цветным флагом...
   - Корнилов!
   В рядах - волнение. Все взоры обращены туда, где виднеется фигура
командующего...
   Рис. 8 А вдоль большой дороги совершенно открыто юнкера подполковника
Миончинского подводят орудия прямо в цепи под огнем неприятельских
пулеметов; скоро огонь батареи вызвал заметное движение в рядах
противника. Наступление, однако, задерживается...
   Офицерский полк не выдержал долгого томления: одна из рот бросилась в
холодную, липкую грязь речки и переходить вброд на дугой берег. Там -
смятение, и скоро все поле уже усеяно бегущими в панике людьми мечутся
повозки, скачет батарее.
   Офицерский полк и Корниловский, вышедший к селу с запада через плотину,
преследуют.
   Мы входим в село, словно вымершее. По улицам валяются трупы. Жуткая
тишина. И долго еще ее безмолвие нарушает сухой треск ружейных выстрелов:
"ликвидируют"
   большевиков... Много их...
   Кто они? Зачем им, "смертельно уставшим от 4-х летней войны", идти
вновь в бой и на смерть? Бросившие турецкий фронт полк и батарее, буйная
деревенская вольница, человеческая накипь Лежанки и окрестных сел, пришлый
рабочий элемент, давно уже вместе с солдатчиной овладевший всеми сходами,
комитетами, советами и терроризировавший всю губернию; быть может и мирные
мужики, насильно взятые советами. Никто из них не понимает смысла борьбы.
И представление о нас, как о "врагах" - какое то расплывчатое, неясное,
созданное бешено растущей пропагандой и беспричинным страхом.
   - "Кадеты"... Офицеры... хотят повернуть к старому...
   Член ростовской управы, с. д. меньшевик Попов, странствовавший как раз
в эти дни по Владикавказской жел. дороге, параллельно движению армии,
такими словами рисовал настроение населения:
   "...Чтобы не содействовать так или иначе войскам Корнилова в борьбе с
революционными армиями, все взрослое мужское население уходило из своих
деревень в более отдаленные села и к станциям жел. Дороги... - "Дайте нам
оружие, дабы мы могли защищаться от кадет" - таков был общий крик всех
приехавших сюда крестьян... Толпа с жадностью ловила известия с "фронта",
комментировала их на тысячу ладов, слово "кадет" переходило из уст в уста.
Все, что не носило серой шинели, казалось не своим; кто был одеть "чисто",
кто говорил "по образованному", попадал под подозрение толпы "Кадет" -
это воплощение всего злого, что может разрушить надежды масс на лучшую
жизнь; "кадет" может помешать взять в крестьянские руки землю и разделить
ее; "кадет" это злой дух, стоящий на пути всех чаяний и упований народа, а
потому с ним нужно бороться, его нужно уничтожить"*161.
   Это несомненно преувеличенное определение враждебного отношения к
"кадетам", в особенности в смысле "всеобщности" и активности его
проявления, подчеркивает, однако, основную черту настроения крестьянства
- его беспочвенность и сумбурность. В нем не было ни "политики", ни
"Учредительного Собрания", ни "республики", ни "царя"; даже земельный
вопрос сам по себе здесь, в Задонье и в особенности в привольных
Ставропольских степях, не имел особенной остроты. Мы, помимо своей воли,
попали просто в заколдованный круг общей социальной борьбы: и здесь, и
потом всюду, где ни проходила Добровольческая армия, часть населения более
обеспеченная, зажиточная, заинтересованная в восстановлении порядка и
нормальных условий жизни, тайно или явно сочувствовала ей; другая,
строившая свое благополучие - заслуженное или незаслуженное - на
безвременьи и безвластия, была ей враждебна. И не было возможности
вырваться из этого круга, внушить им истинные цели армии. Делом? Но что
может дать краю проходящая армия, вынужденная вести кровавые бои даже за
право своего существования. Словом? Когда слово упирается в непроницаемую
стену недоверия, страха или раболепства.
   Впрочем, сход Лежанки (позднее и другие) был благоразумен - постановил
пропустить "корниловскую армию". Но пришли чужие люди - красногвардейцы и
солдатские эшелоны, и цветущие села и станицы обагрились кровью и заревом
пожаров...
