свои шары и подолгу говорили со мной. Они терпеливо отвечали  на
все мои вопросы, потому что вместе с рождением моего "я" во  мне  родилась
ненасытная жажда знать. Всегда ли эллы были такими же,  как  сейчас?  Если
всегда, как они могли тогда построить дома с зеркальными  стенами,  потому
что теперь мы не знаем,  для  чего  нужны  эти  стены,  в  которых  всегда
отражаются  облака.  Как  мы  научились  летать,  потому  что  нет  у  нас
понимания, как мы подымаемся в воздух. Не знаем мы, почему в  одном  месте
подняться легче, чем в другом, а в  большинстве  мест  мы  не  можем  даже
оторваться от земли.
   Неживые не могли ответить. Хоть у них есть имена и хоть  они  помнят  о
своем прошлом больше, чем мы, и у них то, что за спиной,  покрыто  дымкой.
Чем дальше - тем непроницаемее дымка. Но они, неживые, пытаются вспомнить.
Они ненавидят  эту  дымку  и  сражаются  с  ней,  каждый  день  с  тщанием
перебирают  свои  воспоминания.  А  эллы  плывут  сквозь  время   тихо   и
безмятежно, без бурунов и завихрений, и прошлое исчезает  за  их  спинами,
никогда никем не потревоженное.
   Неживые и сами расспрашивали меня о жизни и  обычаях  эллов.  Почему-то
больше всего их интересует, как мы летаем. Они просили меня показать,  как
я отрываюсь  от  земли,  но  я  объяснял,  что  эллы  летают  лишь  вблизи
зеркальных стен.
   Потом они дали мне имя - Первенец. Потому что я был первый. Первый элл,
получивший имя.
   Вскоре корры притащили еще  двух  эллов.  Я  помнил  свои  страдания  и
пытался подбодрить их. Я склонялся над ними, когда они сжимались  в  комок
от ужаса, я гладил их, я пытался наполнить  их  смятенное  сознание  своей
уверенностью, даже той, которой у меня еще не было.
   Я очень изменился. Я понял это, когда обнаружил в себе нетерпение.  Мы,
эллы, не знаем нетерпения в Семье. Мы никуда  не  спешим,  ни  к  чему  не
стремимся, нас ничего не подгоняет и ничего не зовет. Мы безмятежны.
   - Но вы ведь чувствуете боль? - спросил я.
   - Да, - кивнул Первенец, - но она делится между всеми поровну.
   - А радость? Вы знаете радость? Ну, допустим...
   - Я понимаю. Конечно. Когда  находишь  много  багрянца,  когда  чистишь
стену, и из-под пыли и грязи, что  всегда  стараются  покрыть  наши  дома,
вдруг проглядывают оранжевые сияющие облака... Но и это  чувство  дробится
на всех. Поэтому мы не страдаем от  горя  и  не  купаемся  в  радости.  Мы
безмятежны.
   - Прости, Первенец, за расспросы. Я пытаюсь понять.
   - Спасибо.
   - За что?
   - За то, что ты стараешься понять.
   - Ты говоришь, что и боль и радость делятся на всех в Семье, и  каждому
достается немного. Но зато ведь и каждый приносит боль и радость, и  Семья
должна полниться этими чувствами.
   - Н-нет, - неуверенно сказал Первенец. - Нет, - повторил он уже тверже,
- может, когда-то так и было, но теперь ручейки, видно, пересохли, и Семья
безмятежна.
   И Первенец дальше продолжил свой рассказ:
   - Я стал нетерпелив, беспокоен, раздражителен. Ну быстрее, быстрее  же,
подгонял я своих товарищей по несчастью, привыкайте  к  тому,  что  можно,
оказывается, жить и без всеобщего "мы".
   Можно осознавать себя.
   Один, мы его назвали потом Верткий, сравнительно легко  перенес  второе
рождение, и мы вели с ним бесконечные разговоры.
