мственной комиссии для разработки
проекта о военно-революционных судах и смертной казни в тылу.
   20 августа Керенский, по докладу Савинкова, соглашается на "объявление
Петрограда и его окрестностей на военном положении и на прибытие в
Петроград военного корпуса для реального осуществления этого положения, т.
е. для борьбы с большевиками".*19 Кокошкин подтверждает, что постановление
о военном положении в Петрограде действительно было принято
правительством, но не приводилось в осуществление.
   Как видно из протокола о пребывании в Ставке управляющего военным
Министерством Савинкова, день объявления военного положения приурочивался
к подходу к столице конного корпуса, причем все собеседники - как чины
Ставки, так и Савинков, и полковник Барановский (начальник военного
кабинета Керенского) пришли к заключению, что "если на почве предстоящих
событий кроме выступления большевиков выступят и члены Совета, то придется
действовать и против них"; причем "действия должны быть самые решительные
и беспощадные"...
   С какой бы стороны ни подходить к повороту, свершившемуся в
мировоззрении Керенского 17 августа, он знаменовал собою полный разрыв с
революционной демократией. Тем более, что 18-го после небывало бурного
пленарного заседания Петроградского совета была вынесена подавляющим
большинством голосов резолюция о полной отмене смертной казни; при этом
резолюция эта была предложена... фракцией с.-ров., т. е. партией, к
которой принадлежал Керенский.
   Было ясно, что введение новых законов вызовет взрыв среди советов. Как
оценивал положение Керенский, можно видеть из диалога между ним и В.
Львовым, сообщенного последним.
   - Негодование (против Совета) перельется через край и выразится в
резне.
   - Вот и отлично! - воскликнул Керенский, вскочив и потирая руки. -
Мы скажем тогда, что не могли сдержать общественного негодования, умоем
руки и снимем с себя ответственность...*20 Обнаружение обстоятельств этого
"грехопадения" Керенского произвело впоследствии большое впечатление на
советские круги, а член следственной комиссии Либер, *21 ознакомившись с
ними во время допроса Корнилова в Быхове, схватив себя руками за голову,
патетически воскликнул:
   - Боже мой, ведь это чистая провокация!..
   Законопроект был готов 20-го, но министр-председатель раздумал и упорно
отказывался подписать его. Так прошло время до 26-го, когда Керенский,
после интимного разговора с Савинковым, разговора, в котором по-видимому
звучала скрытая угроза, согласился представить законопроект в тот же день
на обсуждение Временного правительства.
   Такое постоянное резкое расхождение военного министра (Керенского) с
управляющим его ведомством (Савинковым) - лицом им избранным и ему
подчиненным представляется на первый взгляд малопонятным. Какие цепи
связывали их? Почему Керенский, с такой изумительной легкостью свергавший
Верховных, не мог расстаться с управляющим министерством? Только потому,
что Савинков даже тогда, когда решительно ни на какие политические круги
не опирался, импонировал ему своим террористическим прошлым. Керенский
ненавидел Савинкова и боялся его.
   Лучше было иметь Савинкова своим строптивым подчиненным, чем явным
врагом, отброшенным окончательно в тот лагерь, который укреплялся возле
Ставки и начинал все больше и больше волновать Керенского. И не
случайность, что Керенский так легко расстался с Савинковым 31 августа, в
тот именно день, когда генерал Алексеев ехал в Ставку для окончательной
ликвидации закончившегося уже выступления Верховного главнокомандующего.
Заступничество Савинкова за арестованного Филоненко, игравшего двойную
игру, было только предлогом.
   Савинков остался среди зияющей пустоты. "Неумолимый враг диктатуры"
делал затем попытки сближения с казачьими руководящими кругами,
находившимися всецело на стороне Корнилова, и примирения с самим
Корниловым. Современное политическое положение страны и взаимоотношение
сил не давали выбора: против советов можно было бороться тогда только
совместно с Корниловым - Что касается членов правительства, то участие их
в этом деле как нельзя лучше определяется разговором, имевшим место в
двадцатых числах августа между Керенским и Юреневым: *22 - Когда
правительство будет обсуждать законопроекты, касающиеся реорганизации
армии?
   - Когда они будут готовы.
   - А кто же их изготовляет?
   - Военный министр.
   - То есть - вы. Следовательно вы можете сообщить, в каком положении
дело...
   - Я вам сказал, что правительство будет обсуждать законопроекты, когда
они будут готовы.
   - Но я слышал, что у Савинкова готов уже какой-то законопроект?
   - Когда законопроекты будут готовы, они будут внесены на обсуждение
Временного правительства.