   У дома, отведенного под штаб, на площади, с двумя
часовыми-добровольцами на флангах, стояла шеренга пленных офицеров -
артиллеристов квартировавшего в Лежанке большевистского дивизиона.
   Вот она новая трагедия русского офицерства!..
   Мимо пленных через площадь проходили одна за другой добровольческие
части. В глазах добровольцев презрение и ненависть. Раздаются ругательства
и угрозы. Лица пленных мертвенно бледны. Только близость штаба спасает их
от расправы.
   Проходить генерал Алексеев. Он взволнованно и возмущенно упрекает
пленных офицеров. И с его уст срывается тяжелое бранное слово. Корнилов
решает участь пленных:
   - Предать полевому суду.
   Оправдания обычны: "не знал о существовании Добровольческой армии"...
"Не вел стрельбы"... "Заставили служить насильно, не выпускали"...
"Держали под надзором семью"...
   Полевой суд счел обвинение недоказанным. В сущности не оправдал, а
простил, Этот первый приговор был принят в армии спокойно, но вызвал
двоякое отношение к себе.
   Офицеры поступили в ряды нашей армии.
   Помню, как в конце мая в бою под Гуляй-Борисовкой - цепи полковника
Кутепова, мой штаб и конвой подверглись жестокому, артиллерийскому огню,
направленному очевидно весьма искусной рукой. Иван Павлович, попавши в
створу многих очередей шрапнели, по обыкновению невозмутимо резонерствует:
   - Не дурно ведет огонь, каналья, пожалуй нашему Миончинскому не
уступит...
   Через месяц при взятии Тихорецкой был захвачен в плен капитан -
командир этой батареи.
   - Взяли насильно... хотел в Добровольческую армию... не удалось.
   Когда кто-то неожиданно напомнил капитану его блестящую стрельбу под
Гуляй-Борисовкой, у него сорвался вероятно искренний ответ:
   - Профессиональная привычка...
   И так, инертность, слабоволие, беспринципность, семья,
"профессиональная привычка" создавали понемногу прочные офицерские кадры
Красной армии, подымавшие на добровольцев братоубийственную руку.


                                 ГЛАВА XX.

   Поход к Екатеринодару: настроение Кубани; бои под Березанкой. Выселками
и Кореновской; весть о падении Екатеринодара.

   23 февраля мы вступили в пределы Кубанской области.
   Совсем другое настроение: армию встречают приветливо, хлебом-солью.
После скитаний среди равнодушной или враждебной нам стихии - душевный уют
и новые надежды.
   Кубань - земля обетованная!
   Это настроение проходило, словно невидимый ток, по всему
добровольческому организму и одинаково захватывало мальчика из юнкерского
батальона, полковника, шагающего в рядах офицерского полка, бывшего
политического деятеля, трясущегося на возу в обозе, и... самого
командующего армией.
   Кубань - наша база. Здесь мы найдем надежную опору. Отсюда можно
начать серьезную и организованную борьбу.
   Нас - пришельцев с севера удивляли огромное богатство ее беспредельных
полей, ломящиеся от хлеба скирды и амбары, ее стада и табуны. Сыты все -
и казаки, и иногородние, и "хозяин" и "работник".
   Нас располагал к себе веселый, открытый характер кубанских казаков и
казачек - таких далеких, таких, казалось, чуждых большевистского угара.
   Тихая заводь привольной кубанской жизни замутилась, однако, враждой и
чувством мести к тем, кто нарушил ее покой. Когда в станице Незамаевской я
замешался в пестрой праздничной, веселой толпе, там это чувство буйно
рвалось наружу. Они уже "сосчитались" с одними или угрожали сосчитаться с
другими из своих большевиков, главным образом иногородних. Придет утро, мы
уйдем, а еще через день появится отряд "товарища" Сорокина или Автономова
и начнется возмездие...
   Казаки начали поступать в армию добровольцами: Незамаевская выставила
целый отряд, человек в полтораста. Станичные сборы враждебны большевикам и
выражают преданность Корнилову.
   Кубань - земля обетованная!
   Этот прогноз оказался впоследствии правильным по существу - в оценке
психологии рядового кубанского казачества, но не рассчитанным во времени:
восточные станицы не испытали тогда еще настоящего большевистского гнета;
еще не изжито было навождение фронтовым казачеством; не было еще широкого
народного движения, готового превратиться в открытую, активную борьбу.
