сь гласила (насколько моих скудных
познаний во французском хватало) "Лагерь  в  Булони".  На  переднем  плане
лежал ствол пушки. В этом месте гравюра под стеклом  сморщилась,  и  пушка
была волнистой, и мне все время хотелось разгладить ее.
   Это  был  маневр,  чтобы  усыпить  бдительность  памяти.  Я  специально
задерживался в лионском  отеле,  снова  и  снова  возвращаясь  к  великому
полководцу. Он недовольно указывал рукой  на  гавань,  выговаривал  что-то
двум офицерам с обнаженными головами.  Вид  у  офицеров  был  растерянный.
Покладистым характером Бонапарт, кажется, не отличался.
   Ну а теперь сразу: как же звали второго эбра? Я помнил,  что  имя  было
коротенькое... коротенькое... Интересно, сколько тысяч, десятков  и  сотен
тысяч имен можно составить из четырех, пяти букв.
   - Ну что же, пришелец? - вдруг услышал я  голос  неживого.  -  Я  долго
ждал, но ты не торопишься.
   Я совершенно забыл о нем, но он не забыл обо мне. Он не  забывал  своих
обещаний. Белые кольца на запястьях и лодыжках слегка  сжались.  Нет,  они
еще не причиняли мне боль, они просто напоминали о себе. Они предупреждали
о грядущей боли.
   - Шестой, - сказал я, -  пока  еще  имя  второго  эбра  не  всплыло  на
поверхность. Но оно в моей голове. Когда Варда в первый раз доставил  меня
сюда, вы копались в моей голове. Вы перетряхнули ее. Я чувствовал, как  вы
это делали. Я видел перед собой образы, которые не могут быть  на  Элинии,
потому что эти люди остались на  моей  планете.  Тогда  вы  не  спрашивали
разрешения, чтобы проникнуть в мой мозг. Я понимаю,  это  было  необходимо
хотя бы для того, чтобы вы усвоили мой язык. Теперь я прошу тебя: войди  в
мою память, перерой ее, но  вытащи  из  нее  это  проклятое  имя.  Это  же
нетрудно.
   - Нет, - слегка покачал головой робот.
   - Почему? Объясни мне.
   - Я не верю тебе. Я не хочу  тебе  верить.  Я  хочу,  чтобы  тебе  было
больно, потому что ты враг. Ты ненавидишь нас. Ты пытался поднять  на  нас
корров.
   Все было бесполезно. Имя было коротенькое, всего несколько звуков.  Оно
скользило в памяти легкой тенью. То мне казалось, что вот-вот  сейчас  оно
вынырнет на поверхность, то оно снова уходило в глубину.
   - Войди в мою голову, Шестой, - взмолился я.
   - Нет, - упрямо сказал он. И мне почудилось,  что  его  глаза-объективы
заблестели от садистского предвкушения моей казни.
   Моей казни. Что за нелепые слова - моя казнь. Я же  в  двадцать  первом
веке, я гражданин прекрасной планеты Земля, где все люди стали братьями  и
понятие "казнь" благополучно перекочевало в историю. Моя казнь.  Этого  не
может быть. Понятие казни, да еще моей было  настолько  уродливо,  нелепо,
что оно просто не укладывалось в сознании. Ни по размеру, ни по смыслу. Не
было там для него места.
   - Шестой, - сказал я, напрягая все свои силы, чтобы удержать отчаяние и
страх в узде, - ты предупредил меня, что браслеты будут сжимать мои руки и
ноги медленно.
   - Да.
   - Я прошу тебя растянуть пытку.
   - Растянуть? Ты любишь боль?
   - Нет, Шестой. Я надеюсь, что вспомню имя.
   - Ты упрям.
   - Ты ничем не рискуешь.
   - Хорошо.
   - Но ты будешь недалеко, чтобы я мог позвать тебя.
   - Я буду совсем близко. Здесь. Рядом с тобой. Я хочу видеть твое лицо.
