вших большевиков ударила
картечью.
   А с востока подошли уже Офицерский полк и Корниловцы, преодолев
бронированные поезда, ураганный огонь артиллерии и реку - по широкому
броду, усеяв свой путь вражескими телами. По-видимому, взятие Офицерским
полком моста решило дело.
   Арьергард противника задержался несколько в рейде, южнее Кореновской,
но, выбитый оттуда Корниловцами, ушел к станице Платнировской.
   В Кореновской армия пополнила свою хозяйственную часть и, в
особенности, боевые припасы. Но, увы, слишком дорогой ценой: за последние
бои наша маленькая армия потеряла до 400 человек убитыми и ранеными.*163
Здесь же ожидало нас окончательное подтверждение зловещих слухов: в ночь
на 1 марта кубанские добровольцы полковника Покровского, атаман и рада
оставили Екатеринодар и ушли за Кубань, в горы. Екатеринодар в руках
большевиков.
   Подобранная в окопах советская газета в патетических тонах описывала
встречу делегатов екатернодарского совета с передовым отрядом красных
войск, во время которой обе стороны "не могли говорить от волнения" и
только "со слезами на глазах обнимали друг друга"...
   Это был тяжелый удар для армии. Терялась идее всей операции, Идее
простая, понятная всякому рядовому добровольцу - накануне ее
осуществления: до Екатеринодара оставалось всего два - три перехода.
Гипноз "Екатеринодара" среди добровольцев был весьма велик, и
разочарование, казалось, должно было отразиться на духе войск. Мне
представлялось необходимым продолжать выполнение раз поставленной задачи
во что бы то ни стало, тем более, что армия давно уже находилась в
положении стратегического окружения и выход из него определялся не столько
тем или иным направлением, сколько разгромом главных сил противника,
который должен был повлечь за собою политическое его падение. А
несравненные войска Добровольческой армии внушали неограниченное доверие и
надежды...
   В штабе узнал, что готовится приказ о повороте на юг, за Кубань.
Поговорил с Иваном Павловичем, который разделял мое мнение, и вместе с ним
пошли к командующему.
   - Я с вами согласен - ответил нам Корнилов, но вы говорили с Марковым
и Неженцевым?
   - Нет.
   - Вот видите ли. Они были сегодня у меня с докладом о состоянии
полков...
   Он передал нам вкратце сущность доклада: большая убыль и крайнее
утомление - физическое и особенно моральное. Некоторые тревожные симптомы
проявились уже во вчерашнем бою. Оба командира считали необходимым дать
людям некоторый отдых - от этого ежедневного крайнего нравственного
напряжения, от боя и от кошмара походного лазарета; постоять на месте и не
чувствовать себя вечно окруженными.
   - Если бы Екатеринодар держался - говорил Корнилов - тогда бы не
было двух решений. Но теперь рисковать нельзя. Мы пойдем за Кубань и там в
спокойной обстановке, в горных станицах и черкесских аулах отдохнем,
устроимся и выждем более благоприятных обстоятельств.
   Спор наш не привел ни к чему. Вероятно потому, что все трое мы
руководствовались только теоретическими предположениями и интуитивным
чувством. Ибо за пределами армейского района мы ничего не знали. Область
была охвачена пожаром, все внутренние связи - моральные,
административные, технические - были порваны, взаимоотношения
перепутались, и на почве общего разлада росли и ширились только слухи,
один другого нелепее, один другого обманчивее. Ничтожный состав конницы не
позволял производить серьезных дальних разведок. Посылаемые штабом тайные
разведчики - люди верные и самоотверженные - обыкновенно пропадали:
   их ловили, мучили, убивали, в лучшем случае они томились в тюрьмах и в
подвалах чрезвычаек.
   Мы не знали тогда, что за Кубанью армия попадет в сплошной
большевистский район и долго еще будет вести непрерывные тяжелые бои изо
дня в день; что и это новое огромное напряжение не сломить дух
добровольцев; что, наконец, по иронии судьбы в то самое утро, когда армия
наша повернет с Екатеринодарского направления на юг, кубанский
добровольческий отряд, уверовавший наконец в приход Корнилова на Кубань,
поведет наступление через аул Шенджий на Екатеринодар...
