о  было  тягостно
реально. Оно было порождением не чьей-то безобидной  фантазии,  а  чьей-то
ненависти. И отыскать носителя этой ненависти нужно было не  какому-нибудь
литературному детективу, а мне.
   На мгновение мелькнула жалкая мысль: а вдруг никто Честного не  убивал,
он  случайно  споткнулся  и  упал,  ударившись  головой  о  камень.  Мысль
действительно была жалкой. Удар, который размозжил Честному полголовы, был
нанесен с огромной силой.
   - Давай отнесем беднягу в сторонку,  а  утром  предадим  его  земле,  -
сказал я Верткому.
   Удар камнем остановил безостановочную фабрику тепла,  что  работает  во
всем живом, ночной холодный ветер с готовностью уравнял температуру  трупа
с окружающим воздухом, и руки Честного, за  которые  я  взялся,  были  уже
безжизненно ледяными. Бедный элл, недолго же он пожил с именем, и  немного
счастья принесло оно ему.
   Мы с трудом подняли его и осторожно положили около светлой  стены.  Мне
показалось, что он смотрел на меня с упреком: что же ты...
   - Эллы ведь не спят? - спросил я Верткого.
   - Ты же знаешь.
   - Да, - согласился я. - Я спросил просто так, машинально.  Может  быть,
имеет смысл опросить эллов в ближайших  кубиках.  Может  быть,  кто-нибудь
что-нибудь слышал?
   - Попробуем.
   Я постучал тихонько в дверь домика,  стену  которого  Верткий  заставил
только что светиться.
   - Что ты делаешь? - уставился на меня Верткий.
   - Как что? Не можем же мы ворваться в чужое жилище.
   - Почему?
   - Ну что за вопросы? Это чужое  жилище,  а  мы  вдруг  нарушаем  чей-то
покой...
   - А... Это все твои странные идеи, пришелец. Ты забыл,  что  у  нас  не
было в Семье чужих и своих жилищ, не было своего покоя и чужого  покоя,  и
любой элл всегда мог без всякого стука войти к любому эллу.  Он  входил  к
себе. Пойдем.
   Он открыл дверь. С ложа  медленно  встал  высокий  худой  элл  и  молча
уставился на нас.
   - У тебя есть имя? - спросил Верткий.
   Элл покачал головой.
   - А почему до сих пор ты не выбрал себе  имя?  -  крикнул  Верткий.  Он
распалялся на глазах. - Все держишься за старое? Мы, мы,  мы...  Ну,  чего
молчишь?
   - Что мы можем сказать? Может  быть,  кому-то  с  именем  лучше,  а  мы
привыкли к Семье... Теперь у нас  нет  покоя,  все  неясно,  везде  споры,
крики... Мы не знаем, что будет дальше...
   - Ладно, безымянный, не об этом разговор. Вас еще много, кто вцепился в
старые порядки и  боится  разжать  руки.  Может,  когда-нибудь  что-нибудь
поймете, хотя мозги у вас, наверное, совсем высохли. Только что  на  улице
убили Честного.  Это  тот  элл,  кого  выбрали  вместе  со  мной  помогать
Первенцу. Ты что-нибудь слышал? Или видел?
   - Мы ничего не видели и не слышали, - покачал головой трехглазый.
   - Ты не мог не слышать, - с яростным спокойствием сказал Верткий. - Вы,
те, что все еще цепляетесь  за  Семью,  по-прежнему  всегда  слышите  друг
друга. Понимаешь?
   - Нет.
   - Я тебе объясню, грязный элл. Кто мог убить Честного? Кому  он  мешал?
Только одному из вас, кто все ноет, что кругом все рушится,  что  имена  -
принесли в Семью раздор, лишили покоя.  И  ты  не  мог  не  слышать  мысли
убийцы, когда он поднимал камень, чтобы размозжить Честному голову.  Лучше
сам признайся. - Мы ничего не слышали.