   Второй  угасал  на  наших  глазах.   Мы   успокаивали   его,   утешали,
уговаривали, показывали на себя. Ничего не  помогало.  Его  "я"  никак  не
могло вырваться из оцепеневшего мозга. Он умер. Я держал его на руках, его
слабеющее сознание мерцало в моем мозгу. Я собирал все силы, чтобы выгнать
из его сознания ужас одиночества, но видел, что моих сил  и  сил  Верткого
мало. Ему нужна была поддержка всей Семьи, он не мог  жить  один.  Он  все
понимал, что мы просили его понять. Он не спорил,  он  даже  соглашался  с
нами, что в имени, может быть,  таится  нечто  драгоценное,  что  разумные
существа никогда не должны  считать  свою  жизнь  самой  совершенной,  что
Семья,  наверное,  не  идеал  всего  живого,  что  "я",  кроме   нынешнего
страдания, может принести в будущем неведомые нам радости.
   Он все понимал, и угасал все быстрее и быстрее, словно скользил с горы.
Его ум не мог жить вне Семьи. Вырванный из нее, он не  мог  жить.  Он  был
слишком слаб, чтобы противостоять окружающему миру один на один.
   Я просил неживых, чтобы они разрешили  коррам  отвести  его  обратно  к
эллам, что, может быть, еще не поздно спасти его. Но они уверяли меня, что
все будет в порядке, что он оправится от травмы.
   В тот день они надели на нас белые браслеты. Они  сказали,  что  кольца
придадут нам силы. Но именно в тот день третий элл, наш товарищ,  перестал
быть.
   Мы хотели отнести его тело и предать земле, как мы делали испокон веку,
но, когда мы отошли отсюда на сотню-другую шагов, кольца  на  наших  руках
стали сжиматься и причинять нам боль. Мы не могли идти дальше. Но когда мы
повернули обратно, боль исчезла, потому что кольца перестали давить.
   Не знаю, действительно ли неживые верили, что браслеты придают силу, но
то, что они приковывали нас прочнее цепей, было теперь бесспорно.
   Я, землянин Юрий Шухмин, смотрел на печального элла по имени  Первенец,
и душа моя тянулась навстречу ему. Не  все,  что  он  рассказывал,  я  мог
понять сердцем - слишком далека их жизнь  от  нашей  земной  жизни,  но  я
чувствовал, угадывал, догадывался, сквозь какие круги ада пришлось  пройти
этому тихому трехглазому существу. И я опять вспомнил картинку из древнего
учебника психиатрии. Синдром капюшона. Как  же,  наверное,  хотелось  тому
бедняге спрятаться от навалившегося на него  мира,  накрыться  с  головой.
Первенец выдержал, но я  чувствовал  печаль  и  напряжение,  что  все  еще
наполняли его.
   Я подошел к Первенцу и, повинуясь какому-то древнему  инстинкту,  нежно
провел ладонью по его голове.



7

   Неживые прикатились после своего утреннего паломничества к источнику, и
Пятый сказал мне:
   - Юуран, я хотел поговорить с тобой. У нас есть  план,  и  мне  хочется
знать твое мнение.
   - Слушаю, - сказал я. Что еще мне оставалось делать? Пока  что  все  на
Элинии изливали мне свои души.
   - Мы хотели бы, чтобы Первенец, Верткий и остальные эллы, что  получили
у нас имя, вернулись к себе.
   - Гм... Для чего?
   - Они эллы. Они живут в городе Зеркальных стен. Мы не хотим держать  их
у себя насильно. Они не пленники. Мы лишь помогли им получить имя.
   - А белые браслеты? - Я поднял руки, и кольца скользнули вниз. -  Разве
они не приковывали эллов к вам?
   - Нет, Юуран, ты ошибаешься. Просто они  рождались  в  муках,  в  муках
становились отдельными  существами,  и  пока  роды  не  заканчивались,  мы
отвечали за них.