   - Хорошо.
   Паша Литвак, с  которым  мы  дружили  в  детстве,  окончил  медицинский
институт и стал хирургом. Как-то, еще до цирка, мы встретились с ним, и он
сказал: "Хочешь, я  проведу  тебя  на  операцию?  Завтра  мой  шеф  делает
уникальную операцию по реставрации сердца, а я ассистирую. Я  посажу  тебя
вместе со студентами. Это потрясающее  зрелище  -  следить  за  шефом.  Он
просто фокусник. У него гениальные  руки.  За  эти  руки  ему  можно  даже
простить дурацкую  привычку  рассказывать  во  время  операции  пошловатые
анекдоты". Я с содроганием отказался. Я боялся  крови,  боялся  страданий.
Чужой крови и чужих страданий.
   Я машинально отметил, что думаю о  себе  уже  в  прошедшем  времени:  я
боялся крови. Не боюсь, а боялся. Вещая ошибка. Я боялся. Я жил. Я  боялся
страданий.
   А теперь меня ожидали мои собственные муки.  Я  непроизвольно  погладил
рукой браслет, словно упрашивая его пощадить меня.  Браслеты  были  белые,
похожие на безвредные украшения.
   Мне показалось, что давление чуть усилилось. Моя казнь. Слова эти  меня
по-прежнему не касались. Чья-то еще  казнь,  но  не  моя.  Со  мной  этого
случиться не могло.
   Живи я лет на сто пятьдесят - двести раньше, я бы молился. Но  молиться
было некому, и я знал, что заклинания мои бесполезны.  Я  не  мог  пробить
броню упрямой злобы, что заставляла робота смаковать пытку. Так  любить  и
быть полным такой мстительной злобы... Значит, был у его любви к  господам
и этой непреклонной жестокости общий знаменатель.
   Вскочить, броситься на неживого... Браслеты тут же сомкнутся. А  я  все
еще надеялся на чудо. Может быть, Курри? Нет, что-то похожее, но не Курри.
К сожалению, не Курри. Я бы запомнил это имя. Курица,  курить...  Нет.  Не
курица и не курильщик. Но почему-то не хотелось отпускать эти имена.  Было
что-то в комбинации звуков такое, что заставляло  меня...  Я  даже  затаил
дыхание. Вот только бы сердце не бухало так о ребра, если бы и  оно  могло
замереть, чтобы не спугнуть надежду.
   Осторожно, безмерно нежно, как берут в руки выпавшего из гнезда  птенца
и чувствуют под рукой испуганную барабанную дробь крошечного  сердечка,  я
держал на ладони два слога: Ку-ри. Имя эбра бродило где-то совсем рядом, я
был в этом уверен. Браслеты сжались  сильнее,  но  я  не  обращал  на  них
внимания. Даже если бы они крушили мои кости, я бы даже не взглянул сейчас
на них.
   Су-ри. Ту-ри. Тихонечко, не торопиться.  Последняя  надежда.  Если  эти
слоги  не  приведут  за  собой  товарища,  который  спасет  меня,   больше
рассчитывать мне не на что. Ру-ри, Чу-ри...
   И вдруг кто-то ясно и четко произнес в моей голове: Бурри.  Ну  конечно
же, как я мог столько времени бродить в потемках кругом  да  около  такого
простого имени. Бурри.
   Я не закричал от радости, и  не  вскочил  на  ноги.  Кессонная  болезнь
заключается в том, что ныряльщик чересчур быстро поднимается с глубины  на
поверхность и  растворенные  под  давлением  в  его  крови  газы  вскипают
пузырьками и закупоривают сосуды. Поэтому поднимаются водолазы медленно, с
остановками.
   Я был на слишком большой глубине отчаяния,  чтобы  сразу  вынырнуть  на
поверхность. Не я чувствовал это, какие-то инстинкты помогали мне.
