тавались всего лишь сослуживцами, не более. За эти сутки  ты
стал мне очень близким, и я не  позволю  тебе  сдаваться  так  бездарно  и
покорно...
   А сам я хотел сдаться?  Конечно,  стержень  норовил  принять  привычную
форму, но жаль, жаль было расставаться с неясными мечтами.  А  что  в  них
неясного, - зло спросил я себя. Ну хорошо, не эта лаборатория, другая.  Не
этот ученый, пусть другой. Еще раз  проверим,  товарищ  Шухмин.  Попробуем
экранировать вас от гуся. А теперь попробуйте заставить  яка  протанцевать
польку.
   Для чего? Быть все время подопытным кроликом? Лабораторным  инвентарем?
Чтобы на меня инвентарный номерок повесили?
   Конечно, если бы я сам был ученым... А что, поступить в  университет  -
глядишь, лет через десять и  стал  бы  доктором  Шухминым.  Господи,  я  и
школу-то кончил с превеликим трудом, и в глазах учителей читал в  основном
брезгливость. Химия, физика... Неплохо бы до университета еще раз в  школу
поступить. Знаменитым стал бы побыстрее, чем со звериной телепатией, самый
старый первоклассник планеты.  Поздно,  Юрочка,  спохватился.  Это  только
утешители вбивают в голову, что,  мол,  никогда  не  поздно.  Бывает,  что
поздно.
   Нет, внезапно решил я, не буду я лабораторным инвентарем. Не  хочу.  Не
желаю. Пусть старик Азизбеков гогочет надо мной вместе со  своим  поносным
гусем, если им это так приятно. Конечно, то распоряжалась  во  мне  старая
гордыня. Если не овации феномену и туш духового оркестра, то уж  лучше  не
надо никак. Обойдемся. Жил я  и  без  телепатии  тихо-спокойно,  и  сейчас
проживу.
   Но где-то в самых потаенных уголочках мозга я знал,  что  и  икшинскими
чердаками я уже удовлетвориться  не  смогу.  Ах,  перевернул  все  во  мне
бородатый Игорек. Как жить, что делать...
   Мы подлетали уже к Москве, когда Пряхин вдруг повернулся ко мне:
   - Юра, цирк! Только ничего не говори сразу.
   Цирк. Я выхожу на арену  в  роскошном  золотом,  нет,  лучше,  пожалуй,
серебристом  костюме.  Рядом,  вежливо  раскланиваясь,   идет   Путти.   С
серебристым же бантом... Бра-аво! Ну,  выйдете  же  еще  раз,  Юрий,  сами
видите, как публика неистовствует. Меня  полюбит  акробатка  со  стройными
сильными  ногами  и  смеющимися  зелеными  глазами.  Товарищ  Шухмин,  вас
приглашают на гастроли в Австралию. Боюсь, не смогу, я обещал выступить  в
этом месяце в Бразилии.  И  брата  будут  все  спрашивать:  скажите,  этот
необыкновенный артист Шухмин случайно не  ваш  родственник?  Случайно  да,
радостно и гордо улыбнется брат.  Младший  брат  мой.  Знаете,  он  еще  в
детстве был  необыкновенным  ребенком.  Представляете,  таблицу  умножения
только  к  годам  двенадцати  осилил.  И  мама  будет   таскать   на   мои
представления всех своих знакомых и друзей и всем будет говорить,  что  не
успел я родиться, а она уже твердо знала, что дитя феномен.
   Смешно. А почему, собственно? Почему это должно быть смешно?  А  потому
что ты же не артист. Ты стеснительная рохля. Ты сначала замочишь от страха
свои серебристые штаны,  пока  выйдешь  на  манеж,  и  дети  будут  весело
смеяться и хлопать в ладоши.  Клоун,  какой  прекрасный  клоун,  мама,  он
сделал пи-пи в штанишки. Ну  а  почему  бы  и  не  попробовать?  Может,  в
волнующих клочьях тумана, что проносились за окном, как раз  и  скрывалось
что-то вроде цирка?
