мешалось  в  ней:  эллы,  корры,
неживые, а теперь еще и неугомонные эбры. И земные образы,  растревоженные
непрошеной инспекцией моей памяти, то  и  дело  всплывали  на  поверхность
сознания. Мне казалось, что стоит закрыть глаза, как сон тут же явится  на
помощь. Но сна не было. Он наверняка отшатнулся в испуге от гудения в моей
голове и горы неразобранных фактов.
   Что делать? Надо было начинать прибираться.
   Итак, я познакомился еще с одними обитателями Элинии. Пока они, правда,
существуют как бы в проекте, и их будущее в моих руках. Потому что  только
я знаю, где пульсирует сознание Арробы и его товарища, только я знаю,  что
им нужны неживые. И только я могу попытаться  воссоединить  роботов  с  их
пока еще бесплотными хозяевами.
   Другими словами, будущее эллов, неживых, эбров,  да  и  корров  в  моих
руках. Ах, не хотелось мне взваливать  на  себя  такую  ношу.  Никогда  не
стремился я ничего ни за  кого  решать,  и  порой  я  даже  видел,  тайное
осуждение в глазах моих пуделей: ну разве это настоящий хозяин? Вытянул бы
нас разок ремнем, мы бы его еще больше уважать стали.
   И уж подавно не думал, что обезумевшие обстоятельства  взвалят  мне  на
плечи судьбы  целой  планеты.  Да,  уважаемый  Юрий  Александрович,  пусть
небольшой, но настоящей планеты. И ведь не сбросить с себя груз. Это  ведь
не штанга, из-под которой всегда можно выскользнуть  и  которая  с  тяжким
стуком упадет на помост.
   И даже бездействие мое тоже было бы действием. И  еще  каким!  Эбры  не
встретились бы с неживыми, не получили тел, не стали бы опять повелителями
Элинии, не погнали бы опять аллюром ее историю к очередной катастрофе.
   Имею ли я на это моральное право? Не знаю.
   Имею  ли  я  моральное  право  оставить  два  существа,  два  сознания,
замурованными в некие машины? Другими словами, имею ли я моральное  право,
найдя джинна, оставить его в бутылке? Не знаю. И джинна жалко  -  попробуй
посиди в такой скрюченной позе век-другой, и тех, кому от него достанется,
тоже жалко.
   Да, эбры привели Элинию к катастрофе, но  имею  ли  я  моральное  право
судить их? И  выносить  приговор,  оставляя  их  сознание  на  пожизненное
заключение в логических цепях машины. Не знаю.
   Я ухмыльнулся невесело.  Похоже  было,  что  опять  я  начал  словесную
эквилибристику. В цирке я всегда  с  завистью  смотрел  на  жонглеров.  Их
искусство подбрасывать в воздух и ловить множество предметов казалось  мне
непостижимым. Я пробовал делать это двумя мячиками, но они тут  же  падали
на пол, и я с отвращением пинал их ногами.  Это  их  упрямство,  нежелание
помочь мне заставляло меня чувствовать себя  неуклюжим  растяпой.  Зато  в
словесном жонгляже я уникален. Я подбрасываю одновременно с дюжину  разных
мыслей и не даю им упасть. Пока они мелькают над  головой,  мне  хорошо  -
ничего не надо решать.
   Но наплывала уже откуда-то уверенность,  что  решение  уравнения  может
оказаться проще, чем казалось. А шла эта уверенность от того, что эбры мне
нравились.
   Стой, дурак, крикнул я себе мысленно. Тебя же честно предупредили  там,
в подвале, что заставят  тебя  полюбить  бесплотных  духов,  говоривших  с
тобой. За что ты  должен  любить  этих  безумных  повелителей  Элинии?  За
сверхъестественную  самоуверенность?  За  абсолютное  равнодушие  к  чужим
судьбам?
   Но ведь и себя, себя они тоже не жалеют,  эти  отчаянные  ребята.  Ведь
есть, есть что-то подкупающее в их бесшабашной удали.
