д он сам начинает смеяться.
   - Значит, вы не Жюль? - неуверенно спросил я.
   -  Я  вам  могу  еще  раз  представиться:  профессор  Кэндзи  Танихата,
очередной председатель Космического Совета.
   Не знаю, что именно  убедило  меня  -  интонации  ли  голоса,  какое-то
благородство, но я уже готов был поверить собеседнику.
   - Простите, - пробормотал я. - Я сразу... так неожиданно... и потом...
   - Понимаю, товарищ Шухмин, я бы на вашем  месте  тоже  решил,  что  это
шутка. И тем не менее я не шучу. Мои коллеги и я очень  хотели  бы  знать,
действительно ли вы обладаете способностью понимать язык животных.  Правда
ли это?
   - Да, как будто что-то в этом роде у меня получается.
   - Отлично, отлично, - оживился  мой  собеседник.  Он  произносил  слово
"отлично" как "отрично". - Собственно, я не сомневался в этом. Член Совета
доктор Иващенко очень живо рассказывал нам об одном вашем выступлении.
   - Да, но...
   - Прошу прощения. Сейчас я все объясню. Совет как  раз  ищет  человека,
наделенного таким даром, и мы бы мечтали познакомиться с вами и объяснить,
что к чему. Причем все это  не  терпит  отлагательства.  Скажите,  товарищ
Шухмин, как вам было бы  удобнее  -  чтобы  мы  прилетели  к  вам  или  вы
предпочтете слетать в Париж, сейчас Совет заседает в Париже.
   Бедная моя голова шла кругом. Она уже  давно  начала  вращаться  вокруг
своей оси, с того самого момента, когда бородатый Пряхин  ворвался  в  мой
тихий мирок и взорвал его покой. Ускорила вращение и Ивонна,  окончательно
вскружив  мне  голову.  А  теперь  тысячах  в  пяти  километрах  от   меня
председатель Космического Совета ждал моего разрешения прилететь ко мне. А
Тигр и Чапа продолжали банально ссориться, и я показал им кулак.
   Ах, слаб, слаб человек, и даже в звездные  свои  минуты  трудно  бывает
выскочить из привычной наезженной колеи. Конечно, я должен был  немедленно
лететь в Париж. Космический Совет  -  шутка  ли.  С  другой  стороны,  так
хотелось, чтобы Ивонна увидела, кто ко мне пожаловал. Чтобы ее  загадочные
глаза вылезли бы на ее очаровательный лобик от изумления.
   - Если бы вы... конечно, я понимаю...
   - Сегодня же вечером, с вашего разрешения, мы будем у вас, - сказал мой
собеседник. - Пожалуй, так Даже лучше.  Ваши  животные  будут  работать  в
привычной обстановке. До вечера, товарищ Шухмин.



8

   - Я стоял, раскрыв рот, как деревенский идиот, и смотрел  на  замолкшие
часы, - продолжал свой рассказ Шухмин. - Невероятность происшедшего  никак
не укладывалась в сознание. Наоборот, с каждой минутой  оно  казалось  все
менее реальным. Голос профессора еще звучал в моих ушах, но становился все
менее реальным, таял под напором недоумения. Сомнений. Скепсиса. Этого  же
просто не могло  быть.  Председатель  Кос-ми-чес-ко-го  Со-ве-та.  Мне.  В
Сосновоборск. Юрию Шухмину. "Отрично". "Сегодня же прилетим к вам".  Чушь.
Хотя бы потому, что этого не, могло быть. Но я пока что  еще  ни  разу  не
страдал от галлюцинаций. От приступов глупости - да. Нерешительности - еще
как. Внутренней душевной неприбранности - почти постоянно. Но галлюцинаций
не было.
   Боже, как я глуп! Я буквально перелетел через комнату, кинулся к своему
портативному компьютеру, дрожащей рукой нажал на клавиши и завизжал:
   - Космический Совет, где он сейчас заседает и кто председатель?
   - Космический Совет заседает сейчас в Париже, - через несколько  секунд
ответил компьютер. - Председатель - профессор Кэндзи Танихата.
   - Спасибо, ящичек, - сказал с чувством  и  погладил  серебристый  бочок
моего "Эппла".
   Может быть, я никогда не совершу полет с Ивонной под куполом цирка,  но
я влетел в ее номер.
   - Юрка! - испуганно  пискнула  Ивонна,  уронив  от  неожиданности  свой
золотой цирковой костюм, который она держала на коленях. - Что с тобой? Ты
болен?
   - Болезнь еще не основание,  чтобы  врываться  к  дамам  без  стука,  -
назидательным тоном заметила ее мама, стоявшая в этот  момент  на  голове.