   А возьмут? Ну если придумать хороший номер, отрепетировать его с  Путти
как следует... Ну не возьмут - значит, не возьмут. Чем я рискую?
   Откуда  у   меня   вообще   этот   прошловековый   консерватизм,   этот
средневековый страх перед переменой профессии? Сколько людей вокруг  легко
и даже весело круто меняют  жизнь.  Такие  виражи  закладывают.  Строитель
вдруг идет работать  братом  милосердия  в  больницу,  повинуясь  каким-то
душевным потребностям, администратор становится  аквапастухом  и  пасет  в
теплых морях рыбьи стада, инженер превращается  в  чеканщика  по  меди,  а
артист  учится  обслуживать  домашних  роботов.  И  никто  не  ахает,   не
всплескивает руками, это естественно и давно стало нормой, а  я  судорожно
вцепился в свое монтажное дело и панически боюсь разжать руки, словно вишу
над пропастью. Почему?
   Цирк я любил всегда. И когда ребенком попадал на  представления,  сразу
же начинал огорчаться, что оно такое короткое.  Удивительное  дело,  вдруг
подумал я, меньше всего мне нравились номера с животными. Не знаю  почему,
но  вид  медведей  в  сарафанах,  с  мученическим  видом   катавшихся   на
велосипедах, или собачек, покорно бродивших по арене на  передних  лапках,
вызывал у меня всегда какую-то неловкость.  Люди  -  это  другое  дело.  И
акробаты, и эквилибристы, и жонглеры - все они приводили меня  в  восторг,
все казались существами необыкновенными.
   Гм, а почему бы и действительно не попробовать?



7

   Ровно через неделю я подходил с Путти к Хорошевскому цирку в Москве.  С
огромных ярких щитов у входа на меня летела, распластав руки, красавица  с
загадочными удлиненными глазами, в воздухе висели жонглеры, пять  медведей
стояли друг на друге.
   Боже, куда я иду с бедной маленькой Путти?  Зачем?  Но  отступать  было
поздно. Почему поздно, вот, пожалуйста, и вход  закрыт.  Прекрасный  повод
вернуться домой с чистой совестью. Конечно, закрыт.  Три  часа  дня.  Тебе
нужен служебный вход, тупица!
   В цирке было сумрачно,  остро  пахло  конюшней.  Запах  был  древний  и
волнующий.
   - Простите, - спросил я какого-то человека с чемоданчиком. - Где у  вас
директор?
   Человек остановился, посмотрел  на  меня,  на  пуделька  у  моей  ноги,
хмыкнул понимающе и показал пальцем вверх:
   - Второй этаж, направо.
   - Вы к директору? - спросила меня совсем юная особа, отрывая пальцы  от
клавиатуры компьютера. - К сожалению, Франческо будет только через час. Вы
подождете?
   - Да, спасибо. А вы... - пробормотал я, - вы заняты? - Я  понимал,  что
несу чушь, но меня била крупная дрожь, и я  уже  не  понимал,  что  делаю.
Путти посмотрела на меня с брезгливым состраданием.
   - В каком  смысле?  -  улыбнулась  секретарша.  У  нее  были  такие  же
удлиненные и загадочные глаза, как у летящей женщины на рекламном  щите  у
входа.
   - Э... я... - Я хотел было рассмеяться, но вместо смеха из  груди  моей
вырвалось хриплое кудахтанье, и в удлиненных, загадочных глазах  запрыгали
веселые искорки. - Несколько минут у вас свободных найдется? -  наконец  с
трудом, как полузасохшую пасту из тюбика, выдавил я из себя.
   - Ну конечно же.
   - Будьте добры, напишите на клочке бумаги какое-нибудь задание для моей
Путти. Путти - это...
   - Я догадываюсь.