   Нет, удаль за свой счет - пожалуйста. За  счет  других  -  это  уже  не
удаль, а преступление.
   И все-таки, и все-таки чем-то ведь они симпатичны, эти  лихие  упрямцы,
стремящиеся  только  вперед  и  не  хотящие  даже  вспоминать  катастрофу,
практически уничтожившую их мир.
   Итак, новая задача,  Юрочка:  попробуй  определить,  свободна  ли  твоя
симпатия к ним, или она насильно всунута тебе в голову.  Действительно  ли
они нравятся тебе, или ты похож на фаршированного  гуся,  который  думает,
что начинка в нем - плод его любви к начинке.
   В этот момент в двери показался Варда. Вид у него был измученный, глаза
ввалились,  шерсть  всклокочена,  но  никогда  я   не   испытывал   такого
облегчения, как в то мгновение, когда  он  просунул  длинную  шею  в  щель
двери. И за него, и за себя.
   Я вскочил с ложа и бросился к корру:
   - Варда! Как хорошо, что ты пришел.
   - Я бежал все время, не останавливаясь.
   - Отдохни сначала, потом расскажешь. Отдышись.
   - Нет, я не могу отдыхать. Я должен быстрее  тебе  рассказать.  Ты  был
прав, Юуран...
   - Подожди, как тебе  удалось  проскользнуть  ко  мне?  Тебя  кто-нибудь
видел? Ведь только начинает смеркаться.
   - Нет. Я подкрался к крайним стенам, улучил  момент,  когда  никого  не
было видно, и прокрался к тебе. Можно я начну рассказывать?
   - Конечно, брат Варда.
   - Тогда слушай. Я  прибежал  к  Шестому.  Так  ты  называешь  неживого,
который нашел источник. Я верил тебе,  Юуран,  но  все-таки  я  хотел  сам
убедиться. Где-то все-таки оставалось во мне крохотное сомненьице: а вдруг
пришелец  ошибается?  А  вдруг  все  это  его  фантазия?   Вдруг   неживые
действительно учат нас добру? Я прибежал к Шестому и сказал:
   - Учитель, - корры всегда  так  обращаются  к  неживым,  -  учитель,  я
торопился к тебе, чтобы рассказать тебе. Я убил двух эллов,  и  все  среди
Зеркальных стен посходили с ума. Все  обвиняют  в  убийствах  друг  друга,
Семья распадается, здесь и там начинаются драки. Раньше  среди  Зеркальных
стен было всегда тихо, как бывает тихо  по  утрам,  когда  убегает  ночной
ветер. А теперь там постоянные крики.
   - Хорошо,  -  медленно  кивнул  Шестой.  Было  уже  поздно,  и  неживые
двигались с трудом. - Хорошо, что ты несешь эллам добро, освобождая их  от
рабства Семьи.
   - Это не все, учитель, - торопливо продолжал я. - Я случайно  подслушал
разговор. Два элла говорили о Больших развалинах...
   - Ну и что ты слышал? - быстро спросил Шестой.
   - Они говорили, что с тех пор, как получили  имя,  им  стало  интересно
бывать там.
   - Почему? Они не говорили, почему? - Мне показалось,  что  будь  Шестой
только что обновлен после источника, он  бы  схватил  меня  от  нетерпения
щупальцами и тряс бы, чтобы побыстрее вытрясти из меня все, что я знаю.
   - Говорили. Они говорили, что развалины стали совсем легкими.  Один  из
них рассказал, что видел дыру, в которую вообще нельзя опуститься.
   - Он так и сказал? - прошептал Шестой.
