жу в отделение к друзьям.
Радостная встреча. Поздоровался с Романовским. Марков сгорает от
нетерпения, но выдерживает роль" - не вмешивается.
   Здесь гораздо уютнее. Марков - деньщик Романовского - в дружбе с
"товарищами", бегает за кипятком для "своего офицера" и ведет беседы
самоуверенным тоном с митинговым пошибом и ежеминутно сбиваясь на
культурную речь. Какой-то молодой поручик, возвращающийся из отпуска в
Кавказскую армию, посылает его за папиросами и потом мнет нерешительно
бумажку в руке: дать на чай, или обидится?.. Удивительно милый этот
поручик, сохранивший еще незлобие и жизнерадостность, думающий о полку, о
войне и как то конфузливо скромно намекающий, что его вероятно уже ждут в
полку два чина и "Владимир". Он привязался за время пути к Романовскому и
ставил его в труднейшее положение своими расспросами. Иван Павлович на ухо
шепнул мне "изолгался я до противности". Поручик увидел меня.
   - Ваше лицо мне очень знакомо. Ваша летучка не была ли во 2-й дивизии
в 16-м году?
   2-ая дивизия действительно входила в состав моего корпуса на Румынском
фронте. Я спешу отказаться и От дивизии, и от знакомства.
   Но вот, наконец, цель наших стремлений - Донская область. Прошли
благополучно Таганрог, где с часу на час ожидалось прибытие матросских
эшелонов. Вот и Ростовский вокзал - громадный военный лагерь с каким то
тревожным и неясным настроением. Решили до выяснения обстановки соблюдать
конспирацию. Марков остался до утра у родных в Ростове. Кавказский поручик
предупредительно предлагает взять билеты на Тифлис и озаботиться местами.
   - Нет, милый поручик, едем мы вовсе не в Тифлис, а в Новочеркасск; а
во 2-й дивизии мы с вами действительно виделись и под Рымником вместе
дрались.
   Прощайте, дай вам Бог счастья...
   - А-а! - он застыл от изумления.
   В Новочеркасск прибыли под утро. В Европейской гостинице -
"контрреволюционный штаб" - не оказалось ни одного свободного номера. В
списке жильцов нашли знакомую фамилию - "полковник Лебедев". Послали в
номер заспанного швейцара.
   - Как о вас доложить?
   - Скажите, что спрашивают генералы Деникин и Романовский, - говорит
мой спутник.
   - Ах, Иван Павлович! Ну и конспираторы же мы с вами!..
   В это чуть занимавшееся утро не спалось. После почти трех месяцев
замкнутой тюремной жизни свобода ударила по нервам массой новых
впечатлений. В них еще невозможно было разобраться. Но одно казалось
несомненным и нагло кричало о себе на каждом шагу:
   Большевизм далеко еще не победил, но вся страна - во власти черни.
   И невидно или почти невидно сильного протеста или действительного
сопротивления.
   Стихия захлестывает, а в ней бессильно барахтаются человеческие особи,
не слившиеся с нею. Вспомнил почему-то виденную мною раз сквозь
приотворенную дверь купе сцену. В проходе, набитом серыми шинелями,
высокий, худой, в бедном потертом пальто человек, очевидно много часов
переносивший пытку стояния, нестерпимую духоту и главное всевозможные
издевательства своих спутников, истерически кричал:
   - Проклятые! Ведь я молился на солдата... А теперь вот, если бы мог,
собственными руками задушил бы!.. Странно - его оставили в покое.
   Поздно вечером 19 ноября комендант Быховской тюрьмы сообщил
георгиевскому караулу о полученном распоряжении освободить генерала
Корнилова, который уезжает на Дон. Солдаты приняли это известие без каких
либо сомнений. Офицеры караула капитан Попов и прапорщик Гришин беседовали
по этому поводу с георгиевцами и встретили с их стороны сочувствие и
доброе отношение к уезжающему.
   В полночь караул был выстроен, вышел генерал, простился с солдатами,
поблагодарил своих "тюремщиков" за исправное несение службы, выдал в
награду 2 тысячи рублей. Они ответили пожеланием счастливого пути и
провожали его криками "Ура!". Оба караульные офицеры присоединились к
Текинцам.
