бежали и иногда поднимались в воздух, как это делают эллы  у
своих стен. Лететь было страшно, но весело, и мы оба  смеялись  над  своим
страхом. Ты что-то говорил мне и показывал  на  мои  ноги  пальцем,  но  я
почему-то боялся посмотреть вниз, а потом все-таки посмотрел и увидел, что
с ног моих свисают веревки. Сейчас какая-нибудь из них зацепится за кусты,
и я рухну на землю. И действительно, веревка зацепилась за что-то, дернула
ногу.
   - Тш-ш, - еле слышно прошептал голос в самое ухо. И я не  сразу  понял,
что это Курха, что я проснулся,  что  это  не  сон,  что  Курха  осторожно
дергает за веревки, развязывая меня.
   - Тш-ш, - снова прошептал Курха. -  Еще  одни  путы...  Все,  брат  мой
Варда. Беги отсюда.
   - А ты? - тихонько спросил я.
   - Не знаю...
   - Они поймут, что это ты освободил меня.
   - Пусть. Мне все равно.
   - Пойдем со мной.
   - Не могу.
   - Почему, Курха, почему?
   - Я не знаю. Меня гнетет печаль.
   - Пойдем, Курха. Ты добр и смел. Ты оказался лучше нас всех. Ты не  мог
заставить себя убивать. Пойдем, Курха,  ты  нужен  мне.  Мы  будем  вместе
бороться против неживых.
   - Нет, брат Варда. Нет у меня ни сил, ни воли, ни  желаний.  Я  пустой,
Варда, у меня осталась только печаль. Иди, милый брат, иди,  пока  они  не
проснулись.
   Я тихонечко встал, прислушиваясь к дыханию спящих корров. Я обнял Курху
за шею, как это делал ты со мной,  Юуран,  и  ушел.  Я  бежал  в  темноте,
спотыкался, падал и снова бежал. Потом я весь день скрывался в  развалинах
у стен и ждал, пока  смогу  проскользнуть  к  тебе.  Я  рассказал,  Юуран.
Прости, что мой  рассказ  был  так  длинен.  Я  должен  был  поделиться  с
кем-нибудь словами, что распирали меня. Я мог это сделать только с тобой.
   - Спасибо, Варда. - Я провел рукой по его шее, и он прижался к  ней.  -
Ты начал расплачиваться. За все заблуждения, в которых не виноват.
   - Но что же теперь делать? - прошептал Варда.  -  У  меня  не  осталось
ничего...
   -  Ты  ошибаешься,  корр.  У  тебя  осталась  правда,  ощущение  честно
выполненного долга.
   - Опять долг, - перебил меня Варда. - Я не хочу больше никаких долгов.
   - Это тебе кажется, Варда.
   - Может быть.
   - И не печалься. Борьба только начинается,  и  ты  нужен  мне.  У  меня
постепенно рождается план. Пока я тебе еще не стану его рассказывать.
   - Ты не доверяешь мне?
   - Я тебе доверяю. Просто план еще не созрел, мне нужно додумать его...
   Дверь распахнулась, и появился Верткий. Он молча уставился на нас.
   - Верткий, - сказал я. - Это Варда.
   - Я вижу. Это убийца.
   - Не торопись, я объясню тебе.
   - Теперь я понимаю, почему ты так торопился к себе. Тебе  не  терпелось
побыстрее увидеть убийцу эллов. Да, прав, наверное, элл, которому  ты  дал
имя Узкоглазый. Он говорил: ты, Верткий, не забывай, что у  твоего  Юурана
два глаза.
   - А что это значит? - спросил я. Мне действительно интересно было,  что
имел в виду Узкоглазый, и к тому же я хотел как-то разрядить напряжение.
   - Два глаза - это два глаза, а три - три.
   - Я не совсем...
   - Только у эллов три глаза, и эллы видят  третьим  глазом  то,  что  не
видят двухглазые.
   - И что же ты видишь, брат Верткий?
   - Я вижу, что никому нельзя доверять. Ни Семье, члены которой  все  еще
остаются тупыми мычащими, ни коррам, которые подстерегают нас по  ночам  с
камнями в руках, ни даже тебе, который прячет у себя убийцу. А может, ты и
не прячешь. Может,  вы  вместе  прикидываете,  кому  следующему  проломить
голову. Так, Юуран?