   - Признайся, пока не поздно. Потом будет поздно, элл. Потом  ты  будешь
жалеть о своем упрямстве.
   - Мы не слышали, - упрямо сказал элл. - Мы ничего не слышали.
   - Так я тебе и поверил, мычащий. Конечно, ты будешь выгораживать себя и
своего сообщника.
   - Сообщника?
   - А как же еще назвать убийцу? Вы же  не  отдельные  эллы,  вы  -  одна
Семья. У вас же нет своих  мыслей,  своих  тайн,  своих  желаний  и  своей
ненависти. У вас все общее. И камень там у стены поднял не  один  элл,  вы
все это сделали вместе. Вы все сообщники, и вы все убийцы.
   - Ты ошибаешься, Верткий. Ты взял себе имя - это твое дело. Ты вышел из
круга Семьи - это твое дело. Ты выбыл из общего потока мыслей -  это  твое
дело. Ты поступил так, как хотел. Мы ничего не хотим. У нас  нет  желаний.
Нам не нужны перемены. Это верно, но у нас нет  жестокости,  нет  насилия,
они ведь запрещены Законом.
   - Запрещены! А кто бросался на нас с кулаками, когда мы вернулись сюда,
кто раскалялся от ненависти? Кто запер нас, чтобы уморить голодом? Кто уже
убил двух эллов? Молчишь?
   Верткий бросился вперед и начал трясти элла, схватив его за плечи.
   - Верткий, друг мой, - взмолился я. - Прекрати. Прошу тебя. У  тебя  же
есть разум. Ты должен наконец понять, что бессмысленно воевать с  насилием
насилием, а с ненавистью - ненавистью. Иначе ты только будешь плодить  их.
К тому же мы ведь не имеем никаких доказательств виновности этого элла.
   - Не надо  никаких  доказательств,  пришелец.  Они  все  виноваты,  все
мычащие. Ты хочешь, чтобы я тихо раскланялся с ним и  ушел?  И  чтобы  они
долго смеялись потом все вместе в общих своих высохших от злобы мозгах над
нами? Да они всех нас перебьют, всех по одному, всех, у кого есть имя.  Им
бы только опять впасть в свою вечную спячку: ничего не хотеть,  ничего  не
знать, ничего не делать.
   - И все-таки, Верткий, так нельзя.
   - Нельзя? - крикнул Верткий и сжал кулаки. -  Ты  все  еще  учишь  нас,
пришелец, ты все проповедуешь мудрость. Но это твоя мудрость, а не наша.
   - Я ничего не навязываю вам.
   - Ложь! Это тебе кажется, что не навязываешь. Ты говоришь: мне кажется,
и эллы тут же бросаются делать по-твоему, словно это Закон.
   - Наверное, ты прав.
   - Ты не элл. Ты не знаешь, как у нас можно и как нельзя.  Что  можно  и
что нельзя.
   - В этом ты прав, Верткий.  Наверное,  прав.  Это  ваша  жизнь  и  ваша
история, и я не буду вмешиваться в ваши дела.
   Я повернулся и вышел. Нужно  было  быть  таким  воинствующим  невеждой,
таким самонадеянным дураком, как я,  чтобы  забыть  правила,  которые  так
терпеливо   растолковывали    члены    Космического    Совета.    Пытаться
экспортировать на другую планету наши идеи и понятия...
   Небо  заметно  посерело,  и  оранжевые  облака  наливались  на   глазах
торжествующим светом. Ветер утих. Зря я ушел, надо было сначала похоронить
Честного.
   Я вдруг  болезненно  остро  ощутил  свою  малость.  Ничтожная  пылинка,
крошечный  атом,   заброшенный   каким-то   нелепым   изгибом   судьбы   в
невообразимую даль, в чужой и  непонятный  мир.  Лучшие  умы  человечества
веками пытались научить людей пониманию, терпимости, братству. И только  к
двадцать первому веку идеи эти восторжествовали во всем мире.