   Этот диалог лучше чем самая пространная характеристика деятельности
правительства дает понятие о внутреннем кризисе его - назревшем и даже
перезревшем, в силу которого либеральная группа обращалась в простых
статистов, призванных своим присутствием демонстрировать коалицию и
прикрывать пустое место, образовавшееся в ее правом секторе. Если
представители либеральной демократии, входившие в состав третьего
правительства, тем не менее, шли на такую неприглядную роль, то это можно
объяснить только огромным самопожертвованием, путем которого они долго и
тщетно пытались склеить разбитую вдребезги храмину национального единства.
   Таким образом, не находя или по крайней мере не высказывая возражений
по существу по вопросу об изменении правительственного курса в сторону
решительной борьбы с анархией, Керенский колебался, хитрил, то соглашался,
то отказывался, старался выиграть время и все откладывал решение
сакраментального вопроса, проведение которого, по его мнению, должно было
оторвать массы влево и смести правительство, "сдерживающее зверя"...
Образовался заколдованный круг, из которого не видно было выхода, ибо
мерами правительственной кротости сдержать анархию, охватившую страну,
было невозможно. Но если образ "зверя" рисовался еще только в воображении,
то перед Керенским тут же рядом стояла реальная угроза в лице Совета,
недвусмысленно говорившего уже об "измене революции".
   Политическая и социальная борьба, раздиравшая русское государство,
вступила в новый фазис, сохраняя однако прежнее соотношение и
противоположение сил. Ибо если Керенский, демонстрируя независимость
верховной власти, влачил за собою тяжелую цепь, приковывавшую его к
советам, то за Корниловым, не взирая на отсутствие в нем интереса к чисто
политическим вопросам и классовой борьбе - стояли буржуазия, либеральная
демократия и то безличное студенистое человеческое море русской
обывательщины, по которой больно ударили и громы самодержавия и молнии
революции и которая хотела только покоя. Стояли - одни явно, другие
тайно, третьи полусознательно.
   Центральный комитет советов формулировал положение так: "значительные
слои буржуазии, не желающие нести требуемых революцией жертв, в союзе с
контрреволюцюнными элементами пользуются испытанными страной
затруднениями, чтобы начать открытый натиск на полномочные органы
революционной демократии и вести подкоп под созданное революцией Временное
правительство"... *23 Совещание общественных деятелей не возражало:
"...Правительство должно немедленно и решительно порвать со служением
утопиям, которые оказали гибельное влияние на его деятельность"...
Правительство должно "решительно порвать со всеми следами зависимости от
каких бы то ни было комитетов, советов и других подобных
организаций"...*24 А безликий обыватель в бесчисленных обращениях к тому,
кого он считал призванным водворить порядок, просил только поторопиться,
так как "жить становится невмоготу"... "Раз Вы - избранник Божий, то Вам
и надлежит принять на себя роль избавителя и спасителя... Не бойтесь -
время, мудрость и опыт научат Вас всему"...*25


                                ГЛАВА III.

   Корниловское движение: тайные организации, офицерство, русская
общественность.

   История противоправительственного и противосоветского движения в
середине 1917 года скрыта еще под покровом тайны и вызывает иногда самые
неправдоподобные представления в широких кругах русского общества. Подымем
несколько этот покров, чтобы осветить сущность одного из наиболее
серьезных моментов русской революции.
 
   После неудачи июньского наступления офицерский корпус перешел в прямую
оппозицию к правительству. Но сколько-нибудь широких размеров действенное
проявление оппозиции не приняло. Причины - нравственная подавленность
офицерства, укоренившаяся интуитивно в офицерской среде внутренняя
дисциплина и отсутствие склонности и способности к конспиративной
деятельности. Работа в этом направлении, как увидим ниже, некоторыми
организациями велась, но к каким либо серьезным результатам не приводила.
Вряд ли вначале эти не объединенные организации имели определенные лозунги
и ясные цели предстоящей им деятельности.
   Скорее всего работа их имела характер подготовки на всякий случай: будь
то большевистское выступление, падение власти, крушение фронта, поддержка
диктатуры или, наконец, для некоторых членов организаций - восстановление
самодержавия. К тому же в первое время ни имя претендента на престол, ни
имя диктатора произнесены не были. Один только общий лозунг выяснялся
совершенно твердо и определенно - борьба с советами.
   Есть основание предполагать, что возникшая по инициативе генерала
Крымова на Юго-западном фронте офицерская организация, охватившая главным
образом части 3 конного корпуса и Киевский гарнизон (полки гвардейской
кавалерии, училища, технические школы и т. д.), имела первоначальной целью
создание из Киева центра будущей военной борьбы. Генерал Крымов считал
фронт конченным, и полное разложение армии - вопросом даже не месяцев, а
недель. План его по-видимому заключался в том, чтобы, в случае падения
фронта, идти со своим корпусом форсированными маршами к Киеву, занять этот
город и, утвердившись в нем, "кликнуть клич". Все лучшее, все, не
утратившее еще чувства патриотизма, должно было отозваться, и прежде всего
офицерство, которое, таким образом, могло избегнуть опасности быть
раздавленным солдатской волной. В дальнейшем возможно было продолжение
европейской войны хотя и не сплошным фронтом, но сильными отборными
частями, которые, и отступая вглубь страны, отвлекали бы на себя большие
силы австро-германцев.