   В бедняге даже не было ни злобы, ни ненависти.  Обманутое  и  преданное
доверие. Так он думал, мой пылкий, яростный и беззащитный Верткий.
   - Прости, - вдруг сказал Варда и низко нагнул шею. - Я принес вам зло и
скорблю теперь вместе с вами. Я не могу оправдаться, но я был обманут.
   - Ты был обманут? Ты?
   - Да, Верткий, Он был обманут,  -  сказал  я.  -  Наберись  терпения  и
выслушай, что произошло.



4

   В конце концов мы убедили Верткого, что неживые действительно  обманули
доверчивых корров. Он  пришел  в  величайшее  возбуждение,  он  вскакивал,
порывался тут  же  бежать  к  ним,  чтобы  вырвать  их  щупальца,  кричал,
размахивал руками.
   Я еле уговорил его оставаться пока на месте. В своем воображении я  уже
видел вариант Варфоломеевской ночи на Элинии: огромная толпа  возбужденных
и гневных эллов набрасывается на роботов. И хотя, строго  говоря,  неживые
лучшей участи не заслужили, меньше  всего  мне  хотелось  разжигать  здесь
войну.
   Верткий ушел, а Варда заснул, вытянувшись на полу. Я смотрел на спящего
кентавра и думал  об  эбрах,  о  законсервированном  сознании  двух  давно
погибших  существ,  которое  мне  довелось  извлечь,  случайно   попав   в
подземелье. А сейчас они  снова  в  машинной  спячке,  в  электронных  или
каких-то иных, неведомых мне консервах. Я представил себе, что они  должны
были чувствовать, когда отправляли меня на поверхность, когда их  сознание
угасало,  и  они  умирали  в  очередной  раз  с  надеждой   на   очередное
воскрешение. А жизнь их или смерть были в моих руках.  Они  сами  доверили
свою судьбу мне.
   Доверили... А был ли у них другой выбор? Да, они могли оставить меня  в
подземелье, и через несколько дней там было бы три трупа, два бесплотных и
один вполне материальный. Да, так, Юрий Александрович, ехидно  возразил  я
себе, но тут же услышал в ответ: у эбров был еще один вариант.  Они  могли
вторгнуться в мой мозг и остаться там. Технически они на это  способны.  И
все же они не сделали этого.  Да,  они  копались  в  моей  бедной  голове,
перерыли все ее содержимое во время обыска, но ведь ушли,  не  остались  в
ней. Верно. Но вряд ли можно приписать  это  их  благородству.  Что  может
значить для них судьба одного чужестранца, когда они, не  моргнув  глазом,
погубили целую цивилизацию. О  каком  благородстве  и  деликатности  можно
говорить, когда они с лихостью рубак неслись вперед, меньше всего думая  о
жертвах их стремительной и безумной скачки.
   Да, так, все так. И все же, все же не мог я забыть о всполохах света за
прозрачными стенами под развалинами. Не мог оставить два разумных существа
в их машинных западнях.
   Стоп. Подумай. Будь честен с  собой.  Тебе  это  удавалось  не  слишком
часто, но сейчас не время играть с собой в жмурки. От твоих жмурок зависит
судьба планеты. Не больше и не меньше. И даже пыжиться от важности мне  не
хотелось. Потому что сквозь неубедительный спор с самим  собой  постепенно
пробивалось осознание того, что эбры свое дело сделали - я любил их.
   И как только  я  понял  это  с  пугающей  ясностью,  все  мое  существо
возмутилось и восстало. Я забился, как пойманный в капкан зверь. Как,  как
мог я любить этих гуннов, разрушителей? Как мог я вообще любить кого-то по
приказу? В этом было нечто глубоко оскорбительное для свободного человека.
Что могло у меня быть общего с  этими  всемогущими  варварами,  с  детской
легкостью разрушившими все на своей планете и самих себя? Даже корры,  эти
нелепые меховые кентавры, все еще полуживотные, были в  тысячу  раз  ближе
мне. По крайней мере они могут сострадать.