   - Да, так и сказал. - Я увидел, что отделять слова от смысла  легко,  и
тени пустых слов сами выскальзывали из меня. - Да, так он и сказал. Он еще
добавил, что несколько раз пробовал опуститься вниз, но что-то не  пускало
его. В нем сразу  же  не  оставалось  тяжести,  как  будто  он  был  готов
взлететь. Он еще рассказал, что один раз сделал неосторожный шаг, и  взмыл
в воздух, и опустился в яму, но она удержала его  и  не  пустила  вниз,  и
после этого он чувствовал себя как-то странно, легко...
   - И ты знаешь, где эти развалины? - в волнении спросил Шестой.
   - Конечно, учитель. Я много раз видел их.
   - Ты должен сам проверить, правду ли говорил элл.
   - Обязательно, учитель. Я уверен, это правда.  Эллы  не  лгут,  они  не
умеют расщеплять слова, но я все равно проверю сам. А потом и  вы  сможете
посмотреть сами.
   - Это далеко, Варда, нам не докатиться туда.
   - Ничего, учитель. Мы донесем вас.
   - Спасибо. Ты не представляешь, как сладостны твои слова.
   Я повернулся, чтобы идти, но Шестой сказал:
   - Варда...
   - Да, учитель?
   - Я хотел попросить тебя...
   - Да, учитель?
   Неживой, казалось, колебался. Наконец он пробормотал:
   - Не нужно тебе больше заходить за Зеркальные стены...
   - Почему?
   - Эллы могут наброситься на тебя...
   - Конечно. Они и сегодня едва не схватили меня.
   - Правда?
   - Да, я еле вырвался от них.
   Неживой издал тихий стон:
   - Глупые твари, жестокие твари... Они бы растерзали тебя.
   - Да, они полны гнева и ненависти.
   - И ты бы остался возле Стен и не пришел сюда с благой вестью...  Прошу
тебя, Варда, пусть  другие  несут  эллам  добро,  а  ты  береги  себя.  Мы
обязательно должны исследовать с тобой этот источник.
   Я вышел от Шестого  полный  печали  и  ненависти.  Теперь  сомнений  не
оставалось. Неживые обманывали нас. Ты был прав.
   Я пришел в наш дом. Это даже не дом, а загон, стены  которого  защищают
нас от ночного ветра. Там был Курха и еще несколько корров. Я сказал:
   - Корры, мы глупы. Нас обманывают. Нас используют в корыстных планах. А
мы бегаем, пыжась от гордости.
   Наверное, мне не следовало так сразу бросаться в бой.  Наверное,  нужно
было быть хитрее, но я был переполнен негодования.
   - Что с тобой, Варда? - спросил Курха, и в голосе его звучала тревога.
   - Ты сошел с ума! - прошипел корр по, имени Раху.
   - Ляг, отдохни, - попросил Курха. - Ты скорее всего бежал от  эллов  не
останавливаясь. Бывает, от усталости слова путаются в голове, и  выбираешь
не те, что нужно.
   - Нет, корры, - продолжал я, чувствуя,  как  меня  распирает  злоба  на
себя, на остальных доверчивых корров и больше всего на хитрых  неживых.  -
Нет, корры, к несчастью, я не сошел с ума, я  не  путаюсь  в  словах,  как
новорожденный детеныш путается в траве. Мы обмануты. Мы  думали,  что  нас
учат долгу и добру, а на самом деле нами  пользовались  для  своекорыстных
целей.
   - Варда, что ты говоришь? - прошептал Курха.
   - Да, корры, он сошел с ума, - вздохнул Раху. - Бедный Варда, он всегда
так старался понять учение неживых, так старался делать добро...
   - Да не добро я нес, а зло! - крикнул я.
   - Успокойся, брат, - ласково сказал Курха.  -  Ляг,  положи  голову  на
грудь мне, я прикоснусь к тебе, чтобы  разделить  твою  боль.  Разделенная
боль всегда меньше.
   - Не меня жалейте, глупые твари, себя надо жалеть! Таких глупых,  таких
доверчивых, таких невежественных!
