прос, от которого зависело само существование армии -
денежный, оставался по-прежнему неразрешенным.
   Денежная Москва ограничилась "горячим сочувствием" и обещаниями отдать
"все" на спасение Родины. "Все" выразилось в сумме около 800 тысяч рублей,
присланных в два приема; и дальше этого Москва не пошла; впоследствии, по
мере утверждения советской власти и захвата ею средств буржуазии,
неограниченные ранее финансовые возможности последней значительно
сократились.
   Повторилось опять то явление, которое имело место в дни корниловского
выступления. И генералы Алексеев и Корнилов с полным основанием обращались
с суровым осуждением к Московскому центру, в лице его делегатов.
   Московский Центр в лице трех его членов, командированных в Петроград,
обратился за финансовой помощью и к союзным дипломатам. Попытка эта также
не привела ни к чему. В, первое время после большевисткого переворота
иностранные посольства находились в состоянии страха и полной
растерянности. Английское, впрочем, устами второстепенная) представителя
маиора Киз обещало крупную материальную поддержку.
   По мысли Федорова и московской делегации, от имени оставшихся на
свободе членов Временного правительства местной казенной палате предложено
было обращать 25 процент, всех областных государственных сборов на
содержание борющейся против большевиков армии. После длительных
переговоров с атаманом и донским правительством эта мера и была
осуществлена, причем общая сумма отнесена в равных долях на нужды
Добровольческой и Донской армий.
   Этот источник был главным средством существования армии и, в силу
зависимости от донской власти, постоянных трений с нею и крайне слабого
поступления казенных доходов, являлся весьма скудным и ненадежным. Чтобы
расширить на тех же началах финансовую базу, в Екатеринодар и Владикавказ
был командирован Федоров и г. Н.
   Кубанское правительство отказало наотрез, а с последовавшим падением
Дона и исходом армии дальнейшие попытки в этом направлении прекратились.
   Тем временем сбор средств шел и на местах: ростовская плутократия по
подписке дала около 6 1/2 миллионов, новочеркасская около 2-х. Половина
этих сумм должна была поступить в фонд Добровольческой армии, но
фактически до самого нашего выхода казначейству удалось собрать с трудом
не более 2-х миллионов.
   Временами состояние добровольческой казны было таково, что приходилось
для ее нужд в ростовских банках учитывать мелкие векселя кредитоспособных
беженцев.
   Впоследствии в учреждениях Юга России возникла даже тяжба для решения
вопроса - кто был Мининым: банк или беженец.
   Вместе с тем, отделения государственного банка и казначейства Дона, не
подкрепляемые наличностью, испытывали большие затруднения, грозившие еще
больше запутать экономическое положение области. В виду этого по
инициативе донского экономического совещания донская власть приступила к
печатанию собственных денежных знаков - операция, осуществленная в
значительных размерах только весною 1918 г. после освобождения Дона.
   Внутренние трения в триумвирате не прекращались. Однажды едва не
кончились полным разрывом. 9 января, незадолго до переезда в Ростов, меня
и Лукомского вызвали спешно в помещение канцелярии генерала Алексеева.
Пришли мы поздно, когда все уже кончилось, и с удивлением услышали о
происшедшем столкновении.
   Некто капитан Капелька, состоявший при штабе Алексеева, со слов
Добрынского доложил Алексееву о предстоящем "перевороте": с переездом в
Ростов генерал Корнилов должен был свергнуть триумвират и объявить себя
диктатором; сделаны якобы уже назначения до "московского
генералгубернатора" включительно.
   Не взирая на мутный источник этих сведений, генерал Алексеев,
предубежденный в отношении Корнилова, не переговорив с кем-либо из нас,
собрал членов Совета и старших генералов и пригласил генерала Корнилова
для объяснений.
   Корнилов, взбешенный подобным обвинением и инсценировкой "судилища",
ответил резким словом и удалился. На другой день московская делегация
получила письма с отказом от участия в организации обоих генералов -
Алексеева и Корнилова. Опять пришлось уговаривать: Алексеева - мне лично,
Корнилова - вместе с Калединым.