   - Перед кем?
   - Перед собой. Может быть, еще перед памятью наших господ, что когда-то
даровали нам жизнь.
   - И вы думаете, что эллы примут пропавших? А если и примут, они  смогут
жить вместе?
   - Нет,  конечно,  не  смогут  они  жить  вместе.  Не  смогут,  -  пылко
воскликнул Пятый.
   - Но тогда...
   - Не смогут! И не нужно, чтобы могли. Чтобы жить вместе,  прежде  всего
нужно жить. А Семья эллов - это сборище призраков,  безымянных  теней,  не
ведающих, кто они, живы ли вообще, а если живы, то зачем.  Эллы  с  именем
принесут им свободу. А стало быть, и жизнь. Пусть не сразу,  но  остальные
эллы последуют их примеру.  Придет  время,  глаза  их  раскроются,  и  они
зададут себе вопрос: а почему мы другие? Они увидят, что другие, те, что с
именем, сильнее, мудрее. И сами придут они с кроткой просьбой даровать  им
имя. И будут простирать руки в мольбе научить их мудрости. И с именем  они
получат мудрость и свободу.
   Гм... Я начал  понимать  корров.  В  красноречии  неживых  было  что-то
завораживающее. И хотя в моем мозгу пузырились десятки  возражений,  я  не
мог отказать Пятому в убежденности и какой-то убедительности.
   - Ты говоришь о свободе, -  сказал  я.  -  Но  вы  же  сами  проклинали
свободу, что получили после гибели хозяев.
   - Это разные свободы. Мы тоскуем о наших господах, потому что мы любили
их. Любили и служили им. Сами, по своей воле. Никто не принуждал  нас.  Мы
любили их и служили им как свободные существа. Не  неволя,  а  преданность
вели нас. А свобода от любви, которая обрушилась на  нас  после  Страшного
Толчка, не радует, а гнетет нас. Мы уже объясняли тебе.
   - Да, Пятый. И все же я не уверен, что эллы  с  именем  смогут  жить  в
Семье, как они называют свое племя.
   - И я говорю, что не смогут, Юуран. Они не смогут жить старой Семьей, а
создадут новую. Семью свободных эллов.
   - Может быть, я не знаю...
   - Ты полон сомнений, трои мысли  бродят  в  твоем  мозгу,  как  слепцы,
неуверенно,  не  зная,  куда  они  идут.  Почему,  чужестранец?  Мы   ведь
перебирали пряди твоих воспоминаний и видели твой далекий мир. Он  населен
разными существами, каждое не похоже на другое. Разве тебе по душе  Семья,
члены которой не знают, кто они, не имеют своих мыслей, своей воли? Ответь
мне.
   - Нет, Пятый, - медленно сказал я, - не по душе.  Эта  Семья  настолько
чужда нам, что мне трудно даже сообразить жизнь в ней.
   - Но откуда тогда сомнения?
   - Это их Семья.  Пусть  странная,  пусть  отталкивающая  для  меня,  но
эллов-то она устраивает, очевидно. Я не могу решать за  эллов,  что  лучше
для них.
   - Верно, Юуран, верно! - От избытка эмоций  Пятый  описал  вокруг  меня
круг. - Правильно! И мы не хотим ничего  решать  за  других.  Если  завтра
корры уйдут от нас и оставят нас почти беспомощными,  потому  что  даже  с
помощью источника мы слабы и дряхлы, это их право, их решение.  Пусть  они
еще не совсем разумные существа, пусть они еще немножко и животные, но они
могут решать, они обладают волей. А эллы? Разве у них есть  воля?  А  если
нет воли, своего "я", то нет и выбора.
   - То, что ты говоришь, разумно. Но... не знаю... Я ведь был среди  них.