   - А я... я пытаюсь что-то сделать здесь, эдакий  залетный  проповедник,
вооруженный лишь своим невежеством и глупой самоуверенностью.
   Хватит.  Достаточно.  Я  умываю  руки.  Буду  сидеть  и  ждать  прилета
товарищей. Совесть моя чиста. Я сделал, что мог. Попытаюсь сделать хорошие
снимки - до сих пор я еще не удосужился взять в руки свой видеоголограф  -
соберу образчики местной флоры.
   Хватит. Я был не только крошечным атомом, но еще и усталым атомом. Пора
опуститься на более покойную орбиту. Я внезапно понял  членов  Семьи.  Да,
наверное, в их безмятежной спячке была своя сладость...
   Я услышал сзади торопливые шаги. Кто-то бежал за мной. Я обернулся. Это
был Верткий. Он остановился передо мной, глубоко вздохнул и сказал:
   - Прости, Юуран. Я погорячился. Я знаю, ты желаешь нам добра...
   - Ничего, друг мой, я не обиделся.
   - Ты обиделся. И ты прав, что обиделся. Твои мысли мудры, но так тяжело
следовать им, когда перед тобой  это  тупое  стадо  мычащих.  Они  кажутся
покорными, но в их покорности непреодолимое упорство безмозглых тварей. Не
сердись, Юуран. Пойдем обратно, поговорим еще с несколькими эллами.
   Я вздохнул. Как объяснить Верткому значение слов  "я  умываю  руки"?  А
может, и не надо? Бог с ними, с умытыми руками.
   Вторым нашим собеседником был совсем еще юный - так, во всяком  случае,
мне показалось - элл. Он смотрел на нас широко  раскрытыми  глазами,  и  в
глазах читалось скорее любопытство,  чем  привычное  равнодушие.  Нет,  он
ничего не видел и не слышал.
   - Но ты же соединен с Семьей? - устало спросил Верткий. - Ты слышишь ее
мысли и голоса?
   - Не так, как раньше. Иногда поток звучит привычно, сильно, а иногда...
он словно бы пропадает... И мы... И  в  такие  мгновения  "мы"  становится
таким... маленьким... съеживается, как бы ссыхается, и за  ним...  как  бы
объяснить... просматривается... нет, не просматривается...  угадывается...
другое понятие. Оно как маленький зверек: то высунет мордочку, то  пугливо
спрячется обратно за "мы". Этот зверек - "я".
   - Да, элл. Ты вот сказал это, - кивнул Верткий, - и я  ощутил  озноб  -
так ты похоже описал то, что и со мной происходило, когда мне дали  имя  и
когда я мужественно выкарабкивался из безымянного болота. Не  бойся,  элл,
зови к себе этого зверька, мани его, и он преодолеет страх  и  подойдет  к
тебе. И ты осознаешь себя. И мы все вместе будем строить новую Семью.
   - Спасибо.
   - Я помню, как мы рожали тебя и начиняли твои пустые мозги нашим  общим
сознанием. Это было всего три больших оборота светила назад. А  сейчас  ты
рождаешься снова.
   - Спасибо, - прошептал элл. - Мы... ждем...
   Мы опросили еще с десяток эллов.  Среди  них  были  стойкие  сторонники
Семьи, были сомневающиеся, были два элла с именами.  Но  никто  ничего  не
видел и не слышал.
   Мы кое-как предали тело Честного земле.  Верткий  пошел  докладывать  о
случившемся Первенцу, а я вернулся домой. Я вытянулся  на  своей  кровати,
паря в невесомости. Хорошо бы снова заснуть, подумал я. Может быть, во сне
я бы вернулся домой, на бесконечно родную Землю, и Чапа и Путти прыгали бы
от восторга, а Ивонна потерлась бы носом о мою щеку.