   Я молчал. Я ощутил на глазах слезы. Браслеты снова  сжались,  но  я  не
боялся их. Я больше не узник, приговоренный к казни. Я повелитель. Я держу
судьбу в своих руках прочнее, чем держат меня белые кольца.
   - Ты здесь, Шестой?! - спросил  я,  стараясь,  чтобы  в  голос  мой  не
просочился восторг освобождения.
   Должно быть, он что-то почувствовал, потому что  подкатился  ко  мне  и
испытующе навел на меня объективы.
   - Здесь.
   - У тебя хорошая память, неживой?
   Я задал вопрос, и вдруг меня пронзила  холодная,  как  льдышка,  мысль,
которую я давно уже подсознательно гнал от себя:  а  вдруг  он  не  помнит
такого имени?
   - Источник оживляет нашу память.
   - Прекрасно, неживой. В машине, что находится в  Больших  развалинах  у
Зеркальных стен, хранится сознание Арробы...
   - Я уже слышал.
   - Молчи. И Бурри. Этого имени вы, роботы, мне не говорили.
   - Как ты сказал? - тихо спросил робот.
   - Я сказал, Бурри! - крикнул я.
   - Ты произнес имя Бурри? - снова переспросил Шестой.
   - Да, я произнес имя Бурри. Это имя назвал мне Арроба.
   - Значит, ты действительно говорил с  незабвенным  моим  господином?  -
спросил Шестой, и шар его расплющился, расплылся, от чего  он  стал  сразу
ниже.
   - Ты же не верил мне, робот.
   - Господин Бурри... Я вижу его перед собой. Это хозяин  того,  кого  ты
называешь   Пятым...   Высокий,   всегда   серьезный,    всегда    куда-то
торопящийся... Господин Бурри... Этого не может быть, - прошептал он.
   - Может, может, и ты прекрасно знаешь это.
   - Да, это правда. И все же я не могу поверить, что услышу  голос  моего
возлюбленного создателя. Господин Арроба... Когда он настраивал меня, и  я
еще путал комнаты, он всегда был терпелив, и прикосновение пальцев  его  к
регуляторам было сладостным и успокаивающим. Юуран, это правда!  Я  больше
не хочу быть неживым. Я  живой!  Я  трепещу  от  предвкушения  встречи.  Я
расплющиваю перед тобой мой шар в знак благодарности. Прости,  Юуран,  что
не сразу  поверил  тебе.  Все  эти  бесконечные  вращения  светила,  один,
разлученный  навсегда  с  господином,  с  памятью  о  нем,  которая   тоже
стремилась выскользнуть  из  меня,  я  стал  печален,  равнодушен.  Я  был
несправедлив и жесток, Юуран. Прости, если можешь... Когда господин Арроба
возвращался домой, я еще издали слышал его сигнал и мчался к двери с такой
скоростью, что мой повелитель смеялся. "Эдак ты скоро и летать  научишься,
малыш", - говорил он. Он похлопывал меня по голове, и  я  чувствовал,  как
таю от любви. Я услышу его голос.
   Шестой вдруг надул свой шар, сделал круг и снова осел передо мной. Если
бы у него был хвост, он бы сейчас выбивал им дробь о землю.
   - Мы сейчас же отправимся... Нет, но... О! Я даже не сказал Пятому! Как
я мог не сказать Пятому! Я позову его. - Он замолчал,  посылая,  очевидно,
сигнал.
   Вскоре вкатился Пятый. Он вопросительно посмотрел на товарища.
   - Спусти перед Юураном шар! - простонал страстно Шестой.  -  И  вымолим
вместе прощение!
   Пятый недоуменно переводил объективы с робота  на  меня  и  с  меня  на
робота.
   - Это все правда! Все, что он говорил, правда! Наши господа ждут нас.
   - На-ши? - испуганно спросил Пятый.
   - Да. Господин Арроба и господин Бурри.
   - Господин Бурри?
   - Да, господин Бурри. Или ты забыл имя своего хозяина?
   - Господин Бурри, - прошептал Пятый в экстазе.