   5 марта был отдан приказ - армии с наступлением сумерек, соблюдая
полнейшую тишину, двинуться на Усть-Лабинскую переправу.


                                ГЛАВА XXI.

   Поворот армии на юг: бой у Усть-Лабы; кубанский большевизм; штаб армии.

   Двинулись холодной ночью. Предполагали остановиться на большой привал в
станице Раздольной, но, лишь только рассвело, большевистские войска,
занявшие тотчас же после ухода нашего арьергарда (Партизанский полк
генерала Богаевскаго)
   Кореновскую, стали теснить Богаевского и обстреливать его
артиллерийским огнем.
   Колонна двинулась дальше. Верстах в двух от Усть-Лабы авангард
остановился:
   окраина станицы и железнодорожная насыпь были заняты большевиками.
   Наш маневр отличался смелостью почти безрассудною. Только с такой
армией, как Добровольческая, можно было решиться на него. Только потому,
что Корнилов знал свою армию, а армия беззаветно верила своему вождю.
   Сзади напирал значительный отряд Сорокина, грозивший опрокинуть слабые
силы Богаевскаго. Впереди - станица, занятая неизвестными силами,
длинная, узкая дамба (2 - 3 версты), большой мост, который мог быть
сожжен или взорван, и железный путь от Кавказской и Екатеринодара - двух
большевистских военных центров, могущих перебросить в несколько часов в
Усть-Лабинскую и подкрепления и бронепоезда.
   Начался бой на север и на юг, все более сжимая в узкое кольцо наш
громадный обоз, остановившийся среди поля и уже обстреливаемый перелетным
огнем артиллерии Сорокина.
   В обозе - наша жизнь, наше страдание и страшные путы, сковывающие
каждую операцию, вызывающие много лишних потерь, которые в свою очередь
увеличивают и отягчают его. В нем все материальное снабжение, в
особенности драгоценные боевые припасы кочующей армии, не имеющей своей
базы и складов. В нем тогда уже было до 500 раненых и больных, и число их
к концу похода превышало полторы тысячи!..
   Наконец, много беженцев. Обоз живет одной жизнью с армией, целыми
часами стоить на поле боя, не раз подвергаясь сильному обстрелу. В обозе
знают, что неустойка боевой линии грозит им гибелью. Оттого в нем
повышенная впечатлительность и склонность к распространению самых страшных
слухов. Но паники почти не бывало.
   Спасаться некуда: впереди бой, сзади бой, справа и слева маячат
неприятельские разъезды. И обоз тихо и терпеливо ждал развязки боя, с
напряженным вниманием прислушиваясь к приближающимся и замирающим отзвукам
артиллерийской и ружейной стрельбы.
   Водил обоз всегда сам начальник снабжения генерал Эльснер. Не слишком
энергично, но с невозмутимым спокойствием. Кроме переменных местных
подводчиков, контингент возчиков крайне разнообразный: пленные
австро-германцы, старые полковники, легко раненые офицеры, иногда просто
уклоняющиеся от строя; много не боевого элемента, в том числе почти все
общественные деятели, следовавшие при армии. Революция и поход перевернули
социальные перегородки.
   Если всем было тяжело, то положение раненых, в особенности тяжелых,
стало катастрофическим. Почти каждый день длинный утомительный поход, в
тряской телеге, по невылазной грязи, по кочкам и рытвинам, иногда рысью.
Три четверти дня под открытым небом, в поле под проливным дождем или в
жестокую стужу, от которой не спасала подостланная солома и наброшенные
жидкие шинели и одеяла.
   Ночлег - в только что взятой с бою станице или ауле, которые не могли
дать в краткий срок остановки ни достаточно крыш, ни достаточно
продовольствия для набившегося сверх меры воинства. Иногда двое суток без
ночлега и без разгрузки - с одной только перепряжкой лошадей. И на
походе, и не раз на стоянке - немолчный гул неприятельской артиллерии и
сухой треск рвущихся возле снарядов...