Кубанцы выжидали.
   Колеблющемуся настроению давало перевес в нашу пользу только
присутствие внушительной силы - армии; оно открывало уста одним и
заставляло умолкнуть других. С уходом армии - маятник покачнется в другую
сторону...
   В направлении на Екатеринодар нам предстояло пересечь Владикавказскую
железную дорогу. Узлы ее - Тихорецкая и Сосыка заняты были большими
силами красногвардейцев, по дороге ходили бронированные поезда. Чтобы
избегнуть боя с ними, штаб прибегнул к ряду демонстраций в западном
направлении, а с вечера 25-го из станицы Веселой, армия круто повернула на
юг. Двигались всю ночь и к утру подошли к станице Новолеушковской, где под
прикрытием части Корниловского полка, занявшего станцию, бесконечная
колонна стала быстро пересекать железнодорожный путь. Остановленный
взрывом полотна вне досягаемости выстрелов, большевистский бронепоезд
громил из орудий станцию и посылал навстречу колонне ряд белых дымков,
расплывавшихся по небесной синеве далеко в стороне.
   За эти сутки войска прошли около 60 верст. Перенесли поход легко -
даже дети батальона Боровского.
   Миновали Старо-Леушковскую, Ирклиевскую и 1-го марта подошли к
Березанской.
   Здесь впервые против нас выступили кубанские казаки. Маятник
колеблющегося настроения чуть качнулся влево, иногородние и фронтовики
одержали верх на станичном сборе, и вокруг станицы за ночь выросли окопы,
из которых под утро по нашему авангарду ударили градом пуль.
   Бой был краток: огонь добровольческой артиллерии, развернувшиеся цепи
Корниловцев и "Марковцев" быстро заставили большевиков очистить позицию.
Цепи их не успели еще скрыться в станице, как всадник в белой папахе в
сопровождении трех - четырех конных ординарцев уже влетел в самую станицу
и исчез за поворотом улицы.
   - Генерал Марков!
   Местные большевики разошлись по домам и попрятали оружие. Пришлые ушли
на Выселки.
   Вечером "старики" в станичном правлении творили расправу над своей
молодежью - пороли их нагайками...
   Добровольческая армия прошла уже около 250 верст по взбаламученному
краю, обходя или легко опрокидывая большевистские отряды. Власть
"главковерха" Антонова и Донского военно-революционного комитета,
проявляясь в центрах, становилась чисто фиктивной по мере удаления от них.
"Главные силы" Ставропольского "совета народных комиссаров" после взятия
Батайска и разграбления Ростова, не исполнив приказа "главковерха" о
преследовании Добровольческой армии, обратив в заложников своего
командующего Сохацкого и военного комиссара Анисимова, пробивались с
награбленным добром обратно в Ставрополь, бесчинствуя и грабя по пути. На
станциях Владикавказской дороги - Степной, Кущевке, Сосыке, Тихорецкой,
Торговой и др. образовались многочисленные и буйные вооруженные скопища,
не подчинявшиеся никаким центрам и "управляемые" своими собственными
революционными комитетами и местными самодержцами. Многие из них в два-три
раза превышали численно всю нашу армию, но такое только превосходство в
силах не представлялось тогда опасным для добровольцев.
   Теперь мы попали в несколько иные условия: Кубанский
военно-революционный комитет и "главнокомандующий войсками Сев. Кавказа"
Автономов сумели собрать вокруг себя значительные силы красной гвардии (по
преимуществу - эшелоны быв.
   Кавказской армии), которые вели успешную борьбу с Екатеринодаром.
Где-то недалеко на высоте Кореновской и Усть-Лабинской должна была
проходить линия обороны кубанских добровольческих отрядов, пока еще нами
не обнаруженная. Теперь уклонение от боя было нецелесообразным. Корнилов
решил подойти к ж. д.
   магистрали и ударить в тыл большевистским войскам, тем более, что уже
роковым образом ощущался недостаток боевых припасов, склады которых мы
надеялись найти на ж. д. станциях.