   В час ночи сонный Быхов был разбужен топотом коней. Текинский полк во
главе с генералом Корниловым шел к мосту и, перейдя Днепр, скрылся в
ночной тьме.
   Из Могилева двигался навстречу 4-й эскадрон с командиром полка.
Командир не сочувствовал походу и не подготовил полк к дальнему пробегу,
но теперь шел с ним, так как знал, что не в силах удержать ни офицеров, ни
всадников. Не было взято ни карт, ни врача, ни фельдшера и ни одного
перевязочного пакета; не запаслись и достаточным количеством денег.
Небольшой колесный обоз, взятый с собой, обслуживался регулярными
солдатами, которые после первого же перехода бежали.
   Рис. 3 Текинский полк шел всю ночь и весь день, чтобы сразу оторваться
от могилевского района. Следуя в общем направлении на юго-восток и заметая
следы, полк делал усиленные переходы, преимущественно по ночам, встречая
на пути плохо еще замерзшие, с трудными переправами реки и имее впереди
ряд железнодорожных линий, на которых ожидалось организованное
сопротивление. В попутных деревнях жители разбегались или с ужасом
встречали Текинцев, напуганные грабежами и разбоями вооруженных шаек,
бороздивших тогда вдоль и поперек Могилевскую губернию. И провожали с
удивлением "диких", в первый раз увидев солдат, которые никого не трогают
и за все щедро расплачиваются.
   В техническом отношении полковник Кюгельген вел полк крайне не искусно
и не расчетливо. В первые семь суток пройдено было 300 - 350 верст, без
дневок, по дорогам и без дорог - лесом, подмерзшими болотами и занесенной
снежными сугробами целиной, - по двое суток не расседлывали лошадей; из
семи ночей провели в походе четыре; шли обыкновенно без надлежащей
разведки и охранения, сбивались и кружили; пропадали отсталые, квартирьеры
и раненые...
   Был сильный мороз, гололедица; всадники приходили в изнеможение от
огромных переходов и бессонных ночей; невероятно страдали от холода и, как
говорить один из участников, в конце концов буквально "отупели"; лошади,
не втянутые в работу, шли с трудом, отставали и калечились. Впереди -
огромный путь и полная неизвестность. Среди офицеров сохранялось
приподнятое настроение, поддерживаемое обаянием Корнилова, верностью слову
и, может быть, романтизмом всего предприятия: из Быхова на Дон, больше
тысячи верст, в зимнюю стужу, среди множества преград и опасностей, с
любимым вождем - это было похоже на красивую сказку... Но у всадников с
каждым днем настроение падало, и скоро... сказка оборвалась; началась
тяжелая проза жизни.
   На седьмой день похода, 26-го, полк выступил из села Красновичи и
подходил к деревне Писаревке, имея целью пересечь железную дорогу
восточнее станции Унечи.
   Явившийся добровольно крестьянин проводник навел Текинцев на
большевистскую засаду: поравнявшись с опушкой леса, они были встречены
почти в упор ружейным огнем. Полк отскочил, отошел в Красновичи и оттуда
свернул на юго-запад, предполагая обойти Унечи с другой стороны. Около 2
ч. дня подошли к линии Московско-Брестской железной дороги около станции
Песчаники. Неожиданно из-за поворота появился поезд и из приспособленных
"площадок" ударил по колонне огнем пулеметов и орудия. Головной эскадрон
повернул круто в сторону и ускакал;*114 несколько всадников - свалилось;
под Корниловым убита лошадь;*115 полк рассыпался. Корнилов, возле которого
остались командир полка и подполковник Эргардт, отъехал в сторону.
   Долго собирали полк; подвели его к Корнилову. Измученные в конец
Текинцы, не понимавшие что творится вокруг, находились в большом волнении.
Они сделали все, что могли, они по-прежнему преданы генералу, но...
   - Ах, бояре! Что мы можем делать, когда вся Россия - большевик... -
говорили они своим офицерам.