 
   Не было надлежащей санитарной организации и почти не было ни
инструментов, ни медикаментов, ни перевязочного материала и
антисептических средств. Раненые испытывали невероятные страдания, умирали
от заражения крови и от невозможности производить операции - даже легко
раненые. Нужно было обладать, поистине, огромным жизненным импульсом,
чтобы вынести все эти муки и сохранить незатемненный разум и самую жизнь.
Иногда даже жизнерадостность... накануне смерти.
   В армии знали, что делается в лазарете и что ожидает каждого, кому
придется лечь туда. Из лазарета шел стон и просьбы о помощи; там
создавалась острая атмосфера враждебности раненых к лазаретному персоналу)
вызывавшая иногда в ответ полную апатию даже со стороны людей преданных
своему делу, но положительно сбившихся с ног и растерявшихся в необычайной
обстановке похода. Ибо наряду с безразлично относившимися к страданиям
добровольцев, среди врачей и сестер были люди в полном смысле слова
самоотверженные. О многих из них сохранили благодарную память добровольцы,
уже обреченные и вырвавшиеся из холодных объятий смерти.
   Вспоминают, вероятно, добрым словом и одного из бывших начальников
лазарета, доктора Сулковского - друга немощных, который умер потом через
год, заразившись от больных сыпным тифом.
   Не раз жалобы раненых доходили до генерала Корнилова, чутко
относившегося к ним и болевшего за них душой; он обрушивался сурово на
виновников неурядицы, облегчал как мог положение раненых и одним своим
присутствием вносил успокоение в души страдальцев.
   В свою очередь кричал, ругался, просил и разводил беспомощно руками
Эльснер По существу они могли только сменить людей и улучшить внутренние
санитарные распорядки. Действительно, за время похода сменилось 8
начальников лазарета, среди которых был и персонаж комический, и
самоотверженный врач, и душевно преданный своему делу, работавший без
устали полковник, наконец, приобретший большой опыт в санитарном деле еще
на Юго-западном фронте - земец. Дело шло то несколько лучше, то хуже.
Никто не мог изменить общих условий жизни армии и ее зияющей раны, ибо для
этого нужно было прежде всего вырваться из большевистского окружения.
   Смерть витала над лазаретом, и молодые жизни боролись с ней не раз
исключительно только силою своего духа.
   Иногда обстановка слагалась особенно тяжело, и раненые, теряя
самообладание, угрожали лазаретному персоналу револьверами. Начальство и
армейский комендант принимали меры к успокоению. Одного только не решались
сделать - отнять у раненых оружие; возможность распорядиться своею жизнью
в последний роковой момент - была неотъемлемым правом добровольцев...
   ***
 Под Усть-Лабой надо было спешить, так как всегда спокойный и
уравновешенный Богаевский доносил, что его сильно теснят и просил
подкреплений. Корнилов двинул вперед Юнкерский батальон и Корниловский
полк. Первый пошел правее на видневшуюся насыпь железн. дороги из
Екатеринодара, второй прямо на станицу.
   Быстро, без выстрела двинулись Юнкера и, встреченные перед самым
полотном огнем неприятельских цепей, с криком - Ура! ударили на них и
скрылись за насыпью.
   Мы идем с корниловцами, которые выслали колонну влево, в обход станции
и наступают тихо, выжидая результатов обхода. С цепями идет с винтовкой в
руках генерал Казанович - корпусный командир.
   - Совестно так, без дела - отвечает, улыбнувшись исподлобья на чей-то
шутливый вопрос.
   Несколько поодаль стоит генерал Алексеев со своим адъютантом ротмистром
Шапроном и с сыном. Ему тяжко в его годы и с его болезнью, но никогда еще
никто не слышал из уст его малодушного вздоха. Тщательно избегая всего,
что могло бы показаться Корнилову вмешательством в управление армией, он
бывал, однако, всюду - и в лазарете, и в обозе, и в бою; всем
интересовался, все принимая близко к сердцу и помогал добровольцам чем мог
- - советом, словом ободрения, тощею казной.
   Рис. 10 Со стороны станицы показался какой то конный, неистово машущий
руками. Делегат:
   "товарищи" форштадта*164 решили пропустить нас без боя. Цепи поднялись
и пошли, с ними штаб и конвой. Но едва прошли полверсты - из окраины
станицы затрещали ружья, пулеметы, а из появившегося бронированного поезда
полетели шрапнели.