   - Прошу вас, - еще раз попросил я дрожащим голосом.
   - С удовольствием, - сказала  девушка  и  написала  несколько  слов  на
листке бумаги. - Вот...
   Я взял листок и прочел: "Протянуть мне лапку".
   - Это слишком просто. Добавьте, пожалуйста.
   Девушка наморщила лобик от напряжения и дописала: "Пролаять три раза".
   - Хорошо, - сказал я. - Вы знаете задание, я знаю задание, а  Путти?  Я
ведь записку вслух не читал, так?
   - Так.
   - Значит, она не знает?
   - Нет.
   -  Ну,  собачка,  давай,  покажем  этой  прелестной  девушке,  что  она
ошибается.
   Не подведи, Путтенька, попросил я ее мысленно и передал ей приказ. Она,
бедняжка, тоже чувствовала, что происходит что-то  важное,  и  нервничала.
Видеообразы метались в ее головке, и я с трудом замедлил их вращение.  Ну,
давай. Что значит привычное дело, я сразу  почувствовал,  как  моя  собака
успокоилась и сосредоточилась.
   Она подскочила к девушке, протянула ей лапку и вежливо,  виляя  хвостом
от старания, тявкнула три раза.
   - Ой, - сказала девушка, - все точно. Потрясающе. А еще раз можно?
   - Конечно. Только что-нибудь еще сложнее. Хорошо?
   - Постараюсь.
   Мне вдруг стало весело и светло на душе. Чудная девушка. Мне захотелось
самому подскочить к ней, лизнуть руку и пролаять три раза.
   Она снова наморщила лобик и выставила кончик маленького розового язычка
от старания.
   - Вот, - протянула она листок.
   На листке было написано: "Взять сумочку со стула и положить на диван".
   - Путти, ангел мой, - сказал я уже почти игривым голосом, - за работу.
   "Теперь ты хороший,  -  подумала  Путти.  -  Теперь  хорошо".  То  есть
подумала она, конечно, не словами, а образами, и  образы  вызывали  у  нее
определенные эмоции, но я уже давно привык переводить их  на  человеческий
язык, это происходило как бы само по себе.
   Путти осторожненько взяла сумочку зубами  за  самый  уголок  и  так  же
деликатно положила на диван.
   - Молодчина, - улыбнулась девушка. - Можно тебя погладить?
   - Это вы мне или Путти?  -  спросил  я,  и  девушка  совсем  по-ребячьи
прыснула.
   - Вы оба молодцы. А...
   - Мы хотим работать в цирке. Путти сама меня привела сюда.
   - Прекрасно! Хотите, мы будем в одной труппе?
   - В одной труппе? - глупо переспросил я и посмотрел на компьютер.
   Девушка поняла и улыбнулась.
   - Я артистка. Я работаю с мамой.  Может,  вы  видели  у  входа?  Руфина
Черутти - это мама. А я Ивонна Черутти. Воздушный полет.
   - Юрий Шухмин.
   - Очень приятно.
   - Я сразу подумал, что ваши глаза очень похожи на глаза вашей мамы.  То
есть, я хочу сказать, я, конечно, еще не  знал,  что  она  ваша  мама.  Но
Ивонна... Почему вы так уверены, что меня возьмут в цирк?
   - Ну, во-первых, у вас прекрасный  номер.  Назовем  его  "Феноменальные
психологические опыты с животными". Нравится?
   - Очень! - пылко сказал я.
   - А во-вторых, я уверена, что папе тоже понравится.
   - Папе? Он у вас...
   - Папа скоро уже придет.
   - Куда?
   - Папа директор этого цирка, а я ему помогаю, когда  есть  возможность.
Вы себе не представляете, сколько дел у директора, от отправки и получения
реквизита  до  шитья  костюмов.  Хорошо  еще,  что  мы  новым  компьютером
обзавелись. Он и рационы животным составляет, и  расписание  репетиций,  и
билеты заказывает при гастролях, гостиницы. Такой милый... А вот и отец.