   - Что касается форм верховной власти, - говорил Крымов одному из
своих сотрудников, - это вопрос будущего; но лично я никакой нежности к
династии не питаю.
   3-й конный корпус входил в состав Юго-западного фронта. При том составе
чинов высшей военной иерархии, который имел место до июля,*26 такой
совершенно обособленный план действий, с расчетом только на себя и на свои
силы, был единственно возможным. После 8-го июля, т. е. с назначением
главнокомандующим Юго-западного фронта генерала Корнилова, узкие рамки
всего предприятия имели шансы раздвинуться до фронтового масштаба.
   Менее определенными были по-видимому задачи различных, вначале не
объединенных петроградских организаций. Без серьезных средств и без
руководителей, сколько-нибудь выдающихся по решимости и таланту, они
представляли из себя скорее кружки фрондирующих молодых людей, играющих в
заговор. Эти кружки, в которые вовлекались и военные училища, были
непримиримо настроены к Совету, враждебно к правительству и могли быть
действительно опасны для них в случае благоприятно сложившейся обстановки
или при лучшей организации и руководстве.
   Вряд ли будет ошибкой считать, что большое число участников
петроградских организаций принадлежало к правым кругам. Но отсюда не
следует, что целью их была реставрация. Они удовлетворялись свержением
советов и установлением "сильной власти", не влагая в это понятие слишком
конкретной сущности. Идее немедленного восстановления монархического строя
и им казалась нецелесообразной для текущего этапа революции; кроме того,
здесь примешивалось одно обстоятельство, про которое впоследствии глава
организации "Русской государственной карты", В. Пуришкевич,*27 правда на
суде большевистского трибунала, но не без известной искренности говорил:
"Но как мог я покушаться на восстановление монархического строя -
который, я глубоко верю, будет восстановлен - если у меня нет даже того
лица, которое должно бы, по моему, быть монархом. Назовите это лицо.
Николай II? Больной Царевич Алексей? Женщина, которую я ненавижу больше
всех людей в мире? Весь трагизм моего положения, как идеолога-монархиста,
в том и состоит, что я не вижу лица, которое поведет Россию к тихой
пристани".
   Внутри организаций с самого начала создавалась нездоровая атмосфера.
Несерьезная фронда, выносившаяся некоторыми на улицу и в залы киевских и
петроградских ресторанов... По-видимому свои Азефы... Такое, по крайней
мере, впечатление производят некоторые эпизоды конца августа. Наконец,
просто предатели. Один из них, скрытый в книге Керенского под инициалами
"капитан Вин", раскрыл ему все данные о важнейшей петроградской
организации...
   В конце июня в Петрограде, в числе многих других, образовалась
политическая группа, под названием "Республиканский центр". Состав ее был
немногочисленным и чрезвычайно пестрым; политическая программа весьма
растяжима, и даже само наименование группы не выражало точно существа
политических взглядов ее членов, так как по словам руководителя группы "в
республиканском центре разговоров о будущей структуре России не
поднималось; казалось естественным, что Россия должна быть
республиканской, отсюда и пошло название "Респуб. центр". При приеме в
организацию "никого не спрашивали, во что веруешь; достаточно было
заявления о желании борьбы с большевизмом и о сохранении армии".
Первоначально руководители Республиканского центра ставили себе целью
"помощь Временному правительству, создав для него общественную поддержку
путем печати, собраний и проч."; потом, убедившись в полном бессилии
правительства, приступили к борьбе с ним, участвуя в подготовке
переворота. Интеллектуальные силы и влияние группы были не велики, но она
имела одно большое преимущество перед всеми другими - обладала некоторыми
денежными средствами. Их давала крупная денежная буржуазия - "небольшая
по числу, - как определяет один из организаторов "центра", - но очень
влиятельная, довольно замкнутая и крайне эгоистичная в своих действиях и
аппетитах"; буржуазия эта "подняла тревогу (в июльские дни), когда
обнаружилась слабость Временного правительства, и предложила (Респ.
Центру)первую денежную помощь, чтобы уберечь Россию... от очевидной тогда
для них надвигавшейся опасности большевизма". Лично представители этой
банковской и торгово-промышленной знати стояли вне организации, опасаясь
скомпрометировать себя в случае неудачи.
   Отсутствие партийной нетерпимости, деловая программа и в особенности
известные средства дали возможность "Респ. Центру" объединить много
мелких, главным образом военных петроградских организаций.*28 Они вошли в
состав военной секции "Респ. Центра" в лице своих представителей, причем
далеко не все члены их знали, кто их возглавляет. Таким путем, к концу
августа активных участников военной секции числилось до 4 тысяч человек.