   Корнилов удовлетворился извинениями Алексеева, но при этом потребовал
от московской делегации 1. "письменного извещения, что Совет признает себя
органом только совещательным при коллегии из трех генералов, и ни один
вопрос, внесенный на разсмотрение Совета, не получает окончательного
решения без утверждения означенных трех лиц; 2. включения в состав
Совета-начальника штаба армии и председателя вербовочного комитета; 3.
"признания за командующим Добровольческой армией права назначения лиц,
обязательно из военных, возглавляющих военно-политические центры...*137 с
указанием, что эти лица получают инструкции по военным делам только от
штаба армии" и проч.
   В ответь на это требование 12 января поступило письмо, подписанное
Федоровым, Струве и кн. Трубецким:
   "Обсудив вместе с генералами Лукомским, Деникиным, Романовским и
Марковым ь общее положение организации и наиболее целесообразные способы
наладить в дальнейшем работу ее, мы пришли к заключению"... и далее
удовлетворялись все требования Корнилова.
   Чтобы понять обращение Корнилова именно к московской делегации, нужно
иметь в виду, что в глазах триумвирата она пользовалась известным
значением, так как с ней связывалось представление о широком фронте
русской общественности. Это было добросовестное заблуждение членов
делегации, вводивших также добросовестно в заблуждение и всех нас. Сами
они стремились принести пользу нашей армии, но за ними не было никого:
Московский центр невидимому забыл и своих представителей на Дону, и свои
обязательства в отношении Добровольческой армии...
   И так еще один подводный камень был обойден. Много раз потом мне
приходилось выслушивать сомнение, правильно ли поступали мы все,
употребляя такие усилия, чтобы соединить несоединимое, статику и динамику
добровольческого движения. И не лучше ли было предоставить каждому из
вождей идти своим путем... Полагаю, что в обстановке того времени иначе
поступать мы не могли, а в масштабе историческом то или иное решение
вопроса вряд ли могло бы видоизменить ход событий, управляемых великими и
неведомыми законами бытия.


                                ГЛАВА XVII.

   Формирование Добровольческой армии. Ее задачи. Духовный облик первых
добровольцев.

   Под влиянием всякого рода недоразумений Корнилов все еще колебался в
окончательном решении. На него угнетающе действовали отсутствие "полной
мощи", постоянные трения и препятствия, встречаемые на пути организации
армии, скудость средств и ограниченность перспектив. Извне на Корнилова
оказывали давление в двух направлениях: одни считали, что для человека
столь крупного "всероссийского" масштаба слишком мелко то дело, которое
зарождалось в Новочеркасске, и что ему необходимо временно устраниться с
военно-политического горизонта, чтобы впоследствии возглавить широкое
национальное движение. Ранее этот взгляд поддерживал по побуждениям личным
Завойко. Другие звали генерала в Сибирь, на его родину, где "нет
самостийных стремлений" и где почва в социальном и бытовом отношении
казалась наиболее чуждой большевизму. Наконец, были и просто авантюристы,
в роде И. Добрынского, который, в неудержимом стремлении играть
политическую роль, применял все виды шантажа. Так в половине января по
каким-то атавистическим признакам он неожиданно оказался астраханским
казаком, нашил желтые лампасы и явился к генералу Корнилову в
сопровождении находившихся в Ростове г.г. Н. Киселева и Б. Самсонова, в
качестве делегации "от поволжского купечества и Астраханского соединенного
с Калмыцким войска". Обращение, подписанное этими тремя лицами 16 января,
после дифирамба диктатуре и вождю, звало Корнилова в Астрахань для
водворения в губернии законности и порядка, обещало широкую материальную
поддержку и заканчивалось такой политически безграмотной тирадой,
превращавшей идею добровольчества в своего рода средневековый институт
ландскнехтов: "купечество произведет милитаризацию своих предприятий,
сохранись за военными навсегда их служебное положение, дав обязательство в
том, что все назначения в этом смысле будут происходить с согласия
генерала Корнилова".
