
   Инициатива пришла снизу.
   Полковник Михаил Гордеевич Дроздовский, бывший командующий 14-й пех.
дивизией, после настойчивых просьб в начале декабря получил разрешение
Щербачева формировать добровольческие части.
   Храбрый, решительный, упорный человек, большой патриот, Дроздовский
взялся лихорадочно за дело, и скоро в окрестностях Ясс (местечко Соколы)
он начал собирать добровольцев, преимущественно офицеров, и накапливать
военное имущество. Какими оригинальными средствами приобреталось оно, об
этом образно говорят участники:
   "... Добровольцы устраивали у дорог, вблизи путей следования удиравших
с фронта частей, засады; неожиданно нападали на голову колонны и
захватывали ехавших обыкновенно впереди начальников; затем быстро и
решительно отбирали от всех оружие, увозили с собой необходимое имущество,
а иногда забирали и офицеров, следовавших с частями". Никакого
сопротивления солдаты при этом не оказывали.
   Таким путем отряд Дроздовского приобрел оружие, легкую и тяжелую
артиллерию, техническое имущество и обоз.
   Между тем, украинская рада приступила к сепаратным переговорам о мире с
центральными державами Только это обстоятельство раскрыло, наконец, глаза
союзным миссиям, и они более внимательно начали относиться к идее
добровольчества. Под их влиянием и ген. Щербачев решил расширить рамки
организации и приказом от 24 января учредил должность "инспектора по
формированию добровольческих частей". Дроздовский был отодвинут на задний
план, а инспектором назначен ген.-маиор Кельчевский; при нем большой штаб;
предположено было формировать отдельный корпус.
   В своем первом приказе новый руководитель обратился к добровольцам со
следующими словами:
   "... Вам, скромные, но мужественные люди, отрезвевшая Русь скажет
спасибо за то, что среди всеобщей злобы и подозрений, среди анархии и
подлых наветов... вы с верой в Бога взялись за великое дело по созданию
силы для борьбы по восстановлению порядка и на защиту будущего
Учредительного Собрания"...
   Офицерство стекалось, однако, медленно. Те причины духовного
переутомления и всеобщего нравственного упадка, о которых я говорил
раньше, здесь, на Румынском фронте обострялись еще отсутствием имени.
Имени - привлекающего, импонирующего, вокруг которого могли бы
объединиться все, сохранившие "светильники непогашенными".
   В результате из всего огромного численно Румынского фронта к концу
февраля собралось в районе Ясс (1-я бригада полк. Дроздовского) около 900
добровольцев, в районе Кишинева (2-я бриг. ген.-лейт. Белозора) около 800.
Одесса, в которой насчитывалось до 15 тысяч офицеров, эта - "прекрасная
Ниневия, где все продается и все покупается" - не откликнулась вовсе...
   27 января Украина заключила мир с Германией. Румыния увидела себя
окончательно покинутой и в свою очередь приступила к сепаратным
переговорам с центральными державами. К этому времени, согласно
распоряжению совета комиссаров, русские корпуса начали оставлять фронт,
пытаясь прорваться на север, к Черновицам.
   Румыны выставили там заслон и, убедившись в полной не боеспособности
наших войск, приступили к их разоружению. Лишь несколько частей оказало
незначительное сопротивление; все огромные запасы фронта остались в руках
румын.
   Вместе с тем, изменилось в корне отношение румын к русским, которых они
считали единственными виновниками своих бедствий; широкою волною разлилась
ненависть ко всему русскому, не раз проявлявшаяся в насилиях и
оскорблениях, которые трудно будет когда-либо забыть неповинному, и без
того исстрадавшемуся тогда русскому офицерству.
   В виду нового направления румынской политики, добровольческая
организация, проповедывавшая "борьбу с большевиками и немцами - их
пособниками", оказалась в чрезвычайно трудном положении. Немецкие войска
начали движение в пределы незанятой еще Румынии; сочувствовавшие нам
союзные миссии стали покидать Яссы; румынское главное командование в угоду
немцам предъявило категорическое требование о разоружении и
расформировании добровольческих бригад.
   Но окончательный удар делу был нанесен во второй половине февраля.
Генералы Щербачев и Кельчевский решили, что при сложившемся международном
и внутреннем русском положении дальнейшее существование организации
бесцельно. Был отдан приказ, который освобождал офицеров от данных ими
обязательств и распускал добровольческие бригады.