Они не страдают, они спокойны. Я не знаю, как образовалась их Семья, может
быть, когда-то они были  другими.  Может  быть,  они  сами  отказались  от
индивидуальной воли индивидуального разума, заплатив  ими  за  спокойствие
Семьи.
   - Нет, Юуран, их спокойствие - смерть, конец  пути.  Ты  говоришь,  что
Семья может погибнуть. Пусть гибнет!  Мы  говорили  с  Первенцем  и  всеми
остальными. Они согласны. Завтра они возвращаются в город зеркальных стен.
Если хочешь, ты можешь пойти с ними. Подумай. Ты ведь пришел сюда на  нашу
землю, чтобы помочь эллам. Вот ты и сможешь это сделать, Юуран.
   Я долго не мог заснуть в ту ночь.  В  голове  у  меня  шло  бесконечное
сражение: эмоции восставали против разума, здравый  смысл  против  логики,
память против настоящего.  Нет,  нет,  не  готов  я  был  выносить  мудрые
приговоры, какими быть эллам и быть им вообще или не  быть.  Да,  конечно,
одно из правил, утвержденных Космическим Советом, гласит, что  земляне  не
должны вмешиваться во внутренние дела миров, которые они посещают. Но я  и
не собирался вмешиваться. Меня пригласили помочь эллам. Пока что я  ничего
не сделал, пока что я слушаю. Я слушатель. Замечательный  слушатель.  Эллы
рассказывают мне о муках второго рождения, корры  повествуют  о  том,  как
познакомились с долгом, неживые - о любви к незабвенным повелителям.
   Не я утаскивал эллов из душного лона их Семьи, не я насильно вколачивал
в них свободу воли, и не я посылаю новых эллов  в  их  старый  муравейник.
Да-да, муравейник, хоть и не похожи их кубики  с  зеркальными  стенами  на
уютный желтоватый холмик  из  хвои  у  ствола  какой-нибудь  гостеприимной
елочки.
   Я  вдруг  вспомнил,  как  мы  стояли   с   братом   около   удивительно
симметричного муравейника. Чья-то заботливая рука оградила  его  маленькой
изгородью.
   - Смотри, - сказал брат, - сейчас  я  воткну  палку,  и  они  забегают,
замечутся...
   Он поднял сухую ветку, а я вдруг заплакал. Мне было жалко муравьев.
   - Это же опыт, осел, - пытался успокоить меня брат.
   - Нет! - ныл я и хватал брата умоляюще за руки.
   - Псих, - пожал плечами брат и бросил ветку.
   Там, подле подмосковного  родного  муравейника,  все  было  просто.  По
крайней мере для того сопливого существа, который жалел мурашек. Здесь  не
было брата - неживые для этой роли явно не годились, - да и муравейник был
другим. Но самое главное, я не знал, кого жалеть, по ком  плакать  и  кого
хватать за руки. Я не знал, должен ли я аплодировать предстоящему втыканию
палки в муравейник или хоть попытаться защитить Семью.
   Я знал, что мне придется вернуться с Первенцем. Но мне  хотелось,  хотя
бы для  себя,  ответить  на  вопросы,  подсунутые  мне  неживым  Пятым.  Я
усмехнулся, лежа в темноте. Пылкий Пятый - неживой, робот. А тихие эллы  в
своем муравейнике - живые?
   Я задремал и в полусне призвал на помощь близких и знакомых. Вы  будете
присяжными заседателями, дорогие  мои,  сказал  я  им,  и  каждый  из  вас
выскажет свое мнение о плане неживых.
   Я вызвал первым почему-то  брата.  Он  на  мгновение  приподнял  правую
бровь,  как  делал  всегда,  когда   задумывался   над   чем-то,   хмыкнул
снисходительно и сказал:
   - О чем разговор, братец? Ты вмешиваешься во  внутренние  дела  Элинии?
Нет. Вот и мотай себе на ус все, что видишь, напишешь потом книжку.