При этом она сделала неодобрительный жест ногой. - Ивонна, припомнишь  еще
матушку, он сделает тебя несчастной.
   - Руфина, - с достоинством сказал я, - я никогда не спорю с  женщинами,
стоящими на голове. Они в таком положении не понимают, где верх и где низ.
Но я пришел не для того, чтобы спорить.
   - Мама, он пришел сделать мне очередное предложение,  -  гордо  сказала
Ивонна. - По моим подсчетам, тридцать шестое.
   - Держись, дитя, хотя бы до пятидесятого. Главное - девичья гордость.
   -  Милые  дамы,  -  торжественно  сказал  я.  -  Не  надо  спорить.   Я
действительно пришел просить вас, но не руки Ивонны. Я  пришел  просить  о
помощи.
   - Что-нибудь с животными? - быстро спросила Ивонна.
   - Нет. Сегодня вечером у меня будут гости, и мне нужно  как-то  принять
их.
   - Ха, - сказала Руфина, потеряла равновесие и упала на пол, - он еще не
женился на тебе, а уже норовит эксплуатировать нас.
   - Я говорю совершенно серьезно. Сегодня ко мне прилетают председатель и
члены Космического Совета.
   Может быть, я произнес эти слова с такой торжественностью, может  быть,
они понимали, что так не шутят, но обе женщины округлили глаза и изумленно
уставились на меня.
   - Космический Совет? - с благоговейным ужасом переспросила Ивонна, и не
было для меня в мире слаще музыки, чем этот голос. - К тебе?
   - Детка, твой жених острит, - сказала Руфина, приходя в себя.
   - Нет, я не острю, милые дамы. Действительно  ко  мне  прилетают  члены
Космического Совета.
   - К тебе - члены Космического Совета? - еще раз спросила Ивонна.
   - Юра, вы настаиваете, что не острите?
   - Абсолютно настаиваю. Кроме того, это было бы совершенно неостроумно.
   - Но тогда...
   - Тогда это значит, что  я  не  шучу.  Они  действительно  будут  здесь
вечером. Возможно, они успеют  на  вечернее  представление,  но  я  думаю,
успеют они или нет, все равно мы должны принять их.
   - Юрочка, - сказал Руфина, и сарказм вытаивал из ее голоса на глазах, -
вы полагаете,  Космический  Совет  очень  интересуется  вашими  кошками  и
собаками?
   - Я не полагаю, - сухо отчеканил я, - я это просто знаю. Мне сказал  об
этом сам председатель профессор Танихата. Впрочем, если у вас  есть  более
важные дела, чем прием Космического Совета, я позвоню в ближайшее кафе.
   Я не мог сердиться на женщин за недоверчивость. Разве я сам только  что
не  назвал  профессора  Жюлем  и  стариной?  Просто  все  мы  постоянно  и
автоматически  оцениваем  поступающую  информацию  с   точки   зрения   ее
правдоподобия. Своего рода фильтр правдоподобия в наших мозгах.  И  сквозь
этот фильтр мысль о том, что некто Юрий Шухмин, он же Юра, Юрочка и  Юрка,
малоизвестный артист цирка, выступающий с  кошками  и  собаками,  человек,
делающий предложение Ивонне руки с постоянством календаря, вызывает острый
интерес Космического Совета, проходить никак не желала. Но в конце  концов
фильтры не выдержали, и обе Черутти всполошились, закудахтали,  заметались
по комнате.
   - Но у нас же ничего нет, - застонала Руфина. - Или угощать их  грибным
супом, который я сварила еще вчера?
   - Мама, помолчи, никакого грибного супа нет, я съела остатки ночью.
   - Чудовище, она тайком ест по ночам суп! Что от тебя можно ждать  после
этого?
   Они всплескивали руками, ссорились, смеялись и придумывали  меню.  Меня
отрядили за продуктами. Я помчался в ближайший магазин и по дороге  думал,
зачем я понадобился Совету.
   Перед магазином был небольшой сквер. По сочной траве ползал садовник  с
тихим жужжанием. Я подошел к нему и подставил ногу.  Садовник  остановился
перед ней и сказал недовольно "простите", объехал ногу и зажужжал  громче,
набирая скорость.
   На колпаке у него белой краской был выведен корявый номер 36. Почему-то
именно  этот  корявый  номер,  выведенный,   очевидно,   нетвердой   рукой
сосновоборских озеленителей, окончательно убедил меня, что я не сплю и  не
галлюцинирую.
   Потом я что-то убирал,  составлял  какие-то  столы,  что-то  чистил,  в
общем, выполнял роль домашнего робота, и думать было некогда.