   Но я знал, что не смогу заснуть  и  никуда  не  спрячусь  от  Честного,
которого мы опустили с Вертким в мелкую могилу и кое-как завалили камнями.
Он упорно смотрел на меня: эх, ты...



4

   Мы медленно шли с Первенцем  и  Вертким  мимо  зеркальных  стен,  и  на
отражения оранжевых облаков накладывались отражения двух  эллов  и  одного
землянина.
   - И все-таки я не могу понять, почему  никто  из  эллов  не  чувствовал
убийцу, не слышал его мыслей, - пробормотал я. Я не ждал ответа, я  скорее
вел бесконечный спор со своими сомнениями.
   - Ты видишь сложности, чужестранец, где их нет, - фыркнул Верткий. -  Я
все это тебе повторял уже не раз. Ты не элл. Ты не можешь понять эллов. Ты
пришел из другого мира. Ты и представить не можешь, что такое принадлежать
Семье. Это полная растворенность в безликости и безымянности,  это  полная
растворенность в других, а других - в тебе. Я уже давно получил имя, но до
сих пор содрогаюсь от ужаса и одновременно  от  сладостной  печали,  когда
вспоминаю себя мычащим.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - А то, что ни один член Семьи не признается.
   - Но почему?
   - Потому что Семья понимает угрозу. Если мы  объявим  всем,  что  Семья
убила, - это конец ее.
   - Ты прав, Верткий, я не понимаю, прости меня. Ты  говоришь:  "Если  мы
объявим всем..." Но ведь Семья и так знает. Вы десятки раз объясняли  мне,
что такое общий поток мыслей и как он течет в головах эллов. Так  кому  же
мы объявим? Эллам с именами? Они и без  того  покончили  с  Семьей.  Самой
Семье, которая и без  нас  прекрасно  знает,  кто  убил  и  почему?  Если,
конечно, она действительно знает.
   - Я не понимаю, Юуран, - медленно сказал Первенец. - Что это значит?
   - Это значит, что во мне нет уверенности Верткого.  Я  не  уверен,  что
Честного убила Семья.
   - Значит, - развел руками Первенец, - его убил кто-нибудь  из  нас,  из
твоей гвардии, как ты красиво назвал нас. Так?
   - Не знаю. Я ни в чем не уверен.
   - Но почему ты сомневаешься в виновности Семьи, Юуран? Ты ведь разумное
существо. Ты должен мыслить логически. Кого убили?  Элла  с  именем.  Кому
ненавистны эллы с именами, новые эллы? Семье. Семья защищается от них. Они
могут убить еще раз, много раз. Ради сохранности Семьи. Логично?
   - Слишком, брат Верткий. Слишком логично.
   - Что значит "слишком логично"? - спросил Первенец. - Что-то может быть
логичным, что-то - нелогичным, но что значит "слишком логично"?
   - Боюсь, я не смогу объяснить тебе достаточно ясно.  Понимаешь,  как-то
все слишком очевидно указывает на вину Семьи...
   - Слишком очевидно?
   - Да, ты прав, Первенец, я говорю неясно. И все же я не уверен, что это
Семья.
   - Это Семья, - сказал Верткий твердо. - Ты просто не понимаешь эллов.
   - Допустим. Но если я и не могу до конца  понять  эллов,  то  и  ты  не
можешь достаточно беспристрастно судить о Семье.
   - Почему?
   - Ты слишком близок к ней. Ты только недавно вырвался из ее объятий. Ты
только что сам сказал, что не можешь думать о ней  без  ужаса,  но  и  без
печали.
   - Это верно, - кивнул Первенец. - Ты прав, Юуран.
   - Мне трудно поверить, чтобы сотни членов Семьи, среди которых есть,  и
такие,  как  тот  молоденький  элл,  что  вот-вот  проклюнет  скорлупку  и
вылупится на свет со своим "я", чтобы все они  единодушно  согласились  на
убийство. Пусть они не хотят перемен, пусть защищаются, но все-таки  Семья
всегда ненавидела жестокость и насилие.