   В эти дни Астрахань, как я уже говорил, агонизировала и 24-го после
жестокой резни перешла в руки большевиков.
   Однако, мало помалу, связь Корнилова с армией укреплялась все более и
чем серьезнее, безвыходнее становилось положение, тем больше росла его
привязанность к добровольцам и их преклонение перед своим вождем. Его имя
сразу заняло центральное место и стало тем нравственным стержнем, вокруг
которого группировались все боевые элементы армии. Те трения, которые
происходили между Алексеевым и Корниловым, находили прямое отражение
(иногда наоборот - служили отражением) только среди политиканствующего
привилегированного офицерства, стоявшего ближе к обоим генералам и
создавшего разделение на "корниловцев" и "алексеевцев". Только в этой
среде, и то весьма сдержанно, шли разговоры о "демократизме" Корнилова и
"монархизме" Алексеева, и делались вытекающие из этого выводы. Для армии
это было тогда безразлично. Армия воспринимала положение более просто и
непосредственно: она относилась с искренним уважением, доверием и любовью
к Алексееву, помня его прежние заслуги, зная его доброту, доступность и
трогательное внимание к ее нуждам. Но, вместе с тем, армия чувствовала,
что повести ее в кровавый бой должен конечно Корнилов, имя которого было
обвеяно боевой славой, окружено уже легендой. В глазах добровольчества
жизнь сплела эти имена И Алексеев, и Корнилов были необходимы армии.
   Поэтому я, вместе с Лукомским и Романовским, считал своим долгом
примирять обе стороны и сглаживать насколько возможно возникавшие
недоразумения. А накоплявшаяся на поверхности военно-общественного
движения людская накипь вела, между тем, систематически разрушительную
работу. Она проявлялась ежедневно во всех мелочах жизни, но дважды вызвала
особенно тягостное впечатление: в эпизоде с "объявлением диктатуры",
приведенном мною в предыдущей главе, и в событии, имевшем место перед
самым выступлением армии из Ростова. Некоторые лица явились к начальнику
штаба*138 и представили список офицеров, которые, якобы, решили
организовать убийство Корнилова. В списке фигурировали имена людей
"Алексеевского окружения" и некоторых чинов штаба. Когда Романовский,
смотревший на этот инцидент, как на злостную выдумку, все же собрался
доложить о нем генералу Корнилову, тот перебил его:
   - Мне это известно.
   И перешел к текущим вопросам.
   Оскорбленные наветом офицеры требовали реабилитации или отчисления их
из армии.
   Через 2 - 3 дня Корнилов собрал их и сказал:
   - Дело не в Корнилове. Я просто не допускаю мысли, что бы в армии
нашлись офицеры, которые могли бы поднять руку на своего командующего. Я
вам верю и прошу продолжать службу.
   Донская политика привела к тому, что командующий Добровольческой
армией, генерал Корнилов жил конспиративно, ходил в штатском платье, и имя
его не упоминалось официально в донских учреждениях Донская политика
лишила зарождающуюся армию еще одного весьма существенного
организационного фактора... Кто знает офицерскую психологию, тому понятно
значение приказа. Генералы Алексеев и Корнилов при других условиях могли
бы отдать приказ о сборе на Дону всех офицеров русской армии. Такой приказ
был бы юридически оспорим, но морально обязателен для огромного
большинства офицерства, послужив побуждающим началом для многих слабых
духом. Вместо этого распространялись анонимные возвания и "проспекты"
Добровольческой армии. Правда, во второй половине декабря в печати,
выходившей на территории советской России, появились довольно точные
сведения об армии и ее вождях. Но не было властного приказа, и ослабевшее
нравственно офицерство шло уже на сделки с собственной совестью.