   2 марта главные силы армии двинулись на станицу Журавскую, а Неженцев с
Корниловским полком ударил по станции Выселки. После краткого боя, понеся
небольшие потери, Корниловцы лихой атакой взяли Выселки и продвинулись на
несколько верст вперед к хутору Малеваному. Армия расположилась на ночлег
в Журавской, а в Выселках должен был стать заслоном конный дивизион
полковника Гершельмана. Дивизион почему-то ушел без боя из Выселок,
которые были заняты вновь крупными силами большевиков*162. Положение
создалось крайне неприятное, и Корнилов приказал генералу Богаевскому, с
Партизанским полком и батареей ночной атакой овладеть Выселками. Ночь была
темная, на дворе сильнейший холод. В маленькой станице не хватало ни крыш,
ни продовольствия для всех частей, набившихся в нее. Партизаны -
голодные, усталые, до поздней ночи оставались под открытым небом. Вероятно
поэтому Богаевский отложил наступление до утра. Чуть забрезжил рассвет,
потянулась колонна к Выселкам, и под редким огнем артиллерии стали
развертываться против села отряды партизан капитана Курочкина, есаула
Лазарева, Власова, полковника Краснянскаго... Редкие цепи шли
безостановочно к окраине деревни, словно вымершей. И вдруг длинный гребень
холмов, примыкавших к селу ожил и брызнул на наступавшие цепи огнем
пулеметов и ружей...
   Ура!.. Ура!.. - покатилось по рядам. Бросились Партизаны в атаку. Но
валятся один за другим люди, редеют цепи. А тут справа - во фланг и тыл
им ударило свинцом из всех окон каменного здания паровой мельницы,
утепленной в лощине...
   Цепи подались назад и залегли.
   Бой оказался серьезнее, чем рассчитывали. Пришлось выдвинуть новые
силы. Из Малеваного направлен в обход Выселок с востока батальон
Корниловцев, прямо на село двинут Офицерский полк Маркова.
   Когда утром Корнилов со штабом подъезжал к партизанским цепям, по
дороге длинной вереницей нам навстречу несли носилки с убитыми и ранеными.
Дорого стоила атака:
   погибли партизанские начальники Краснянский, Власов, ранен Лазарев,
большой урон понесла донская молодежь Чернецовского отряда...
   Скоро обозначилось наступление Корниловского батальона. Идут быстро, не
останавливаясь, как на учении, заходя большевикам в тыл. Подходят
Марковцы; левый фланг Партизан продвинулся уже вперед - в охват. Словно
электрический ток проносится по всем цепям, раскинувшимся далеко - не
окинешь взглядом; Партизаны поднялись и бросились снова вперед.
   Противник бежит.
   А справа от мельницы слышится уже заглушенный сухой треск одиночных
выстрелов:
   идет, по-видимому, расправа.
   Прости, Господи, виноватых и не осуди за кровь невинных...
   Корнилов крупной рысью едет в Выселки. Колышется распущенный
трехцветный флаг.
   Прошли село, едем вдоль железнодорожной насыпи - попали под сильнейший
ружейный огонь, укрылись за железнодорожную будку. Впереди - никого.
Нагоняет жидкая цепь Партизан. Начальник отряда, раненный в ногу, весь
мокрый, ковыляет бегом по неровному полю. Не то оправдывается, не то
сердится, обращаясь к штабным:
   - Зачем генерал срамит нас? Ведь он конный, а мы пешие - догнать
трудно.
   Цепь продвинулась к впереди лежащей роще и скрылась из глаз; огонь
прекратился скоро, и все поле боя смолкло.
   Корнилов объезжает собирающиеся в колонны войска и благодарит их за
одержанную победу.
   В этот день мы узнали крайне неприятную новость: не так давно здесь,
возле Выселок произошел бой между большевиками и отрядом кубанских
добровольцев Покровского. Добровольцы были разбиты и поспешно отступили в
сторону Екатеринодара. Шли какие-то зловещие слухи и о кубанской столице...
   Пока - только слухи. И потому на завтра приказано наступать далее, на
Кореновскую, в которой сосредоточилось не менее 10 тысяч красногвардейцев
с бронепоездами и с большим количеством артиллерии. Большевистскими силами
командовал кубанский казак, бывший фельдшер Сорокин.
   Против нас был уже не тыл, а фронт екатеринодарской группы большевиков.