   - Только пока это не угрожало ее существованию, - пробормотал Верткий.
   - Все равно.
   - Допустим, Юуран, - вздохнул Первенец.  -  Но  ведь  альтернатива  еще
нелепее. Не могли же новые эллы убить товарища. Зачем?  Почему?  Наоборот,
мы все чувствуем себя чужими среди членов Семьи. Мы невольно держимся друг
за друга.
   К нам подошел Настырный. Одежда его была покрыта пылью.  Он  рассказал,
что только сейчас вернулся от неживых, куда мы  послали  его,  находясь  в
заточении, что уже знает о случившемся, что встретил  на  дороге  Курху  и
Варду. Корры возвращались к неживым.
   - Да, когда мы все шли к  Зеркальным  стенам,  они  предупреждали,  что
будут прятаться в развалинах на случай, если  нам  понадобится  помощь,  -
сказал Первенец.
   - Они, похоже, измучились порядком, пока ждали, - сказал Настырный.
   - Откуда ты знаешь? - спросил я.
   - Что знаю? Что они ждали?
   - Нет. Что измучились...
   - Ну, они не бежали, как обычно бегают корры, а еле брели. Я  когда  их
увидел, сначала испугался. Все-таки корры, да прямо передо мной на  тропе,
но такие они были какие-то... как потерянные... И  страх  сразу  исчез.  Я
прошел мимо, и они даже головы не подняли, чтобы посмотреть в мою сторону.
   Настырный продолжал разговаривать с Первенцем и Вертким, но я не слушал
их. Я прислушивался к тонкому комариному писку  в  моей  голове.  Даже  не
писку, а зуду. Зуд этот был неприятен. Что-то  пыталось  родиться  в  моей
черепной коробке, что-то зудело и мучило мой бедный маленький мозг, что-то
стремилось облечься в слова, и от того, что я в этих родах не  участвовал,
я чувствовал себя унизительно беспомощным.
   Зуд усилился, он щекотал мою голову и вдруг стих. И в  голове  медленно
прошествовала мысль: а почему вообще Честного могли убрать только эллы?  С
именем или без имени? Почему ему не мог размозжить голову кто-то другой?
   Да, возразил я ей, этой новорожденной мысли, но кто? Неживые? Не  может
быть. У них еле хватает сил добраться до источника, а это  в  десятки  раз
ближе Зеркальных стен. Корры? Сама  мысль  была  смехотворной.  Чтобы  эти
кроткие, доверчивые мини-кентавры, гордые своим новоприобретенным чувством
долга, своими именами, стремящиеся делать добро эллам, - чтобы  они  могли
убить? И для чего? Можно еще было  спорить  с  ними,  когда  они  помогали
неживым насильно вгонять в эллов индивидуальность, но  в  их  рассуждениях
была определенная логика. Пусть наивная,  пусть  жестокая,  но  логика.  А
какая логика могла быть в камне, с силой опущенном на череп элла? Логика -
предмет эластичный, но даже самая  гибкая  логика  не  смогла  бы  связать
убийство со стремлением делать эллам добро. Хотя надо признать,  что  и  у
нас на Земле находилось в прошлых веках  много  желающих  помочь  ближнему
избавиться от заблуждений именно таким радикальным образом.
   Нет, все это были какие-то абстрактные упражнения,  умственная  нелепая
гимнастика. Я вспомнил, как нес меня на своей  широкой  спине  Варда.  Как
мягок и приятен на  ощупь  его  короткий  мех.  Как  осторожно  и  бережно
придерживал он меня рукой.