   В комнату вошел черноволосый и черноглазый человек, посмотрел на  меня,
кивнул:
   - Здравствуйте, вы ко мне?
   - Папа, это Юрий Шухмин, у него потрясающий номер. Он мысленно передает
приказы, своему пуделю, представляешь?
   - Ну и что пудель? - хмыкнул директор.
   - Как что? Выполняет их.
   - Прекрасно. Если бы только все наши сотрудники следовали его примеру.
   - Это она, Путти, - поправила Ивонна.
   - Отлично. Ее примеру. И как же вы это делаете?
   - Что? - глупо спросил я.
   - Как вы заставляете ее работать?
   - То есть что значит заставляю? А как вы заставляете своих  сотрудников
выполнять ваши указания? Просьба, приказ, принуждение.
   - Гм, я не о том, молодой человек. Как вы дрессируете? Вы  с  новейшими
работами  в  этой  области  знакомы?  Теперь  ведь   возможно   ускоренное
образование у животных  условных  рефлексов.  Тут  и  добавление,  в  корм
определенных веществ, тут и воздействие на мозг облучением...
   - Простите, - сказал я. - Я никогда еще  никого  не  дрессировал,  даже
самого себя. Я просто прошу собаку сделать что-то, и, поскольку  она  меня
любит, чаще всего она охотно выполняет просьбу.
   - Правда,  папа,  Путти  прекрасно  работает.  Так  легко,  без  единой
ошибочки...
   -  Гм...  Хорошо,  не  будем  употреблять  слово  "дрессировка",  но  в
сущности...
   - Дело в том, товарищ директор, что просьба моя может быть  облечена  в
слова, а может и быть мысленной.
   - Телепатия? - слегка улыбнулся директор.
   - Не знаю. - Господи, опять они за свое. - И почему это у  людей  такая
страсть к классификации? Телепатия, не телепатия,  аллопатия,  гомеопатия,
какое это имеет значение? Это же цирк, а не лаборатория.
   - И то  верно,  еще  какой  цирк,  -  вздохнул  директор.  -  Не  будем
схоластами. Что умеет делать ваша необыкновенная собачка?
   - Ну что, что собака вообще может делать? Работать на  компьютере  она,
конечно, не сможет, хотя бы потому, что лапа у нее будет нажимать сразу на
несколько клавишей.
   - Экий вы обидчивый, молодой человек. Боюсь,  с  вашим  характером  вам
будет нелегко в цирке. Загрызут вас, за милую душу. И не хищники,  хищники
у, нас кроткие. Чего не скажешь о людях.
   - Папа, что вы все пикируетесь. Пусть Путти лучше что-нибудь сделает.
   - И то верно. Ну-с...
   - Ты можешь записать задание на листке и показать Юре.
   Директор наклонился над столом,  быстро  нацарапал  несколько  слов  на
листке бумаги и протянул мне. "Лечь  на  спину".  Только  и  всего.  Путти
смотрела на меня смеющимися глазами. Это была ее любимая поза, а  когда  я
почесывал ее нежный розовый живот, она  излучала  чистое  блаженство.  Это
была нирвана. Она громко вздохнула, как  иногда  делают  люди  и  животные
перед чем-то очень приятным, и перевернулась на спину.
   - Браво, - сказал Франческо Черутти.  -  Отлично.  Поздравляю!  Ивонна,
доченька, поговори с  нашим  новым  артистом,  введи  его  данные  в  свою
машинку, поговори с костюмерной, посмотри репетиционное расписание, ну,  в
общем, ты все сама знаешь, а я побегу, сейчас приедут врачи, будут решать,
что делать с Бобом. До свидания.