   "Подъехав к сборному пункту полка - рассказывает штаб-ротмистр С. - я
застал такую картину: всадники стояли в беспорядке, плотной кучей; тут же
лежало несколько раненых и обессилевших лошадей и на земле сидели и лежали
раненые всадники. Текинцы страшно пали духом и вели разговор о том, что
все равно они окружены, и половины полка нет на лицо и поэтому нужно
сдаться большевикам. На возражение офицеров, что большевики в таком случае
расстреляют генерала Корнилова, всадники ответили, что они этого не
допустят, и в то же время упорно твердили, что необходимо сдаваться.
Офицеры попросили генерала Корнилова поговорить с всадниками. Генерал
говорил им, что не хочет верить, что Текинцы предадут его большевикам.
После его слов стихшая было толпа всадников вновь зашумела и из задних
рядов раздались крики, что дальше идти нельзя и надо сдаваться. Тогда
генерал Корнилов вторично подошел к всадникам и сказал:
   - Я даю вам пять минуть на размышление; после чего, если вы все таки
решите сдаваться, вы расстреляете сначала меня. Я предпочитаю быть
расстрелянным вами, чем сдаться большевикам.
   Толпа всадников напряженно затихла; и в тот же момент ротмистр
Натансон, без папахи, встав на седло, с поднятой вверх рукой, закричал
толпе:
   - Текинцы! Неужели вы предадите своего генерала? Не будеть этого, не
будет!..
   2-й эскадрон садись!"
   Вывели вперед штандарт, за ним пошли все офицеры, начал садиться на
коней 2-й эскадрон, за ним потянулись остальные. Это не был уже строевой
полк - всадники шли вперемешку, толпой, продолжая ворчать, но все же шли
покорно за своими начальниками. Кружили всю ночь и под утро благополучно
пересекли железную дорогу восточнее Унечи.
   В этот день Корнилов решил расстаться с полком, считая, что без него
полку будет легче продвигаться на юг. Полк с командиром полка и семью
офицерами должен был двигаться в м. Погар, вблизи Стародуба, и далее на
Трубчевск, а Корнилов - с отрядом из всех остальных офицеров
(одиннадцать) и 32 всадников на лучших лошадях пошел на юг на переправу
через Десну, в направлении Новгорода-Северска.
   Отряд этот натыкался на засады, был окружен, несколько раз был
обстрелян и, наконец, 30-го отошел в Погар. Здоровье генерала Корнилова,
который чувствовал себя очень плохо еще в день выступления, окончательно
пошатнулось. Последний переход он уже едва шел, все время поддерживаемый
под руки кем либо из офицеров; страшный холод не давал возможности сидеть
на лошади. Считая бесцельным подвергать в дальнейшем риску преданных ему
офицеров, Корнилов наотрез отказался от их сопровождения и решил
продолжать путь один.
   В сопровождении офицера и двух всадников он, переодетый в штатское
платье, отправился на станцию Холмичи и, простившись с ними, сел в поезд,
отправлявшийся на юг. Командир полка послал телеграмму Крыленко
приблизительно такого содержания:
   выполняя приказание покойного Верховного главнокомандующего, генерала
Духонина, Текинский полк сопровождал на Дон генерала Корнилова; но 26-го
полк был обстрелян, под генералом Корниловым убита лошадь, и сам он пропал
без вести. За прекращением задачи, полк ожидает распоряжений.
   Но распоряжений не последовало. Пробыв в Погарах почти две недели,
отдохнув и устроившись, полк в составе 14 офицеров и не более, чем 125
всадников двинулся на юг, никем уже не тревожимый; принимал участие где-то
возле Новгород-Северска в бою между большевиками и украинцами на стороне
последних, потом после долгих мытарств попал в Юев. И в январе, ввиду
отказа украинского правительства отправить Текинский полк на Дон и
последовавшего затем занятия большевиками Киева, полк был распущ„н.
Десяток офицеров и взвод всадников с января сражались в рядах
Добровольческой армии.
   В ночь на 3 декабря в арестантском вагоне под сильным украинским
караулом везли в Киев двух отставших и пойманных текинских офицеров. Один
из них, ротмистр А.
   на станции Конотоп в сопровождении караульного офицера был отпущен в
буфет за провизией. На перроне его окликнул хромой старик, в старой
заношенной одежде и в стоптанных валенках:
   - Здорово товарищ! А Гришин с вами?