   А перед самым началом вечернего представления, когда  я  готовил  своих
зверей к выходу, ко мне в комнату ворвался Франческо. Он  был  взлохмачен,
щеки его пылали:
   - Юра, у нас на представлении присутствуют члены  Космического  Совета,
представляете? Вы можете это представить?
   Я ответил, что вполне представляю, что еще днем знал об этом.
   Ну-с,  представление  прошло  вполне  благополучно,  а  после  него   я
познакомился с приезжими, и профессор Танихата рассказал мне о космограмме
с Элинии. Когда Танихата кончил, другой член Совета Иващенко спросил меня:
   -  Похоже,   вы   действительно   обладаете   уникальной   способностью
устанавливать контакт  с  животными.  Ограничиваются  ли  эти  способности
кошками и собаками? Или, скажем так, приходилось ли вам вступать в контакт
с другими животными, кроме ваших питомцев?
   - Да, конечно. Это же цирк. Сейчас у нас в труппе  работает,  например,
группа индийских слонов.
   - И вы... можете разговаривать с ними?
   - Ну, разговаривать - может быть, не  совсем  то  Слово.  Это  ведь  не
разговор, а мысленный обмен.
   - Обмен чем?
   - Эмоциями, образами, информацией.
   - Расскажите, товарищ Шухмин, как это получается. Чуть  подробнее.  Вот
вы подошли к слону. Представьте, что я слон.
   Все заулыбались, а я наморщил  лоб.  Мне  всегда  было  безумно  сложно
переводить мысленный контакт с животными на человеческий язык.
   - Я подхожу к слону и как бы включаюсь в него. Я чувствую, когда  связь
есть. Это... похоже на какую-то гулкость в голове, какой-то  еле  уловимый
фон, как при включенном, но молчащем приемнике. Я посылаю приветствие.
   - Как?
   - Я не могу объяснить. Я ничего специально для этого не делаю. Я как бы
направляю животному какой-то теплый мысленный заряд. И животное, если  оно
в духе, отвечает мне таким же  приветствием.  На  человеческом  языке  это
выглядело бы так примерно: "Я рад тебя видеть". -  "И  я  тоже".  Животные
ведь, как правило, необыкновенно отзывчивы на теплоту, прямо тянутся  тебе
навстречу. Посылаю потом заряд заинтересованности, ну, как бы интересуюсь,
как дела. Слон отвечает видеообразом: "Есть хочется, я бы поел  сейчас.  У
тебя в кармане нет ли чего-нибудь вкусненького?" Я  отвечаю  извинительным
видеообразом: "Пустые карманы, пустые руки".  Слон  отвечает:  "Жаль.  Ну,
ничего". Спрашиваю, как выступления. "Надоело, - говорит, - одно и то же".
   - Минуточку, минуточку, - Иващенко так и подался вперед, чуть  не  упал
со стула. - Это безумно интересно. До сих пор вся ваша беседа шла, как  вы
говорите, на уровне видеообразов. Более или  менее  конкретные  образы  на
соответствующем эмоциональном фоне. А вот такой ответ, что вы  только  что
привели, мол, "надоело, одно и то же" - это уже более  абстрактная  мысль.
Как вы поняли ее?
   - Гм... Вот вы спросили, и я думаю, как вам ответить. Но когда я  стоял
рядом с Бобом - это самый молодой слон в группе, -  у  меня  не  возникало
никаких сомнений в том, что он  мне  сообщает.  Сейчас,  когда  я  пытаюсь
объяснить себе и вам, как  я  понял  мысль  Боба,  мне  кажется,  что  она
состояла из видеообраза Боба на манеже и эмоционального фона скуки. Но как
я воспринимаю этот фон, как я знаю, что это скука, - объяснить  я  вам  не
умею. Ни вам, ни себе.
   - Но  во  время  общения  с  животным,  вы  не  испытываете  трудностей
понимания? - спросил другой член Совета. На жетоне его на груди я  прочел:
доктор Кэмпбел.
   - Ни малейших, - пожал я плечами.
   - Будь то слон или, скажем, птица?
   - Да, мне приходилось беседовать и с гусем:
   - Удивительная способность, - сказал доктор Кэмпбел. - А что говорят по
этому поводу ученые - специалисты?
   - Специалисты ничего не говорят.
   - Как так?
   - Очень просто, - пожал я плечами. - Приятель притащил  меня  к  одному
известному этологу, так тот и слышать и видеть ничего не желал - не  может
быть, потому что этого не может быть. Больше я ни в одной  лаборатории  не
был.