   Директор умчался, а я стоял и почему-то думал, кто такой Боб  и  что  с
ним случилось. Все произошло слишком стремительно,  и  мои  неповоротливые
эмоции не успели еще должным образом отозваться  на  очередной  кульбит  в
моей жизни. Ну, эмоции,  шевелитесь,  возрадуйтесь,  черт  возьми!  Вы  же
теперь  принадлежите  не  кому-нибудь,  а  артисту  цирка.  Но  эмоции  не
торопились впадать в  восторг,  на  душе  было  как-то  смутно,  в  животе
образовался вакуум, холодил нутро неопределенным страхом. На  мгновение  я
замер: я вдруг ясно понял, что ни за какие блага в мире не смогу выйти  на
манеж. Даже  на  четвереньках  не  смогу  я  выползти  на  залитый  светом
прожекторов круг, под перекрестный и  кинжальный  обстрел  сотен  и  тысяч
глаз. Боже, каждое мое  движение,  весь  я  сам  буду  выглядеть  глупо  и
неловко. Мешок картошки держался бы на  манеже  увереннее  и  выглядел  бы
элегантнее. Нет, это было невозможно. Я должен сказать  об  этом  девушке.
Зачем морочить ей голову, она была так приветлива...
   Но тут меня позвала Ивонна, и я начал отвечать на  ее  вопросы,  глядя,
как ее пальцы ловко бегают по клавишам компьютера...


   Шухмин слегка усмехнулся и посмотрел на меня.
   - Вот так, Николай,  я  стал  артистом  цирка.  Раз,  два  -  не  успел
очухаться, как жизнь моя полностью переменилась. На манеж я  вышел,  штаны
не замочил, хотя нервничал, да что нервничал, обмирал. Спасибо  Ивонне.  -
Его лице помягчело, просветлело. - Без нее я бы никогда не смог  прижиться
в цирке. Это ведь,  Коля,  совершенно  особый  мир.  Удивительный  мир.  И
знаете, что в нем самое удивительное? То,  что  цирк  почти  не  меняется.
Пробовали, пробовали не раз использовать в цирке новейшие достижения науки
и техники, но всегда  безуспешно.  Человек,  например,  привык  к  чудесам
микроэлектроники, они никого давно уже не  потрясают.  Если  я,  допустим,
захочу сейчас поговорить с матерью, я просто наберу ее код, и, где бы  она
ни была - в Москве ли, в Маниле, где она преподает в  Академии  зодчества,
часы на ее руке пискнут, и она услышит мой голос. Это ли  не  чудо?  А  мы
сердимся, если на вызов уходит не пять, а десять секунд. Нет,  Коля,  цирк
силен не наукой и не техникой,  а  совсем  другими  чудесами.  Есть  такой
артист, может,  вы  его  видели,  он  сохраняет  на  месте  равновесие  на
моноцикле - это одноколесный велосипед - и при этом  забрасывает  себе  на
голову с десяток чашек и блюдечек  -  чашечка-блюдечко,  чашечка-блюдечко.
Потом ложечку. И при этом еще периодически делает вид, что вот-вот упадет.
Потрясающий номер. Но самое интересное, что с таким  же  номером  выступал
отец этого артиста. И дед. А может быть, и прадед, Люди никогда не  устают
восхищаться ловкостью, силой, бесстрашием себе подобных. И удивляться.  Ты
отдаешь приказ домашнему компьютеру сделать то-то и  то-то.  Он  и  робота
заставит приготовить обед, и квартиру они вместе уберут, и  узнает,  когда
отлетает грузовая ракета на Марс, чтобы отправить баночку  собственноручно
замаринованных грибков сыну -  обычное  дело.  Но  вот  выходит  на  манеж
собачка и делает то, что велят ей делать  зрители,  -  и  все  аплодируют,
потому что люди не изменились, и собаки не  изменились,  и  осознают,  что
собаки не могут найти седьмой ряд, двенадцатое, место и лизнуть девочку  с
красным бантом в правое ухо.