   - Здравия... здравствуйте, да...
   Старик кивнул головой и исчез в толпе.
   - Послушайте, да ведь это генерал Корнилов! - воскликнул караульный
офицер.
   Ледяной холод в сердце, неискренний смешок и сбивчивая речь в ответ:
   - Что вы, ха-ха, как так Корнилов, просто знакомый один...
   6 декабря "старик" - по паспорту Ларион Иванов, беженец из Румынии -
прибыл в г. Новочеркасск, где его ждали с тревожным нетерпением семья и
соратники.


                                ГЛАВА XIV.

   Приезд на Дон генерала Алексеева и зарождение "Алексеевской
организации". Тяга на Дон. Генерал Каледин.

   30 октября генерал Алексеев, не перестававший еще надеяться на перемену
политической обстановки в Петрограде, с большим трудом согласился на
уговоры окружавших его лиц - бросить безнадежное дело и, согласно
намеченному ранее плану, ехать на Дон. В сопровождении своего адъютанта
ротмистра Шапрона, он 2-го ноября прибыл в Новочеркасск и в тот же день
приступил к организации вооруженной силы, которой суждено было судьбой
играть столь значительную роль в истории русской смуты Алексеев
предполагал воспользоваться юго-восточным районом, в частности Доном, как
богатой и обеспеченной собственными вооруженными силами базой, для того
чтобы собрать там оставшиеся стойкими элементы - офицеров, юнкеров,
ударников, быть может старых солдат и организовать из них армию,
необходимую для водворения порядка в России. Он знал, что казаки не желали
идти вперед для выполнения этой широкой государственной задачи. Но
надеялся, "что собственное свое достояние и территорию казаки защищать
будут".
   Обстановка на Дону оказалась, однако, необыкновенно сложной. Атаман
Каледин, познакомившись с планами Алексеева и выслушав просьбу "дать приют
русскому офицерству", ответил принципиальным сочувствием; но, считаясь с
тем настроением, которое существует в области, просил Алексеева не
задерживаться в Новочеркасске более недели и перенести свою деятельность
куда-нибудь за пределы области - в Ставрополь или Камышин.
   Не обескураженный этим приемом и полным отсутствием денежных средств,
Алексеев горячо взялся за дело: в Петроград, в одно благотворительное
общество послана была условная телеграмма об отправке в Новочеркасск
офицеров, на Барочной улице помещение одного из лазаретов обращено в
офицерское общежитие, ставшее колыбелью добровольчества, и вскоре получено
было первое доброхотное пожертвование на "Алексеевскую организацию" - 400
руб. - это все, что в ноябре месяце уделило русское общество своим
защитникам. Несколько помогло благотворительное общество.
   Некоторые финансовые учреждения оправдывали свой отказ в помощи
циркулярном письмом генерала Корнилова, требовавшим направления средств
исключительно по адресу Завойко Было трогательно видеть и многим, быть
может, казалось несколько смешным, как бывший Верховный главнокомандующий,
правивший миллионными армиями и распоряжавшийся миллиардным военным
бюджетом, теперь бегал, хлопотал и волновался, чтобы достать десяток
кроватей, несколько пудов сахару и хоть какую-нибудь ничтожную сумму
денег, чтобы приютить, обогреть и накормить бездомных, гонимых людей.
   А они стекались - офицеры, юнкера, кадеты и очень немного старых
солдат - сначала одиночно, потом целыми группами. Уходили из советских
тюрем, из развалившихся войсковых частей, от большевистской "свободы" и
самостийной нетерпимости. Одним удавалось прорываться легко и благополучно
через большевистские заградительные кордоны, другие попадали в тюрьмы,
заложниками в красноармейские части, иногда... в могилу. Шли все они
просто на Дон, не имея никакого представления о том, что их ожидает, -
ощупью, во тьме через сплошное большевистское море - туда, где ярким
маяком служили вековые традиции казачьей вольницы и имена вождей, которых
народная молва упорно связывала с Доном.
   Приходили измученные, оборванные, голодные, но не павшие духом. Прибыл
небольшой кадр Георгиевского полка из Киева, а в конце декабря и
Славянский ударный полк, восстановивший здесь свое прежнее имя
"Корниловский".