   Пришли, очевидно, чужие - подкрепление из Кавказской.
   Опять Корнилов в жестоком огне, и Марков горячо нападает на штаб:
   - Уведите вы его, ради Бога. Я не в состоянии вести бой и чувствовать
нравственную ответственность за его жизнь.
   - А вы сами попробуйте, Ваше превосходительство!.. - отвечает,
улыбаясь, всегда веселый ген. Трухачев.
   Но охват Корниловцев уже обозначился. Двинулись в атаку и с фронта, и
скоро весь полк ворвался на станцию и в станицу, сбил большевиков с
отвесной береговой скалы, венчавшей вход на дамбу, овладел мостом и
перешел за реку Кубань.
   Мы поехали следом через поле, на котором кое-где были разбросаны
большевистские и добровольческие трупы, через вымерший вокзал, к станичной
площади.
   Остановились на привал. Вдруг получается донесение, что с востока, от
Кавказской подошел большевистский эшелон, разгрузился и идет к станице.
Скоро по вокзалу и станице начали глухо взрываться шестидюймовые бомбы.
Штаб и конвой - больше никого! Неженцев в пылу боя увлекся преследованием
и не оставил заслона против Кавказской. Корнилов сумрачен и озабочен;
вместе с Романовским идут к окраине; скоро ординарцы развозят
распоряжения: поставить на площади батарею, повернуть на восточную окраину
часть Офицерского полка, который с Марковым подходил к вокзалу, вернуть
батальон корниловцев... Проходит около 3/4 часа, пока собираются части, и
борьбу ведет одна лишь батарее Миончинского. Но скоро бегом мимо станции
проходят Марковские офицеры и вместе с Корниловцами бьют и обращают в
бегство подходящих уже к самой станице большевиков.
   Путь свободен.
   Как по внушению в одно мгновение знает об этом все население
трехверстного обоза - всеобщая радость; дошло известие и до арьергарда.
Там устойчиво - Богаевский выполнил свою задачу, сдержал преследующих.
   До Некрасовской, где назначен ночлег, еще 10 верст. Всю ночь идут
нескончаемой вереницей обозы, колонны. Запрудили улицы Некрасовской. В
сутки прошли 46 верст с двухсторонним боем и переправой!.. Измученные люди
в ожидании квартирьеров валятся на порогах хат, просто на улице. Спят и
грезят: пришли в Закубанье на желанный отдых... И хотя завтра мы проснемся
вновь от злорадно стучащей по крышам домов большевистской шрапнели, но это
уже не так важно: благополучная переправа через Кубань подымает настроение
добровольцев, оживляет их надежды.
   ***
 Повсюду в области, в каждом поселке, в каждой станице собиралась красная
гвардия из иногородних (к ним примыкала часть казаков, фронтовиков), еще
плохо подчинявшаяся Армавирскому центру*165, но следовавшая точно его
политике.
   Объединяясь временами в волостные, районные, "армейские" организации,
эта вооруженная сила, представлявшая недисциплинированные, хорошо
вооруженные, буйные банды, будучи единственной в крае, приступила к
выполнению своих местных задач: насаждению советской власти, земельному
переделу, "изъятию хлебных излишков" "социализации" т. е. попросту
ограблению зажиточного казачества и обезглавливанию его - преследованием
офицерства, небольшевистской интеллигенции, священников, крепких стариков.
И прежде всего - к обезоружению.
   Достойно удивления, с каким полным непротивлением казачьи станицы,
казачьи полки и батареи отдавали свои орудия, пулеметы, ружья, которые шли
отчасти на вооружение местных красногвардейских отрядов, отчасти
отвозились в ближайшие центры. Когда, например, потом, в конце апреля"
восстали против большевиков казаки одиннадцати станиц Ейского отдела и
двинулись на Ейск, это было по описанию Щербины в полном смысле безоружное
ополчение. "У казаков было не более 10 винтовок на сотню, остальные
вооружились чем могли. Одни прикрепили к длинным палкам кинжалы или
заостренные полоски железа, другие, сделав из железных вил что-то вроде
копий, третьи вооружались острогой, а иные просто захватили лопаты и
топоры". Восстание тогда было жестоко подавлено. Против беззащитных станиц
выступали обыкновенно бронепоезда и карательные отряды с... казачьими
орудиями.