   - Они ждут нас. Бесплотные, лишенные тел. Они ждут нас. Мы им нужны. Мы
пойдем к ним. Юуран поведет нас.
   Пятый повернулся ко мне, спустил шар и нагнул голову.
   - Прости, - прошептал он. - Прости, если можешь.
   Я ничего не ответил. Мне не  хотелось  ни  мстить,  ни  унижать  их.  Я
чувствовал себя безмерно опустошенным и усталым. Хотелось  закрыть  глаза,
отпустить швартовы,  в  которые  я  так  судорожно  вцепился,  и  спокойно
отплыть, покачиваясь, в исцеляющий сон.
   С легким шорохом белые кольца  соскользнули  с  моих  рук.  Оба  робота
стояли передо мной на спущенных своих  шарах  с  почтительно  наклоненными
головами. Они слегка покачивались, и я пытался понять, засыпаю ли  я,  или
они действительно покачиваются. Но когда с них стали  спадать  бесконечные
кольца, я понял, что засыпаю, что сплю.



6

   Когда я рассказал неживым о развалинах с  летучими  мышами,  которые  я
нашел в самом начале своей одиссеи, они решили, что  сумеют  добраться  до
подземелья без помощи корров.
   - Так будет лучше, - сказал Третий.
   - Почему?
   - Неужели ты не  понимаешь?  Нас  могут  увидеть  эллы.  Они  ненавидят
корров.
   - Хорошо, что эллы не знают нас.
   - Почему вы так в этом уверены? - спросил я. - Многие эллы  побывали  у
вас...
   - Все равно нам спокойнее отправиться без корров, - сказал Шестой. -  И
будем торопиться,  пока  мы  полны  энергии  после  утреннего  омовения  в
источнике.
   Это была странная процессия, и не раз я жалел, что нет у  меня  никакой
аппаратуры, чтобы запечатлеть ее, все осталось в моем кубике с зеркальными
стенами.
   Впереди шел я, за мной катилось четверо неживых. Все роботы  рвались  в
эту экспедицию, но решено было, что со  мной  отправятся  только  четверо:
Пятый и Шестой, которые рвались на свидание  с  духами  своих  создателей,
Третий и Одиннадцатый. Остальные оставались с коррами.
   Когда дорога была более  ровной,  неживые  полностью  надували  шары  и
катились быстрее, на неровностях они снижали в них  давление  и  замедляли
ход.
   - Юуран, - сказал Третий после нескольких часов движения, - скоро будут
развалины, о которых ты говорил. Мы начинаем чувствовать слабость.
   - Скоро, по-моему, скоро.
   Мы шли, наверное, еще с час, но развалин с летучими мышами все  еще  не
было видно.
   - Я больше не могу двигаться, - сказал Третий.
   - Мне кажется, - пробормотал Одиннадцатый, - пришелец обманул нас.
   - Молчи! - крикнул Пятый. - Он ведет нас к эбрам!
   - Не к эбрам он ведет нас, а к гибели. Еще немножко  -  и  мы  навсегда
останемся здесь. Остатки энергии вытекут из нас, глаза засыплет пыль...
   - Хватит! - прошипел Пятый.
   - Не трать зря энергию, - сказал Шестой. - Пусть остаются, если  хотят.
Пусть ждут, пока за ними придут корры и потащат их на себе к источнику.
   - Ты прав.
   Они полностью надули шары, которые стали  жесткими  и  подпрыгивали  на
камешках, а не обтекали их,  как  обычно.  Катиться  так  было,  очевидно,
неудобно, но потери энергии меньше.
   - Стойте, - сказал Одиннадцатый, - я больше не могу катиться.
   - Я тоже  с  трудом  вращаю  шар,  -  подтвердил  Третий.  -  Нам  надо
остановиться и решить, что делать.
   - Останавливайтесь, если хотите, - сказал Шестой.
   - Нам некогда, - добавил Пятый. - Нас ждут.