   И все содрогаются, когда Ивонна с матерью несутся под  куполом,  потому
что каждый представляет, как страшно, когда под  тобой  пятнадцатиметровая
пропасть. Нет, они не представляют, каким далеким  кажется  манеж  с  этой
высоты, они никогда не были под куполом цирка. Но они знают, что у  многих
кружится   голова,   когда   нужно   встать   на   стул,   чтобы   сменить
электролампочку. Зрители... Я каждый раз стою внизу и обмираю от  ужаса  и
гордости за них, когда эти две женщины буквально парят в воздухе.
   Ну, появился у меня  еще  один  пудель.  Вот  она  -  Чапа.  Успокойся,
успокойся, дурочка. Три кошки, и стал я главой,  таким  образом,  большого
семейства...
   - А Ивонна? - спросил я.
   Шухмин вздохнул:
   - Это сразу и не объяснишь. В тот самый момент, когда  я  почувствовал,
что влюбляюсь в нее отчаянно, она сказала,  что...  В  общем,  это  долгая
история. Любовь под куполом цирка или возможна ли счастливая семья,  когда
один посвятил себя собакам и кошкам, а другой полетам в воздухе.
   Мы все еще находились на стадии обсуждения этого вопроса, когда в  один
прекрасный день часы, на моей руке вдруг громко запищали. И было это в тот
самый момент, когда я громко выговаривал Чапе и  Тигру.  Тигр  -  это  мой
полосатый, кот. И полосы у него тигриные, и характер тигриный, Дерутся они
бесконечно, но,  к  счастью,  не  очень  свирепо.  Выступали  мы  тогда  в
Сосновоборске.
   - Ладно, - говорю,  -  валите  отсюда,  звери,  надоели  вы  со  своими
конфликтами. Хуже животных. - Снимаю часы, нажимаю на "связь" и отвечаю: -
Шухмин слушает.
   - Наконец-то, здравствуйте, товарищ Шухмин, - говорит кто-то  по-русски
с изрядным акцентом. - О вами говорит профессор Танихата  из  Космического
Совета.
   -  Очень  приятно,  -  отвечаю,  а  сам  прикидываю,  кто  именно  меня
разыгрывает, потому что, как вы понимаете, никаких особых дел  у  рядового
артиста цирка со Всемирным Космическим  Советом,  который  решает  вопросы
путешествий, исследований и контактов в космосе, нет.
   - Товарищ Шухмин, прежде чем обратиться к  вам  с  просьбой,  позвольте
спросить вас: вы действительно понимаете язык животных?
   Теперь я уже точно знал, что кто-то меня разыгрывает. Космический Совет
- одно из самых уважаемых учреждений во Всемирной федерации. Они, конечно,
сгорают от нетерпения узнать,  как  я  работаю.  Я  решил,  что  это  Жюль
Чивадзе, знакомый клоун. Поразительный имитатор, и вообще я уверен, что из
него вышел, бы прекрасный драматический актер. И розыгрыши у него какие-то
милые, симпатичные.
   - А как же, дорогой Жюль, а как же, - прыснул я. - Вы же...
   - Простите, товарищ Шухмин, - обиженно  произнес  Жюль,  потому  что  я
теперь был уже уверен, это именно он. И говорил он с еще большим акцентом,
- меня зовут не Жюль,  а  Кэндзи.  Профессор  Кэндзи  Танихата,  сейчас  я
очередной председатель Совета.
   Он произнес имя "Жюль" как "Жюрь". Да, Жюль очень приятный человек,  но
в этот момент у меня было острое желание послать Жюля подальше, потому что
Тигр опять начал шипеть и выпускать коготки, а Чапа соответственно лаять.
   - Ну ладно, что ты хочешь, старина? - спросил я.
   - Гм... - произнес мой собеседник, - признаюсь, я не рассчитывал, что у
нас сразу возникнут такие... закадычные отношения. Ну что ж, старина - так
старина.
   Это уже не было похоже на Жюля. У него розыгрыши продолжаются  максимум
десять секунд. Через десять секун