   Иногда за этими карательными отрядами шли большие обозы; в них
нагружалось награбленное добро женщинами красногвардейцев, которые не раз
превосходили в жестокости и садизме мужчин.
   К началу апреля все селения иногородних, а из 87 кубанских станиц 85,
уже числились большевистскими. По существу большевизм станиц был чисто
внешний. Во многих сменялись лишь названия: атаман стал комиссаром,
станичный сбор - советом; станичное правление - исполнительным
комитетом. Где комитеты захватывались иногородними, их саботировали,
переизбирая чуть ли не каждую неделю. Шла упорная, но чисто пассивная
борьба векового уклада жизни, цепко державшего в своих руках даже
прозелитов новой веры - фронтовую молодежь.
   Борьба без воодушевления, без подъема, а, главное, без всякого
духовного руководства: от своего офицерства и рядовой интеллигенции
казачество отвернулось - без злобы, скорее с сожалением, полагая такой
ценой купить покой и "нейтралитет"; а казачья революционная демократия
сама оторвалась от массы, став на распутье между большевистским
коммунизмом и казачьим консерватизмом.
   Было желание, но не было дерзания. Вот и большая, богатая Некрасовская
станица, с незначительным составом иногородних, покорно подчинялась
какой-то "Еленовской роте", нас встретила с чувством радости и затаенной
надежды, но, узнав, что завтра мы пойдем дальше, притихла и замкнулась в
себя.
   Большевистский отряд, стоявший в Некрасовской, долго бряцал оружием и
митинговал, но в день нашего прихода с утра потихоньку, стыдливо ушел из
станицы за Лабу. В этом районе, густо усеянном иногородними поселениями,
давно уже было введено советское управление и существовала военная
организация, возглавлявшаяся "армейским военно-революционным советом", с
центром в селе Филипповском.
   Несколько красногвардейских шаек с батареей заняли вплотную левый берег
Лабы, камыши и прилегающие хутора и с утра 7-го по станице, расположенной
на нагорном берегу, открыли орудийный и пулеметный огонь. Войска измучены,
наведение моста и переправа через глубокую реку засветло под огнем
противника вызовет тяжелые потери... Корнилов приказал начать переправу
авангардных частей ночью.
   Днем обсуждали план предстоящих действий. В Закубанье на отдых
рассчитывать нельзя - район кишит большевиками; учитывая общее
направление движения армии, большевики поджидали нас в Майкопе, куда
"Кубанский областной "комитет"
   сосредоточивал войска, оружие и боевые запасы. Решено было поддержать
большевиков в этом убеждении, двигаясь на юг; затем, перейдя реку Белую,
круто повернуть на запад. Это движение выводило нас в район черкесских
аулов, дружественных армий, давало возможность соединения с Кубанским
добровольческим отрядом, отошедшим по слухам в направлении Горячего ключа,
и не отвлекало от главной цели - Екатеринодара.
   Большевистское официальное сообщение, напечатанное в "Известиях",
найденных позже, и относящееся к этому дню - 7 марта, так определяло
общее положение "белогвардейских банд":
   "После обхода станции Тихорецкой, Корнилов продвинулся к Выселкам.
Советские войска умелым маневром окружили здесь корниловцев. К сожалению,
по топографическим условиям местности не удалось создать тесного кольца...
и Корнилов вынужден был (пойти) через имевшуюся отдушину к востоку по
дороге со станц. Кореновской на станицу Усть-Лабинскую, имея своей задачей
пробиться к Майкопу... Белогвардейцы снова заперты в кольце войск еще
более тесном... Они мечутся, стараясь нащупать более слабое место среди
кольца революционных войск, чтобы, найдя его, пробиться к какому-нибудь
мало-мальски крупному городскому центру, где можно было бы хоть временно
опереться... Час расплаты Корнилова, Алексеева и всех главарей,
находящихся у него в отряде, стал ближе".
   Что касается "отрядов Филимонова и Покровского", то "разбитые под
Ека