   - Но у вас ведь тоже кончается запас энергии.
   - Мы будем катиться, пока в силах хоть раз повернуть шар.
   Не знаю,  одинаково  ли  они  умели  запасать  энергию,  или  любовь  к
создателям добавляла Пятому и Шестому сил, но  они  оставили  двух  других
неживых далеко позади. Еще через полчаса Шестой дернулся,  остановился,  и
шар его начал медленно расплющиваться.
   Пятый мельком взглянул на него  и  продолжал  движение.  Я  остановился
около неподвижного робота и сказал:
   - Осталось совсем немного. Развалины вон за тем поворотом.
   - Я не могу катиться.
   - Если Пятый докатится до источника, он вернется,  чтобы  поделиться  с
тобой энергией.
   - Нет, - прошептал Шестой. - Он не  вернется,  он  будет  торопиться  к
своему господину.
   Я вспомнил читанную когда-то восточную притчу. Два человека  бредут  по
пустыне. У одного из них прохудился мех  с  водой,  и  она  вся  незаметно
вытекла. Оставшейся воды не хватит,  чтобы  оба  добрались  до  ближайшего
колодца, и оба знают это. Что должны они делать?  -  спрашивает  притча  и
отвечает: если они оба простые смертные, человек с  полным  мехом  оставит
товарища и пойдет вперед. Если человек с водой святой,  он  разделит  воду
пополам. Пусть они и не дойдут, но не дойдут вместе.  Но  если  человек  с
водой ангел, он отдаст ее товарищу, чтобы дошел тот.
   Мои роботы были не святыми и не ангелами, в этом я уже успел убедиться.
Сейчас они лишний раз подтвердили, что подлость не остается в  одной  лишь
части уравнения, она обязательно выплывает в решении его.
   Я догнал Пятого и почти сразу же увидел развалины. Как и в прошлый  раз
"при нашем появлении откуда-то выпорхнули тучи крылатых тварей. С шорохом,
со свистом они заметались над нашими головами, и писк их сверлил уши:
   - Опасность! Опасность! - пищали они.
   - Это стражи развалин, - зачем-то сказал я и сделал шаг вперед. Как и в
прошлый раз, я плавно взлетел вверх. - Смелее,  робот.  Если  вы  способны
воспринимать эту энергию, здесь ты сможешь вволю запастись ею.
   Пятый с трудом перевалился через торчащий  край  обрушившейся  стены  и
замер. У неживых нет черт лица, у них, строго говоря, нет  и  лица,  но  я
физически чувствовал облегчение и наслаждение, которые испытывал Пятый. Он
покачивался, то напрягая шар, то снижая в нем давление.
   - С самого рождения, - сказал он, - мы знали, что  энергию  можно  пить
только  маленькими  глотками,  особенно  когда  испытываешь  жажду.  Сразу
глотать ее опасно. Почему так - я объяснить не умею, но мы все знаем  это.
Но сейчас я не сдерживаю поток, что вливается в меня. Я тороплюсь.
   Через несколько минут он объявил, что  готов  двигаться  дальше,  и  мы
вернулись на дорогу.
   - Куда ты? - спросил я, видя, что он двинулся вперед.
   - Как куда? К Зеркальным стенам.
   - Надо вернуться и поделиться энергией с Шестым.
   - Зачем?
   - Чтобы и он мог докатиться.
   - Но я здесь при чем?
   - Помоги ему.
   - Мне некогда.
   - Вернись, он же твой товарищ.
   - Но он остановился. Он не может катиться, - упрямо сказал Пятый.
   - Значит, нужно помочь ему. До Зеркальных стен недалеко, и даже если ты
поделишься энергией, вам обоим хватит добраться до места.
   - Я понимаю твои слова, Юуран, но я никак не могу понять их  смысла.  Я
тороплюсь, я полон энергии, источник налил меня до краев,  я  трепещу  при
мысли о встрече со своим создателем, а ты задерживаешь меня разговорами  о
Шестом. Почему? Разве ты не вызвался сам довести нас до подземелья?