Сколько их было в действительности, вероятно никто не знал. Внутренняя
организация этих отделов оставалась по прежнему чрезвычайно слабой. Тем не
менее, значение их сильно переоценивалось как самими участниками, так и
теми, кто предполагал воспользоваться их силами.
   Наконец, организующую работу вел Главный комитет офицерского союза. С
первых же дней существования комитета в составе его образовался тайный
активный коллектив, к которому впоследствии примкнул весь состав комитета.
Не задаваясь никакими политическими программами, комитет этот поставил
себе целью подготовить в армии почву и силу для введения диктатуры -
единственного средства, которое, по мнению офицерства, могло еще спасти
страну. Завязывались оживленные сношения с советом Союза казачьих войск,
военными организациями и политическими партиями.
   Хотя комитет отражал в полной мере настроение фронтового офицерства,
организация последнего подвигалась крайне слабо. Кроме неприспособленности
к "заговорщической" работе из офицерской среды, и самого комитета, на ходе
ее отразились неблагоприятно быстрый темп, которым развивались события, и
ряд внешних препятствий. Керенский, встречая гласное и резкое осуждение
своей военной политики в резолюциях комитета, относился к нему враждебно и
установил за ним надзор; Брусилов, тогда Верховный главнокомандующий,
смотрел на деятельность комитета также с большим неодобрением. Пригласив
однажды к себе всех членов комитета, Брусилов обратился к ним с резкими
упреками за то, что комитет "своими выступлениями мешает делу спасения
армии, что нельзя переть напролом, когда правительство и Керенский стали
на верный (?) путь". Он говорил так, но видимо чувствовал всю
неприглядность своей позиции. И когда один из членов комитета заявил: "раз
мы приносим вред, то нас следует попросту разогнать", - Брусилов со
слезами на глазах стал жаловаться, что офицерство больше не идет за ним и
что ни ему, ни Керенскому не верят...
   Наконец, самое серьезное мероприятие, задуманное комитетов -
формирование добровольческих ударных батальонов в дивизиях и на
железнодорожных узлах - было вырвано из его рук. Брусилов утвердил своим
приказом проект "товарища Манакина*29 о формировании ударных частей, при
участии... советов... Таким образом, когда настало время действовать,
комитет имел в своем моральном активе широкое сочувствие всего офицерства,
а в реальном - только добрую волю своих членов.
   Страна искала имя.
   Первоначально неясные надежды, не облеченные еще ни в какие конкретные
формы, как среди офицерства, так и среди либеральной демократии, в
частности к. д.
   партии, соединялись с именем генерала Алексеева. Это был еще период
упований на возможность законопреемственного обновления власти. Ибо трудно
себе представить лицо, менее подходящее по Характеру, чем ген. Алексеев,
для выполнения насильственного переворота.
   Позднее, может быть и одновременно, многими организациями делались
определенные предложения адмиралу Колчаку во время пребывания его в
Петрограде. В частности "Республиканский центр" находился в то время в
сношениях с адмиралом, который принципиально не отказывался от возможности
стать во главе движения. По словам Новосильцева, которому об этом говорил
лично адмирал, доверительные разговоры на эту тему вел с ним и лидер к. д.
партии. Вскоре, однако, адмирал Колчак по невыясненным причинам покинул
Петроград, уехал в Америку и временно устранился от политической
деятельности.
   Но когда генерал Корнилов был назначен Верховным главнокомандующим, все
искания прекратились. Страна - одни с надеждой, другие с враждебной
подозрительностью - назвала имя диктатора.
   В дни Московского совещания в вагоне Верховного произошел
знаменательный разговор между ним и генералом Алексеевым:
   - Михаил Васильевич, придется опираться на Офицерский союз - дело ваш
их рук.
   Становитесь вы во главе, если думаете, что так будет лучше.
   - Нет, Лавр Георгиевич. Вам, будучи Верховным, это сделать легче.
   Началось паломничество в губернаторский дом в Могилеве. Пришли в числе
других представители Офицерского союза, во главе с Новосильцевым и
принесли Корнилову свое желание работать для спасения армии. Появились
делегаты казачьего Совета и Союза георгиевских кавалеров. Приехал из
Петрограда представитель "Республиканского центра", обещал поддержку
влиятельных кругов, стоящих за группой, и предоставил в распоряжение
Корнилова военные силы петроградских организаций. Прислал гонца в комитет
Офицерского союза и генерал Крымов с запросом "будет ли что-нибудь", и в
зависимости от этого - принимать ли ему 11 армию, предложенную мною, или
оставаться во главе 3-го корпуса, который по его словам "пойдет куда
угодно"... Ему ответили прос