   ***
 4-го утром мы шли с авангардом Боровского. Конная часть, бывшая впереди,
по обыкновению не предупредила, и голова колонны, выйдя на гребень, с
которого открывались уже купола кореновской церкви, попала под сильный
ружейный огонь.
   - Положите Юнкеров!
   Рис. 9 Но Боровский не слышит или не хочет слышать - он занят отдачей
распоряжений. И на него и на молодежь действует присутствие командующего.
Чувствуют на себе его пристальный взгляд... Рассыпаются по линии, никто не
ложится. И скоро жидкие цепи Юнкеров тихо, в рост, не останавливаясь,
двинулись на станицу, опоясанную длинным рядом окопов, в которых даже
простым глазом заметно было большое скопление большевиков.
   Было трогательно и волнующе это наступление юношей, почти мальчиков -
внешне такое немощное и такое красивое своей внутренней доблестью и
простотой. Видно и на большевиков оно произвело впечатление: огонь здесь
стал реже и беспорядочнее.
 
   Главный удар наносится слева на станцию Станичную Офицерским и
Корниловским полками. Мы подвигаемся влево. Бой там в полном разгаре.
Немолчно гудит неприятельская артиллерия, ружейный огонь сливается в
сплошной гул. Попали в полосу сильного ружейного обстрела. Все легли.
Пытаюсь убедить Корнилова отойти в сторону или, по крайней мере, лечь.
Безрезультатно. Обращаюсь к Романовскому:
   - Иван Павлович, уведите вы его... Подумайте, если случится
несчастье...
   - Говорил не раз - бесполезно. Он подумает в конце концов, что я о
себе забочусь...
   Корнилов поднялся на пригорок, глядит в бинокль. С ним рядом
Романовский. Смотрю на них с тревогой, любуюсь обоими и думаю: кто из них
выше в этой победе духа над плотью; вспоминаю - кого еще на протяжении
шести лет трех войн я видел таким равнодушным к дыханию смерти...
   В наступлении произошел перелом. Корниловский полк на всем фронте
отходит. За ним валять густыми нестройными линиями большевики. Много,
много их чернеет на светло-сером фоне поля. Артиллерийский огонь перешел в
ураган; шрапнели белыми дымками густо стелются по небу и осыпают отходящие
цепи пулями.
   Из обоза доносят: патроны и снаряды на исходе; части требуют; отдавать
ли последние?
   - Надо выдать - на станции мы найдем их много - говорит Корнилов.
   Но Корниловцы остановились, потоптались несколько минуть в
нерешительности на месте и опять двинулись вперед; большевики залегли. Еще
нет успеха, но уже чувствуется, что кризис миновал.
   Стало, однако, ясным, что надо искать решительных результатов в другом
месте.
   Корнилов послал весь свой резерв - Партизанский полк и чехо-словацкую
роту под начальством Богаевского в охват позиции с запада.
   Едва только части эти отделились от обоза, оттуда пришло донесение:
   - В тылу возле нас появилась неприятельская конница. У обоза никакого
прикрытия нет. Положение осложняется... Корнилов посылает офицера конвоя:
   - Передайте Эльснеру, что у него есть два пулемета и много здоровых
людей.
   Этого вполне достаточно. Пусть защищаются сами. Я ничего дать им не
могу.
   С гребня видно, как в обозе зашевелись повозки, строя вагенбург, и
рассыпалась жидкая цепь.
   В этот день, кроме превосходства сил, мы встретили у противника
неожиданно - управление, Стойкость и даже некоторый подъем. Бой
затягивался, потери росли.
   Среди офицеров разговор:
   - Ну и дерутся же сегодня большевики!..
   - Ничего удивительного - ведь русские...
   Разговор оборвался. Брошенная случайно фраза задела больные струны...
   Мы переехали к Богаевскому. Партизаны медленно разворачивались против
станицы, батарея полковника Третьякова шла вместе с цепями и, снявшись на
последней позиции, открыла огонь в упор по юго-западной окраине ее.
Батальон Боровскаго, дважды уже захватывавший окраину и оба раза выбитый
оттуда, поднялся вновь и пошел в атаку. Ударили и Партизаны. Через полчаса
мы входили уже в станицу.
   Батарея галопом мчалась по широкой улице к мосту через Бейсужек, где
скоро в сгрудившуюся человеческую массу отступа