   -  Я  вас  понимаю,  -  кивнул  доктор  Иващенко.  -  Когда  я  пытался
рассказывать ученым коллегам о вас, реакция была примерно такой же. Но бог
с ними, с неверующими. Речь идет о другом.  Вы,  наверное,  догадались,  к
чему этот визит и весь этот разговор.
   - Да, - сказал я.
   - Мы отдаем себе отчет, товарищ Шухмин, что значит отправиться на чужую
планету, одному, совершенна одному, и пробыть там минимум полгода, помогая
почта совершенно незнакомым нам эллам в  чем-то,  чего  мы  опять-таки  не
знаем. Одиночество, опасность, постоянное нервное напряжение. Это  минусы.
А плюс только один - ощущение своей полезности, нужности...
   - Мы хотим, чтобы вы знали: ни малейшего давления на вас  мы  оказывать
не хотим, - сказал профессор Танихата. - Решение ваше и только ваше.  Мало
того, если вы решите не лететь, никто никогда не упрекнет вас.  И  это  не
пустые слова... Даю вам слово. Я первый пойму вас, даже если вы не станете
объяснять нам причины отказа.
   Конечно, решение должен был принять я. И,  конечно,  никто  никогда  не
упрекнет меня за "нет". Даже Ивонна,  потому  что  она  смотрела  на  меня
широко раскрытыми глазами, и в них я читал: не бросай меня. Как я останусь
одна? Кто будет смотреть на меня снизу во время выступления  и  кто  будет
делать мне очередные предложения руки и сердца?
   Но то они. А я? Я сам? Конечно, здравый смысл тихонько похлопает мне  в
ладоши, правильно, мол, сделал. Бросить теплую родную Землю,  бросить  уже
ставший домом цирк, бросить Ивонну, бросить своих зверушек. И  ради  чего?
Каких-то нелепых молчаливых эллов, которых я в глаза не видел и видеть  не
хочу. Вселенная бесконечна, в ней неисчислимое количество обитаемых миров,
и если начать всем помогать... Чего  ради?  Я  не  эгоист,  я  рад  помочь
ближнему, но какие же они  ближние,  эти  бесконечно  далекие  абстрактные
существа. Чего ради? Ради призрачного ощущения своей полезности? Так ты  и
на Земле можешь быть полезен. Ты и так полезен.
   О, здравый смысл умеет уговаривать! Миллионы  лет  оттачивает  он  свое
красноречие. Смотрите, пропадете, сгниете без меня.
   Ну а совесть? Разве не начнет она выползать со скорбным стоном в  тихие
минуты, когда ты один на один с собой? Не начнет вздыхать:  не  помог,  не
помог. Нарушил великий закон нашей жизни - каждый должен стремиться помочь
каждому.
   Конечно, здравый смысл громок и самоуверен, а у совести голосок тонкий,
и чаще всего она не умеет витийствовать, а шепчет косноязычно.
   И все же, и все же... Все почтительно молчали,  и  я  вдруг  услышал  в
голове ту же беззвучную гулкость, что слышал при разговорах  с  животными.
Но теперь животных не было,  были  лишь  люди:  пять  членов  Космического
Совета, три члена семейства Черутти и клоун Жюль Чивадзе. Я никогда до сих
пор не читал человеческие мысли, скорее наоборот. Но сейчас гулкая  тишина
все росла, надувалась шаром  в  моей  голове  и  вдруг  лопнула  с  легким
шорохом, и я услышал, да, услышал мысли людей.
   "Откажется, - думал Танихата, - это невыполнимая просьба..."
   "Он долго молчит... - думал доктор Кэмпбел. - Странное молчание. Уж  не
собирается ли он..."
   "Неужели он скажет "да"?" - думал доктор Иващенко.
   "Юра, ну что же ты, это же страшно,  ты  можешь  погибнуть,  нет,  нет,
нет", - думала Ивонна.
   Да, думать, в общем-то было не о чем.  Все  это  понимали.  И  я  тоже.
Просьба безумная.
   - Я решил, - сказал я. - Я вынужден сказать "да".
   Что такое, что за вздор, я же  хотел  сказать  "нет"!  Я  твердо  решил
сказать "нет". Я и губы чуть растянул, и кончик  языка  прижал  к  верхним
зубам. Что за вздор?
   - Юрка! - кричала Ивонна. - Юрка!
   Я не понимал, что было в этом крике: то  ли  отчаяние  и  горе,  то  ли
гордость за меня, то ли то и другое вместе.
   -  Товарищ  Шухмин,  -  пробормотал  профессор  Танихата,   и   в   его
непроницаемых японских глазах блеснули - или мне показалось? - слезы.