   Так, так, все так. Значит, не Семья, не моя гвардия и не корры. Это  он
сам, бедняга Честный,  нашел  подходящий  камень  и  с  дьявольской  силой
опустил себе на голову.  Схема  удобная,  но  еще  более  абсурдная.  Если
предыдущие версии падали в силу логической и  психологической  немощи,  то
эта была  просто  физически  невозможна.  Нельзя  самому  себе  размозжить
голову, да еще с такой силой и сзади.
   Все эти рассуждения накатали в моем мозгу  довольно  глубокую  колею  и
теперь буксовали в ней, пытаясь выбраться на безопасное место. Я  даже  не
знал, было ли  оно  вообще,  безопасное  место.  Может  быть,  я  невольно
переношу нашу земную логику на планету,  где  ее  законы  недействительны?
Ведь по моим земным представлениям не должны облака всегда висеть в  одном
и том же месте, не должна вся планета быть покрыта развалинами, не  должны
стены отражать облака, а по ночам по мысленному приказу  источать  свет...
Не должны развалины ослаблять силу тяжести, и не должны эллы летать  возле
своих стен, не делая для этого никаких усилий.
   Все так. Конечно, следовало сдаться. Для  того,  чтобы  выкинуть  белый
флаг, тоже  нужно  мужество.  Иногда  легче  бессмысленно  сопротивляться,
сопротивляться по инерции сражения, чем поднять над головой белый флаг.  И
все же я не мог этого сделать. Пусть не  продуманное  упорство,  не  разум
заставляют мои мозги снова и  снова  перемалывать  давно  уже  перемолотые
факты, пусть меня подгоняет глупость. Если считать глупостью три упрека  в
трех глазах Честного.
   Почему  Варда  и   Курха   показались   Настырному   такими   усталыми,
безучастными? Корры, судя по тому, что я видел, отличаются  необыкновенной
выносливостью. В конце концов они  ведь  наполовину  животные.  Они  могут
пробегать  огромные  расстояния.  Варда  нес  на   своей   широкой   спине
восемьдесят килограммов живого веса, когда доставил  меня  к  неживым.  Он
бежал всю неблизкую дорогу, бежал легко. У меня  даже  возникло  ощущение,
что то был не бег, а плавное скольжение. Он нисколько не устал.
   Они пробыли в  развалинах  несколько  дней.  Наверное,  они  никуда  не
убегали. Они решили оставаться там на  случай,  если  нам  понадобится  их
помощь. Лежали, наверное, в тени и думали о своем приобщении к мудрости, о
долге, о стремлении делать добро эллам. Гм... Какое-то было несоответствие
между вынужденным отдыхом в  развалинах  и  усталостью,  которая  поразила
Настырного. А может быть, они каким-то образом узнали об убийстве Честного
и еще двух насильственных смертях? Ага, в этом явно  что-то  было.  Вполне
возможно, что эти прямодушные и кроткие существа были  потрясены  вспышкой
жестокости и насилия у эллов. У тех эллов, которым они стремились помочь.
   Да,  пожалуй,  это  и  объясняет  их  потерянность.   Тут   не   только
потеряешься. Неживые научили их чувству долга, дали им  понятие  добра,  а
выяснилось, что стремятся они  помочь  злобным  и  мстительным  существам,
способным на убийство. Понятно, почему они не  посмотрели  на  Настырного.
Могли бы и отвернуться.
   Они брели к неживым  и  думали,  наверное,  о  том,  что  скажут  своим
учителям. Вы учили нас делать добро, скажут они, а эллы не понимают добра,
они понимают только язык ненависти и силы. Они понимают не язык  добра,  а
язык жестов, язык поднятых и опускаемых на голову камней.
   Не хотел бы я быть неживым. Нелегко  им  будет  объяснять  коррам,  что
тропа, ведущая к мудрости, полна крутых  поворотов,  что  она  петляет  по
краям глубоких ущелий, а то и упирается в тупики завалов...
   Странные  существа  эти  роботы.  Живут  лишь  воспо