Пробирались в армию сотни, а десятки тысяч, в силу многообразных
обстоятельств, в том числе главным образом тяжелого семейного положения и
слабости характера, выжидали, переходили к мирным занятиям, преображались
в штатских людей или шли покорно на перепись к большевистским комиссарам,
на пытку в чрезвычайке, позднее на службу в Красную армию. Часть
офицерства оставалась еще на фронте, где офицерское звание было упразднено
и где Крыленко доканчивал "демократизацию", проходившую, по словам его
доклада Совету народных комиссаров "безболезненно, если не считать того,
что в целом ряде частей стрелялись офицеры, которых назначали на должность
кашеваров"... Другая часть распылялась.
   Важнейшие центры - Петроград, Москва, Киев, Одесса, Минеральные воды,
Владикавказ, Тифлис - были забиты офицерами. Пути на Дон были конечно
очень затруднены*139, но твердую волю настоящего русского офицера не
остановили бы никакие кордоны. Невозможность производства мобилизации даже
на Дону привела к таким поразительным результатами напор большевиков
сдерживали несколько сот офицеров и детей - юнкеров, гимназистов, кадет,
а панели и кафе Ростова и Новочеркасска были полны молодыми здоровыми
офицерами, не поступавшими в армию.
   После взятия Ростова большевиками, советский комендант Калюжный
жаловался в совете рабочих депутатов на страшное обременение работой:
   тысячи офицеров являлись к нему в управление с заявлениями, "что они не
были в Добровольческой армии"... Также было и в Новочеркасске. Донское
офицерство, насчитывающее несколько тысяч, до самого падения Новочеркасска
уклонилось вовсе от борьбы: в донские партизанские отряды поступали
десятки, в Добровольческую армию единицы, а все остальные, связанные
кровно, имущественно, земельно с войском, не решались пойти против ясно
выраженного настроения и желаний казачества, Надежды на Москву также не
оправдались. В ноябре приехал к генералу Алексееву посланец от Брусилова.
Брусилов писал, что тяжелое испытание, ниспосланное России, должно
побудить всех честных людей работать совместно. Узнав, что Алексеев
формирует армию, он отдает себя в полное его распоряжение и просить
полномочий для работы в Москве. Алексеев ответил сердечным письмом, в
котором изложил свои планы и надежды, даль полномочия и поставил задачу -
направлять решительно всех офицеров и все средства на Дон. Скоро, однако,
алексеевский штаб убедился, что Брусилов переменил направление и,
пользуясь остатком своего авторитета, запрещает выезд офицеров на Дон...
Вероятно нет более тяжелого греха у старого полководца, потерявшего в
тисках большевистского застенка свою честь и достоинство, чем тот, который
он взял на свою душу, давая словом и примером оправдание сбившемуся
офицерству, поступавшему на службу к врагам русского народа.
   Свою вероятно не последнюю в жизни эволюцию он объяснил позднее
следующими, полными внутренней лжи словами:
   - Я подчиняюсь воле народа - он в праве иметь правительство, какое
желает. Я могу быть не согласен с отдельными положениями, тактикой
советской власти; но, признавая здоровую жизненную основу, охотно отдаю
свои силы на блого горячо любимой мною родины*140.
   Цели, преследуемые Добровольческой армией, впервые были обнародованы в
воззвании, исходившем из штаба, 27 декабря.
   1. Создание "организованной военной силы, которая могла бы быть
противопоставлена надвигающейся анархии и немецко-большевистскому
нашествию.
   Добровольческое движение должно быть всеобщим. Снова, как в старину,
300 лет тому назад, вся Россия должна подняться всенародным ополчением на
защиту своих оскверненных святынь и своих попранных прав".
   2. "Первая непосредственная цель Добровольческой армии - противостоять
вооруженному нападению на Юг и Юго-восток России. Рука об руку с
доблестным казачеством, по первому призыву его Круга, его правительства и
Войскового атамана, в союзе с областями и народами России, восставшими
против немецкоболыиевистского ига, - все русские люди, собравшиеся на Юге
со всех концов нашей Родины, будут защищать до последней капли крови
самостоятельность областей, давших им приют и являющихся последним оплотом
русской независимости, последней надеждой на восстановление Свободной
Великой России.