   - Вот-вот. Ты сказал "нас". Вы вышли вместе. Шестой разрядился.  Он  не
может вращать шар. У вас ведь сильные умы. Разве ты не можешь представить,
что сейчас творится в сердце твоего товарища?
   - Что такое сердце?
   - Неважно. Пусть не сердце. Пусть мозг. Пусть логические  схемы.  Пусть
что угодно.
   - Я понимаю. Я знаю, что он страдает. Мысль его тянется туда, где  ждет
господин, а шар больше не может повернуться ни разу.
   - А он не ждет, что ты поделишься с ним энергией?
   - Странная мысль. Нет, конечно. Как он  может  ожидать  столь  нелепого
поступка? Энергию можно пытаться отнять, но как можно делиться  ею,  когда
она нужна мне самому?
   - Ладно,  не  будем  обсуждать  нравственные  проблемы.  Я  прошу  тебя
вернуться и поделиться энергией. Мы не можем бросить Шестого.
   - Ты не логичен, Юуран. Мы же оставили позади еще двух неживых.  Почему
ты не требуешь, чтобы я возвратился и к ним?
   Я вздохнул. Универсальная софистика себялюбов. Если я  не  могу  помочь
всем, то зачем помогать этому или тому.
   - Возвратись и поделись энергией с товарищем, - твердо  приказал  я.  -
Иначе мы не двинемся с места, а без меня ты  никогда  не  найдешь  вход  в
подземелье Больших развалин.
   - Но я...
   - Твой господин будет недоволен, если по твоей  вине  Арроба  останется
без своего слуги.
   Пятый повернул обратно. Шестой стоял на обочине  дороги  и  походил  на
странный гриб. Шар его полностью расплющился, и он медленно поднял голову,
глядя на нас.
   - Мы вернулись, чтобы помочь тебе, - сказал я.
   - Я обессилен.  Я  не  могу  двигаться,  мысли  мои  текут  медленно  и
путаются.
   - Пятый полон энергии, он поделится с тобой.
   - Что значит понятие "поделиться"? Я не понимаю, что ты хочешь сказать.
   - Он отдаст тебе часть своей энергии.
   - Почему? - недоуменно спросил Шестой.
   - Ты недоволен? Может быть, ты не торопишься к своему господину?  Может
быть, я скажу Арробе, что его слуга не хотел прикатиться к нему?
   Робот низко опустил голову и издал звук, похожий на стон.
   - За работу, Пятый. Ты должен как-то подсоединиться к нему?
   - Нет, это делается проще. Я просто отдаю ему часть энергии.
   Он стоял недвижимо, оборотясь к товарищу, а тот оживал на  глазах:  шар
его начал округляться, голова поднялась с груди.
   - Спасибо, - прошептал он, глядя на меня.
   Я хотел сказать ему, что он вовсе  не  похож  сейчас  на  того  робота,
который совсем недавно предвкушал удовольствие от пыток, уготованных  мне,
но услышал какой-то звук и обернулся.  К  нам  бежали  с  десяток  корров.
Впереди несся рыжий Хиал, тот  самый,  что  чуть  было  не  размозжил  мне
голову. А рядом с ним бежал Варда.
   - Юуран! - крикнул он и бросился ко мне. Дыхание его  было  прерывисто,
бока ходили, и коричневый мех почернел от  пота.  Но  в  глазах  светилась
радость. Он осторожно коснулся рукой моего лица. - Юуран, - повторил он.
   Остальные корры  окружили  нас  кольцом.  Хиал  несколько  раз  глубоко
вздохнул и сказал:
   - Юуран, ты должен простить меня. Теперь мы поняли, что  Варда  говорил
правду. Ты говорил  правду.  Неживые  лгали  нам.  Лгали?  -  крикнул  он,
подступая к роботам.
   - Мы научили вас добру, - с