   - Браво! - крикнул доктор Иващенко. - Знай наших!
   - Это безумие, это безумие, - бормотал доктор Кэмпбел  и  улыбался  при
этом светло и торжественно.
   А я молчал, и грудь холодил восторг безумия, и здравый  смысл,  здравый
смысл, а не совесть, громко и жалобно стонал. Потом, потом пусть сводит со
мной счеты старый мудрец здравый смысл. Сейчас я воспарил,  первый,  может
быть, раз в жизни воспарил, а стало быть, жизнь  моя  уже  не  может  быть
никчемной. И какие бы глупости ни делал я раньше, как бы  ни  был  глуп  и
нерешителен - все пошло горючим в костер, который  и  вознес  меня  сейчас
жарким своим пламенем к человеческому званию.


   Шухмин  замолчал  и  долго  сидел  с  закрытыми  глазами,  словно  даже
воспоминание об этих минутах утомило его. И я  молчал.  Я  давно  забыл  о
книге, забыл, для чего я здесь, и лишь диктофон в моих руках  напоминал  о
деле.
   Шухмин вздохнул глубоко, усмехнулся:
   - Коля, - сказал он мне, - вы видите, я стараюсь рассказывать  вам  все
без прикрас. И я очень прошу вас, избегайте в своей книге  восклицательных
знаков. Всяких там высоких слов вроде "геройство" и "подвиг". Достаточно я
от других их наслышался. Никакое это не было геройство, и не было никакого
подвига. Так все просто сложилось. Сам не знаю, как.
   Ну, назавтра я встретился с  доктором  Трофимовым,  который  возглавлял
экспедицию, побывавшую на Элинии. Он рассказал мне все, что знал,  показал
снятые там пленки. Атмосфера планеты  соответствует  земному  среднегорью,
вода в изобилии.  Специальная  бригада  начала  готовить  для  меня  запас
суперконцентрированной пищи, медикаментов, одежды.
   Еще через два дня я уже лежал в кресле и смотрел на экранчик  монитора,
на котором в легкой голубой дымке стремительно уменьшалась  родная  Земля.
На этом симпатичном шарике остались все, кто был мне дорог: мама,  Ивонна,
звери. Я гнал от себя картину проводов, я отталкивал ее от себя. Там я  не
сдерживался, потому что знал: никакая сила не удержит слезы, они  катились
и катились по щекам, и на горло был надет зажим. Я не мог даже  проглотить
эти слезы. Последний раз я увидел  их  с  площадки  стартовой  башни.  Две
крошечные фигурки внизу. Сердце мое тянулось туда, к ним.  Оно  не  хотело
расставаться.
   Но  здесь,  на  "Гагарине",  мне  не  хотелось,   чтобы   меня   видели
заплаканным.
   Сказать, что я страшился предстоящего, - значит не  сказать  ничего.  Я
испытывал  тоскливый  ужас  больного,  которого   катят   на   каталке   в
операционную на операцию, во, время которой мало кто выживает.  Этот  ужас
анестезировал меня, я буквально одеревенел. Поздно, уже поздно.  Мышцы  не
слушались. Не  соскочить  с  этой  бесшумной  проклятой  качалки,  которая
неуклонно катит меня к операционной. Поздно.
   Почему, почему я брякнул это безумное слово "да"?  Кто  тянул  меня  за
язык, который я прижал к верхним зубам, чтобы  сказать  "нет"?  Прекрасное
слово "нет", такое простенькое словцо, почему я не смог произнести его?  Я
бы расчесывал сейчас густую шерсть Путти и Чапы, и  Чапа  смотрела  бы  на
меня своими желтыми глазами и просила бы: ну почеши  еще  бок,  что  тебе,
жалко? А вечером я сделал бы Ивонне тридцать седьмое  предложение,  и  она
сказала бы: я должна начать делать зарубки на палке, как Робинзон Крузо, а
то я могу потерять счет.
   Ко мне подошел один из членов экипажа космоплана, улыбнулся и сказал:
   - Товарищ Шухмин, вы останетесь бодрствовать или предпочитаете впасть в
спячку?
   - То есть проспать всю дорогу?
   - Да, - улыбнулся  высоченный  белокурый  красавец.  -  Как  медведь  в
берлоге. Большинство,  правда,  предпочитают  работать.  Все,  что  обычно
откладывается на, нашей суетной Земле. Но некоторые выбирают спячку.
   - Да-да! - вскричал я с таким жаром, что красавец  удивленно  посмотрел
на меня. - Только спячка.
   - Тогда я провожу вас к экспедиционному врачу.
   Удивительно было  погружение  в  этот  гипоте