   - Тш-ш, - взмолился Курха. - Тебя могут услышать. Мы-то знаем, что  это
усталость спутала твои слова, что в душе ты  предан  долгу  и  с  радостью
несешь добро трехглазым, но неживые могут обидеться...
   Я почувствовал, что ярость моя меняет направление, как меняет под  утро
направление ветер перед тем, как затихнуть.  Она  обратилась  против  моих
тупых и самодовольных товарищей, которые отмахивались от моих слов, как от
назойливых мошек. Они не только не знали правду,  они  ее  и  видеть-то  в
глаза не хотели.
   - Братья, - я заставил себя произнести  это  слово,  а  не  назвать  их
скотами. - Братья, наберитесь терпения, выслушайте меня. Я сам  знаю,  как
больно  расставаться  с  привычными  представлениями.  Как  будто   кто-то
вырывает у нас из-под носа  пищу,  а  мы,  корры,  не  любим  этого.  Даже
детенышам своим мы не позволяем  утаскивать  у  нас  из-под  носа  вкусный
корень. Я ведь тоже корр, братья, я такой же, как вы. У меня четыре  таких
же ноги, две руки, такие же два глаза, такая же  шерсть.  И  я  готов  был
броситься на пришельца и разорвать его,  когда  он  открыл  мне  глаза  на
правду.  Правда  эта  была  отвратительна,  уродлива,  и  от  нее   внутри
образовался сосущий холод. А то,  чему  нас  научили  неживые,  прекрасно.
Слова учителей греют нутро и помогают нам гордиться собой.
   - Ты говоришь красиво, - усмехнулся Раху, - но ты так и не объяснил, на
что же тебе открыл глаза пришелец. Если, конечно, он действительно  открыл
их...
   - Ты хочешь сказать, что я могу солгать? - спросил я. - Своим  братьям?
Расщепить слова и смысл?
   - Я ничего не хочу сказать,  -  Раху  зевнул  и  почесал  ухо  с  видом
величайшего равнодушия. - Это ты все время пытаешься...
   - Обожди, брат Раху, - взмолился Курха, - не ссорьтесь. Ты  же  видишь,
Варда устал, он взволнован, что-то тревожит его. Пусть слова его  смущают,
пусть они пугают, но мы же братья. Мы корры. Мы одно племя.  Мы  вышли  из
леса и научились смыслу жизни не для того, чтобы  отворачиваться  друг  от
друга. Так, брат Раху?
   - Так, брат Курха, так. Я и не хочу ссориться.  Я  не  животное,  чтобы
бросаться в ярости на брата. Ты прав, мы не должны забывать слова учителей
о долге и добре.
   - Ну вот и хорошо, - вздохнул  Курха.  -  Видишь,  брат  Варда,  он  не
сердится на тебя. Ляг, положи  голову  на  меня.  Твое  тело  отдохнет,  и
разбежавшиеся слова соберутся вместе.
   Передо  мной  была  стена.  Они  инстинктивно  защищались  от   правды.
Защищались  любым  способом,  даже  добротой  и  участием.  На   мгновение
мелькнула мысль: может, они правы? Может, все будет идти как раньше? Мысль
манила. Прими меня, просила она, и не надо будет снова и  снова  бросаться
на защитный частокол братьев корров, не надо  будет  полниться  яростью  и
презрением. Не надо, пусть все будет по-старому.
   Я вспомнил, как прекрасна и покойна была жизнь, когда не  было  во  мне
никаких сомнений. Я и представить себе не мог, что слова могут идти в одну
сторону, а тень их - в другую.  Все  было  ясно.  Все  имело  свое  место.
Учителя - добрые, мудрые и учат нас добру и долгу. Мы,  корры,  благодарны
им за то, что они ведут нас  по  тропе  мудрости.  Трехглазые  ждут  нашей
помощи.
   Тот ясный мир был прекрасен своей четкостью и простотой,  а  новый  нес
смятение и боль. Вернись, прошептало прошлое, вернись, пока не поздно...