   - Да, брат, это верно. Но меня  мучит  вопрос,  должен  ли  я  быть  на
стороне Семьи или на стороне Первенца? Должен  ли  я  отдать  предпочтение
своим эмоциям или важнее принцип.
   - Будь на своей стороне.
   Мама, как всегда, торопилась:
   - Представляешь, кроме моей педагогической нагрузки и  кроме  авторской
работы я участвую в  конкурсе  на  здание  новой  термоядерной  станции  в
Пхеньяне, - меня просят еще быть членом приемной комиссии. Ужас!  К  черту
этот муравейник, нечего им сидеть  в  своей  Семье  и  ничего  не  делать.
Прости, через два часа я должна быть... сейчас я посмотрю,  где  я  должна
быть... Ты не видел моего  электронного  секретаря?  Эта  маленькая  дрянь
вечно исчезает...
   Ивонна погладила меня по голове, глубоко, совсем  по-детски  прерывисто
вздохнула и прошептала:
   - И Семью жалко. Такие они тихие и бедненькие, твои  эллы.  И  Первенца
жалко. И тебя, глупенького...
   Хоть и не помогли мне мои присяжные, спасибо, что  навестили,  выкроили
минутку, чтобы слетать на далекую Элинию.
   Проводы были торжественными. Речей, правда, никто не произносил. Здесь,
очевидно, это не принято, особенно когда  все  заранее  знают,  что  будет
сказано, но двадцать цилиндров, надетых на двадцать шаров и  размахивающих
трогательно  щупальцами  -  только  платков  не   хватало,   -   выглядели
внушительно.
   Корров же было великое множество.  Они,  очевидно,  во  всем  старались
походить на своих учителей-роботов, потому что тоже махали экспедиционному
корпусу своими коротенькими кентаврими ручками.
   Эллов я насчитал девять, но знаком я был только с Первенцем и  Вертким.
Все они казались задумчивыми. Я мог их понять. Если я никак не мог навести
порядок в своей голове, что же должно происходить в мозгах недавних членов
Семьи...
   Нас сопровождали два корра, мой друг Варда, на чьей широкой  и  удобной
спине я уже раз проделал путь от Зеркальных стен  до  убежища  неживых,  и
Курха. Они должны были показать нам дорогу.  Конечно,  при  помощи  своего
автонаводчика я и без них не заблудился бы, но  пусть  делают  как  хотят.
Вначале я было подумал, что корры скорее конвоируют  нас,  тем  более  что
наручники с нас сняли, но тут же отогнал дурацкую мысль.
   Мы шли быстро. Было тепло, но не жарко, и я разглядывал пологие холмы и
великое  множество  самых  разнообразных  развалин.  Мимо  одних  руин  мы
проходили совсем рядом, другие виднелись  чуть  поодаль,  третьи  рисовали
свои еле  различимые  темные  кружева  на  самом  горизонте.  Поразительно
количество развалин и поразительна тщательность, с которой было уничтожено
то, что когда-то покрывало Элинию.  Такие  развалины  могли  быть  созданы
только высокоразвитой цивилизацией.
   Удивительно мы все-таки пластичные  существа,  земляне.  Прошло  совсем
немного времени с момента моей высадки на Элинию, а уже  успел  нырнуть  с
головой в здешние дела и поймал себя на мысли,  что  меня  гораздо  больше
волнует исход  нашего  путешествия,  чем,  скажем,  работа  моих  недавних
товарищей в гелиообъединении или даже цирке.
   - Послушай, Курха, - вдруг сказал Первенец, - я  думаю,  тебе  и  Варде
лучше вернуться заранее.
   - Почему?.
   - Не надо, чтобы кто-нибудь из эллов увидел вас с нами.  Не  забывайте,
что для Семьи вы - угроза.
   - Мы не угроза, - обиделся Курха.  -  Мы  только  хотим  помочь,  а  ты
говоришь - угроза.