   Казалось, что дело окончательно погибло. Ген. Белозор распустил 2-ю
бригаду. Но полковник Дроздовский не мог помириться с крушением начатого
им дела. С непоколебимым упорством он говорил смущенным офицерам:
   - Не падайте духом! Только действительно неодолимая сила может
остановить нас, а не ожидание возможности встретиться с ней.
   Дроздовский категорически отказался исполнить приказ и продолжал
формирование, поставив себе целью скорейшее движение на Дон, на соединение
с Добровольческой армией, куда влекли всех имена признанных вождей -
Корнилова и Алексеева.
   Бригада откликнулась на призыв своего начальника.
   Начались пререкания со штабом фронта и борьба с румынским
правительством, постановившим не выпускать бригаду с оружием в руках.
Дроздовский заявил решительно, что "разоружение добровольцев не будет
столь безболезненно, как это кажется правительству" и что "при первых
враждебных действиях город (Яссы) и королевский дворец могут быть жестоко
обстреляны артиллерийским огнем".
   Действительно, 23 февраля, когда румынские войска начали окружать м.
Соколы, против них развернулись цепи добровольцев, а жерла тяжелых орудий
направлены были на Ясский дворец...
   Румыны поспешно увели свои части и на следующий же день подали поезда
для перевозки добровольцев в Кишинев. А 4 марта вся бригада
сосредоточилась в м Дубоссарах, на левом берегу Днестра, вне оккупационной
зоны румын.
   Надежды на пополнение из состава Кишиневского гарнизона оправдались
лишь в самой ничтожной степени - присоединилось всего несколько десятков
офицеров Психология уклонявшегося от борьбы офицерства как нельзя лучше
сказалась в приводимом полковником Колтышевым разговоре:
   - Мы привыкли исполнять приказы, а нас вместо этого просят; или даже
объявляют, что действительность данных нами обязательств уничтожается и
что мы лучше сделаем, если не пойдем на такое рискованное предприятие.
Ясно, что старшие начальники сами не верят в успех, а им виднее...
   Среди такого подавленного настроения, общей растерянности и
безнадежности в Дубоссарах жил своей особенной жизнью отряд русских людей,
готовясь к походу и борьбе. Впереди более тысячи верст пути, две серьезные
водные преграды (Буг и Днепр), весенние разливы, край, взбаламученный до
дна. А наперерез, непрерывно двигающиеся от Бирзулы к Одессе и к востоку,
по приглашению Украинской рады, австро-германские эшелоны. Впереди полная
неизвестность - волнующая, но не заглушающая молодого порыва, жажды
подвига и веры в правоту своего дела; веры, все возрастающей, в своего
начальника, в свое будущее.
   Ее не подорвали даже докатившиеся тогда уже до Днестра зловещие слухи о
падении Дона.
   ***
 Поход Дроздовцев от м. Сокольи до Новочеркасска длился 61 день. 7 марта
выступили из Дубоссар; 15-го переправились через Буг у Александровки;
28-го перешли Днепр у Бериславля; 3 апреля заняли Мелитополь; 21 появились
под Ростовом. Шли форсированными маршами, с посаженной на подводы пехотой,
делая иногда 60 - 70 верст в сутки.*187 Весь юг России переживал тогда
сумбурный период безвременья и безвластья несколько иначе, чем юго-восток.
Земельный вопрос был уже там захватным правом разрешен; на юге не было
столкновения интересов таких социально враждебных групп, как казачество и
"иногородние"; на юге не оседали еще в сколько-нибудь широких размерах
фронтовые части, а без них формирование красной гвардии и утверждение
советской власти шло замедленным темпом. Наконец, движение
австро-германских войск в глубь территории, опережаемое самыми
фантастическими и угрожающими слухами, создавало психологическую
обстановку, далеко не благоприятную для большевиков.
   Край был наполнен небольшими неорганизованными шайками, не имевшими
решительно никакой политической физиономии, и своими разбоями доводившими
до отчаяния все население.
   Рис. 16 Благодаря этим обстоятельствам отряд Дроздовского шел, почти не
встречая сопротивления; только у Каховки и Мелитополя он столкнулся с
большевистскими бандами, которые разбил легко, почти не понеся потерь, и
принял участие в двух, трех карательных экспедициях.
   Население повсюду встречало отряд как своих избавителей и, не отдавая
себе отчета ни в силе, ни в назначении его, с приходом добровольцев
связывало надежды на окончание смуты. Из далеких сел приходили депутации,
прося спасти их от "душегубов", привозили связан