   Одиссее Корниловского полка чрезвычайно интересна, как показатель тех
внутренних противоречий, которые ставила революция перед сохранившими
верность долгу частями армии.
   Корнилов, прощаясь с полком 1 сентября, писал в приказе:
   "все ваши мысли, чувства и силы отдайте Родине, многострадальной
России. Живите, дышите только мечтою об ее величии, счастье и славе. Бог в
помощь вам". И полк пошел продолжать свою службу на Юго-Западный фронт в
самую гущу озверелой и ненавидевшей его солдатской массы, становясь на
защиту велений ненавидимого им правительства. Слабые духом отпадали,
сильные держались. В сентябрьскую и октябрьскую полосу бунтов и мятежей
правительственные комиссары широко использовали полк для усмирения, так
как "революционные войска" - их войска потеряли образ и подобие не только
воинское, но и человеческое. Полк был законопослушен и тем все более
навлекал на себя злобу и обвинение в "контрреволюционности". В последних
числах октября, когда в Киеве вспыхнуло большевистское восстание,
правительственный комиссар доктор Григорьев*116 от имени Временного
правительства просит полк поддержать власть и ведет его в Киев, поставив
его там нелепыми и безграмотными в военном отношении распоряжениями в
тяжелое положение. На улицах города идет кровавый бой, в котором
политическая дьявольская мельница отсеяла три течения: 1. корниловцы и
несколько киевских военных училищ (Константиновское, Николаевское,
Сергиевское) - на стороне не существующего уже Временного правительства;
2. украинцы совместно с большевиками, руководимые двумя характерными
фигурами - генеральным секретарем Петлюрой и большевистским комиссаром
Пятаковым; 3. чехи и донские казаки, сохраняющие "нейтралитет" и не
желающие "идти против народа".
   Опять гибнет стойкая молодежь, расстреливаемая я в бою, и просто на
улицах, и в домах - украинцами и большевиками.
   В разгаре боя комиссар заявляет, что "выступление правительственных
войск в Киеве против большевиков натолкнулось на национальное украинское
движение, на что он не шел, а потому он приступает к переговорам о выводе
правительственных войск".*117 Власть в городе переходит к Центральной раде
в блоке с большевиками. Военные училища отправляются на Дон и Кубань, а
Корниловский полк получает приглашение Петлюры остаться... для охраны
города! Какие чувства недоумения, подавленности и отчаяния должны были
испытывать эти люди среди того сплошного бедлама, в который обратилась
русская жизнь!
   С большим трудом выведя полк из Киева, Неженцев послал отчаянную
телеграмму в Ставку, прося спасти полк от истребления и отпустить его на
Дон, на что получено было согласие донского правительства. Ставка, боясь
навлечь на себя подозрение, категорически отказала. Только 18 ноября,
накануне ликвидации Ставки получено было распоряжение Верховного,
выраженное условным языком телеграммы: передвинуть полк на Кавказ "для
усиления Кавказского фронта и для новых формирований"... Но было уже
поздно: все пути заняты большевиками, "Викжель" им содействует; оставалась
только одна возможность присоединения по частям к казачьим эшелонам,
которые, как "нейтральные", пропускались на восток беспрепятственно.
Начинается лихорадочная погрузка полкового имущества. Составили поезд,
груженный оружием, пулеметами, обозом - ни один казачий эшелон не берет
его с собою. Тогда полк решается на последнее средство:
   эшелон с имуществом под небольшой охраной с фальшивым удостоверением о
принадлежности его к одной из кавказских частей отправляется
самостоятельно, полк распускается, а по начальству доносят, что весь
наличный состав разбежался...
   И вот, после долгих мытарств к 19 декабря прибывает в Новочеркасск
эшелон Корниловского полка, а к 1 января 1918 г. кружными путями в
одиночку и группами собираются 50 офицеров и до 500 солдат.
   Передо мною список этих офицеров: большая половина их, в том числе и
доблестный командир полка, сложили свои головы на тернистом пути от Курска
до Новороссийска и Крыма... Прочие - одни живы, других судьбы не знаю.
   Я остановился на этих страницах полковой истории, чтобы показать, в
каких муках рождалась на свет Добровольческая армия