   Но я не мог принять соблазнительницу. Она была лжива, -  а  я  уже  был
отравлен правдой.
   - Братья, - сказал я, - единственное, о чем  я  прошу  вас,  выслушайте
меня. Я принес вам правду, которую мне открыл Юуран.  Выслушайте  меня,  а
потом поступайте, как знаете.
   - Юуран пришелец, - сказал Хиал, который молчал до сих пор. - Он  добр,
но он пришелец. Он не может понимать  так,  как  понимаем  мы.  Вспомните,
корры, как тяжело было нам вначале понять то, чему учили нас  неживые.  Их
слова казались нам смешными. Добро?  Что  это  такое?  Его  можно  съесть?
Становится от него в животе хорошо? Нет, Варда, нельзя забывать, что Юуран
пришел из другого мира.
   - Ты прав. Но я сам проверил. Я был бы рад, если  он  ошибался.  Он  не
ошибался. Неживые предали нас. Они с самого начала обманывали нас...
   - Мне трудно слушать тебя, брат Варда,  -  сказал  Раху,  и  голос  его
звучал печально. - Я стараюсь понять тебя, но это  невозможно.  Как  могут
обманывать учителя, которые открыли нам глаза на высший  смысл  жизни,  на
добро, которые дали нам гордость, которые сделали  из  нас,  полуживотных,
мыслящих существ, гордых своим новым самосознанием.
   - Нет, никакого добра и никакого смысла нет в словах учителей...
   - Варда! - крикнул Курха. - Умоляю тебя, опомнись!
   - Наоборот, в их словах корыстное зло.
   - Варда, - прошептал Хиал, - мы стараемся быть терпеливы, но всему есть
предел.
   - Неживые глубоко безразличны к эллам. Им нужны не эллы, а  источник  в
их развалинах, сильный источник, который дает эллам силы летать. Они хотят
разрушить Семью, чтобы эллы не смогли помешать им присвоить этот источник.
Вы знаете, как нужен источник для неживых. Без него они гаснут.
   - Хватит, - сказал Раху. - Твои речи безумны. Ты смущаешь наш покой.
   - Не надо, брат Варда, - жалобно просил Курха. - То, что  ты  говоришь,
страшно.
   - Да, братья, страшно. Но еще страшнее убивать невинных  эллов,  думая,
что делаешь добро. Не случайно ты, Курха, так и  не  мог  перебороть  свои
инстинкты и поднять камень на трехглазого. Твои инстинкты оказались  умнее
и добрее, чем твой обманутый разум.
   - Нет, - тяжко вздохнул Курха, - ты  неправ.  Я  действительно  не  мог
заставить себя делать так, как говорили наши учителя,  но  только  потому,
что я слаб и нерешителен... Ты и представить себе не можешь, как я мучаюсь
из-за своей никчемности.
   - Достаточно! - рявкнул Раху. - Или замолчи, или...
   - Что, брат Раху? - спросил я насмешливо. -  Что  "или"?  Или  ты  тоже
попытаешься принести мне добро при помощи острого и тяжелого камня?
   - Это ты у нас мастак по части камней, - ответил Раху.  -  Мы  ведь  не
убивали. Ты у нас удостоился  такой  чести.  Это  почему-то  тебе  учителя
первому доверили убивать трехглазых ради них же самих. Не нам, а тебе.  Ты
лучше расскажи, как ты  этого  добился.  И,  видно,  лишился  от  гордости
разума.
   - Да можете вы понять что-нибудь своими маленькими, жалкими мозгами?  -
крикнул я. - Или в них  уже  ничего  не  может  проникнуть?  Всунули  туда
неживые свою ложь, и она заняла ваши головы целиком. Так что больше ни для
чего другого места уже не осталось. Вы не  разумные  существа,  корры.  Вы
просто орудия в руках немощных неживых. Вы и сами неживые.  Хуже  неживых,
те хоть катятся туда, куда хотят. А вы бежите, куда вас посылают.