   3. Но рядом с этой целью - другая ставится Добровольческой армии.
Армия эта должна быть той действенной силой, которая даст возможность
русским гражданам осуществить дело государственного строительства
Свободной России... Новая армия должна стать на страже гражданской
свободы, в условиях которой хозяин земли русской - ее народ - выявить
через посредство избранного Учредительного Собрания державную волю свою.
Перед волей этой должны преклониться все классы, партии и отдельные группы
населения. Ей одной будет служить создаваемая армия, и все участвующие в
ее образовании будут беспрекословно подчиняться законной власти,
поставленной этим Учредительным Собранием."
   В заключение воззвание призывало "встать в ряды Российской рати...
всех, кому дорога многострадальная Родина, чья душа истомилась к ней
сыновней болью."
   Отозвались, как я уже говорил, офицеры, юнкера, учащаяся молодежь и
очень, очень мало прочих "городских и земских" русских людей.
"Всенародного ополчения" не вышло. В силу создавшихся условий
комплектования, армия в самом зародыше своем таила глубокий органический
недостаток, приобретая характер классовый. Нет нужды, что руководители ее
вышли из народа, что офицерство в массе своей было демократично, что все
движение было чуждо социальных элементов борьбы, что официальный символ
веры армии носил все признаки государственности, демократичности и
доброжелательства к местным областным образованием... Печать классового
отбора легла на армию прочно и давала повод недоброжелателям возбуждать
против нее в народной массе недоверие и опасения и противополагать ее цели
народным интересами Было ясно, что при таких условиях Добровольческая
армия выполнить своей задачи в общероссийском масштабе не может. Но
оставалась надежда, что она в состоянии будет сдержать напор
неорганизованного пока еще большевизма и тем даст время окрепнуть здоровой
общественности и народному самосознанию, что ее крепкое ядро со временем
соединить вокруг себя пока еще инертные или даже враждебные народные силы.
   Лично для меня было и осталось непререкаемым одно весьма важное
положение, вытекавшее из психологии октябрьского переворота:
   Если бы в этот трагический момент нашей истории не нашлось среди
русского народа людей, готовых восстать против безумия и преступления
большевистской власти и принести свою кровь и жизнь за разрушаемую родину,
- это был бы не народ, а навоз для удобрения беспредельных полей старого
континента, обреченных на колонизацию пришельцев с Запада и Востока.
   К счастью мы принадлежим к замученному, но великому русскому народу.
   Формирование армии вначале носило поневоле случайный характер,
определяясь зачастую индивидуальными особенностями тех лиц, которые
брались за это дело. К началу февраля в состав армии входили:
   1. Корниловский ударный полк (Подполковник Неженцев)
   2. Георгиевский полк - из небольшого офицерского кадра, прибывшего из
Киева.
   (Полковник Кириенко).
   3. 1 -и, 2-й, 3-й офицерские батальоны - из офицеров, собравшихся в
Новочеркасске и Ростове. (Полковник Кутепов, Подполковники Борисов и
Лаврентьев, позднее полковник Симановский).
   4. Юнкерский батальон - главным образом из юнкеров столичных училищ и
кадет.
   (Штабс-капитан Парфенов)
   5. Ростовский добровольческий полк - из учащейся молодежи Ростова.
   (Генерал-майор Боровский).
   6. Два кавалерийских дивизиона. (Полковников Гершельмана и Глазенапа).
   7. Две артиллер. батареи - преимущественно из юнкеров артиллерийских
училищ и офицеров. (Подполковники Миончинский и Ерогин).
   8. Целый ряд мелких частей, как то "морская рота" (капитан 2-го ранга
Потемкин), инженерная рота, чехословацкий инженерный батальон,