   - Я это знаю, корр, но я говорю о Семье, о других аллах. Они  не  знают
ваших мыслей.
   - Может быть, ты прав.
   Он подозвал Варду,  они  торопливо  поговорили  на  своем,  похожем  на
тявканье языке и подошли к нам.
   - Хорошо, - сказал Варда, -  мы  сейчас  уйдем.  Зеркальные  стены  уже
совсем близко, тропинка доведет вас. Но мы бы хотели предупредить вас, что
будем все время караулить в тех развалинах,  где  нашел  конец  пути  Див,
помнишь Юуран? Там, где его придавило.
   - Да.
   - Мы будем прятаться там на случай, если вдруг вам понадобится помощь.
   - Хорошо.
   - Прощайте.
   Оба корра юркнули в ближайшие развалины и исчезли. Несколько  минут  мы
шли молча. Первенец вздохнул и сказал:
   - Я боюсь.
   - Чего?
   - Всего. То мне кажется, что, соприкоснувшись с Семьей, я  забуду  свое
имя и  забуду  себя.  То  мне  представляется,  что  я  возненавижу  своих
братьев... Не знаю. - Он вдруг остановился. - Тш-ш... Я слышу Семью...
   Он закрыл глаза и откинул голову, словно в трансе. По телу  его  прошла
короткая судорога, он глубоко вздохнул. Я посмотрел  на  остальных  эллов.
Лицо Верткого было сурово и решительно,  как  у  солдата  перед  боем.  На
других можно было прочесть самые разнообразные  чувства,  от  восторга  до
ненависти.
   Мы медленно шли вперед, и вдруг я увидел летящих эллов. Я уже видел  их
в воздухе, они даже раз несли меня, взяв под руки, но  все  равно  зрелище
казалось нереальным: чуть наклоненные вперед тела: скользящие над землей в
легком трепете своих одежд. Они медленно опустились - их  было,  наверное,
около тридцати. Они стояли на тропинке  неподвижно,  устремив  взгляды  на
нас, и лица их были непроницаемы. Они казались мне двумя разными расами  -
неподвижные, непроницаемые, безучастные эллы на тропинке и  мои  спутники,
которые то делали несколько шагов вперед, то замирали - и  лица  их  можно
было читать, как сводку с поля сражения.
   Не знаю уж, как это получилось, но теперь и я включался в их гудящие от
напряжения мысли.
   - Мы пришли, - сказал Первенец.
   - Эллы исчезали. Многих эллов не стало, - ответил кто-то.
   - Эллы пропадали из Семьи, и мы переставали слышать товарищей.
   - Мы потеряли их голоса. Они слабели, потом переставали быть.
   - Мы не слышали их мыслей. Мы думали, их нет, и Семья скорбела.
   - Мы есть. Мы пришли, - снова сказал Первенец. И в голосе была печаль.
   - Что-то изменилось. Мы плохо слышим друг друга.
   - Как будто пропавшие эллы не совсем вернулись.
   - Их мысли непрозрачны, и мы не понимаем их.
   Слова членов Семьи вонзались вокруг них,  как  защитный  частокол,  как
крепость,  и  каждое  примыкало  к  каждому  плотно,  без  зазора.   Семья
защищалась.
   - Они выпали из общего потока.
   - Они не входят в поток.
   - Их нет, хотя оболочки, похожие на эллов, стоят на тропе.
   - Мы есть, - грустно сказал Первенец.
   - Не о такой встрече мы мечтали, - пробормотал  высокий  элл  по  имени
Узкоглазый.
   - Те, что на тропе перед нами, изменились.
   - Я изменился! - с вызовом вскричал Верткий. Он бросил эти  слова,  как
гранату, и на мгновение воцарилась тишина.
   - Мы понимаем слово  "изменился",  но  что  значит  "я"?  Пришелец  уже
пытался объяснить нам. Но он пришелец. Он из другого мира, где нет Семьи