   - Ты не корр, - крикнул Хиал. - Ты сошел с ума.  Держите  его,  братья,
пока он не кинулся на нас, как дикий зверь, и не разорвал нас.
   Хиал бросился на меня. Я не ожидал нападения. Он сшиб меня на  землю  и
навалился на меня. За ним последовал и Раху. Его бок  придавил  мое  лицо.
Шерсть лезла в рот и нос, я не мог дышать.  Я  пытался  столкнуть  с  лица
груз, но Раху вцепился в меня руками. Я начал задыхаться. Грудь дергалась,
в глазах плыли багровые облака.
   - Братья, - умолял Курха, - братья, не надо так...
   - Хиал, - крикнул Раху, - я держу его. Беги к неживым и  расскажи,  что
случилось с Вардой. Мы не звери, чтобы так вот убить  его,  пусть  научат,
что с ним делать. Учителя мудры, они научат нас.
   - Ты забыл, что уже темно, неживые недвижимы. Они  даже  выслушать  как
следует не смогут. Подождем до утра, когда они побывают в источнике.
   - Ты прав. Этот безумец совсем сбил меня с, толку. Но он же опасен. Что
делать?
   - Свяжем ему руки и ноги.
   - Правильно.
   Я уже плохо понимал их слова. Сознание уплывало клочьями, как туман  на
ветру. Связать... Кого-то они  хотят  связать...  Ах,  да  -  это  меня...
Быстрее бы, быстрее, пока я не задохнулся и не  прошел  остаток  пути  под
тяжким и жарким боком корра. Скорее. Инстинктивно я  сжал  зубы  и  укусил
Раху. Тот дернулся, и я успел вздохнуть.
   - Ух, - рявкнул Раху и ударил меня рукой по голове. - Он  укусил  меня,
этот правдолюбец. Открывал нам глаза, правду, видите ли, он нам принес,  а
сам впивается клыками. Не правду он принес, а дикость и злобу...
   Мне было все равно, что он говорил. Я пил драгоценный воздух маленькими
глотками, и воздух был сладостен.
   Они связали меня. Было уже  совсем  темно.  Я  лежал  на  боку,  слушал
посвист ночного ветра, шорох раскачивающихся веток, ровное дыхание  спящих
корров. Они спали крепко, как спят, когда выполнен долг. У них была чистая
совесть. Они связали брата, принесшего им правду,  и  были  счастливы.  Не
правда им была нужна, а ложь. С ней удобнее. Прав ты был, пришелец,  прав.
Я не понимал, как это можно не принять  правду,  а  теперь  я  видел,  как
поворачиваются к ней спиной, лишь бы было спокойнее. Больше ни о чем я  не
думал. Не мог думать. Не хотел думать. Мне хотелось быстрее пройти  конец,
пути. Мне не было  жалко  навсегда  расстаться  с  оранжевыми  облаками  и
свистом ночного ветра, со струящейся под тобой дорогой, когда ты  мчишься,
стелясь над ней. Мир оказался слишком сложен. Я не мог в нем  разобраться.
Мы слишком рано вышли из леса. В лесу все  было  просто.  Набить  живот  и
опорожнить его. Набить и опорожнить. Просто и прекрасно.  Мы  были  частью
леса, частью оранжевых облаков, частью ветра и частью развалин. Не было ни
смысла жизни, ни идеи добра. Они не были нужны ни для того,  чтобы  набить
живот, ни для того, чтобы его опорожнить.
   Я догадывался, что сделают со мной неживые. Я был для них  опасен.  Моя
правда могла помешать их лжи. Они убьют меня. И будут говорить коррам, что
это добро, что так мне будет лучше, что они бы рады оставить меня в живых,
но моя смерть нужна для общего блага, и даже  для  меня  она  тоже  нужна.
Может быть, они и правы.
   Я задремал, и во сне мы бежали вместе с тобой, Юуран, свободные, легкие
и веселые. Мы