   Я не мог, не должен был испытывать никакой симпатии к эбрам. Вся  этика
нашей  земной  цивилизации  восставала  против  такой  противоестественной
симпатии. Хватало в нашей нелегкой истории и своих разрушителей, по пути к
новым завоеваниям  лихо  топтавших  копытами  коней  города,  государства,
детей, женщин и стариков.
   Все было так. И не так. Потому что семена,  заложенные  в  мою  голову,
прорастали сейчас противоестественным и  отвратительным  цветком  любви  к
эбрам.
   Я физически ощущал теперь инородное тело  в  мозгу,  которое  отравляло
его, раздваивало, натравляло полушарие на полушарие.
   И качели, настоящие качели я ощущал в себе, взмахами которых я  не  мог
управлять. Вот они взмыли в другую сторону, и душа  вспыхнула  невероятным
восхищением. Да, всадники, да, лихие, да, топтали копытами, но ведь прежде
всего  себя...  Ни  городов  своих,  ни  самих  себя  не  пощадили,   хотя
предупреждали их о грядущей катастрофе, и  сами  они  видели  безошибочные
знамения ее приближения. С презрительной усмешкой,  даже  не  оглянувшись,
пришпоривали они коней и мчались вперед, пусть к гибели, но только вперед.
Все вокруг сливалось в яркие полосы, проплывавшие мимо. Будущее неслось на
них, испуганно раздваивалось и покорно обтекало, исчезая позади.  Мелькали
века, чужие миры, свои города и тоже исчезали в "черной дыре" прошлого.
   Вот они, "черные дыры", так долго волнующие  наших  земных  астрономов.
"Черные дыры" - это прошлое, втягивающее в  себя  то,  что  было,  есть  и
будет.
   И мчались, мчались эбры, смеясь на самом краю  этих  бездонных  "черных
дыр". И видение это было прекрасно, что  бы  я  ни  говорил  себе.  Я  мог
упираться ногами в край обрыва, но оползень нес меня вниз, к эбрам...
   Новый  взмах  маятника  -  и  я  испускал  стон  от   этого   позорного
эмоционального рабства. Пусть они всесильны, пусть они  что-то  сделали  с
моей  головой,   но   все   равно   не   должен   я   пускать   слюни   от
противоестественной  любви.  Если  я  претендую  на  звание   мало-мальски
мыслящего существа, я просто не имею права сдавать свои мозги и  сердце  с
такой легкостью в аренду первому же нанимателю. Я обязан,  я  должен  быть
хозяином своих чувств.
   Маятник на излете очередного взмаха - и аргументы мои в тягостном споре
начинают менять знак. Ты не прав. Любовь - не формула.  Влюбляются  не  по
законам логики и не с сантиметром и  весами  в  руках.  Любовь  изначально
иррациональна. Тысячи книг описывают, как  мужчины  и  женщины  влюблялись
друг в друга, даже видя множество недостатков. Любовь вообще многообразна,
и можно, наверное, было бы составить толстенный словарь  сравнений  любви.
Ее сравнивали с цветком и рыкающим  зверем,  с  утренней  зарей  и  тяжким
бременем, с полетом и картошкой, которую нельзя выкинуть в окно.
   Я во всяком случае не мог. Да, я пытался изринуть из себя привязанность
к эбрам, но похоже было, что чем яростнее я дергал за стебли  унизительных
сорняков в мозгу, тем глубже пускали они корни.
   Да, были они не похожи на меня, на нас, но  все  равно  душа  сладостно
замирала в восхищении, и хотелось склониться перед бесстрашными  искорками
разума, что  циркулировали  в  подземной  машине.  И  томительно  хотелось
служить им, помочь обрести материальную форму.
   Маятник менял в очередной раз направление, и в очередной  раз  менялось
положение на борцовском ковре. Теперь наверху оказался здравый  смысл.  Он
придавил  коленом  позорную  влюбленность  и  ехидно  крикнул:  мало  тебе
стремления выпустить джинна  из  бутылки,  ты  еще  должен  делать  это  с
любовью. Ты не просто слуга, ты хуже. Просто слуга служит за деньги, а  ты
служишь из-за любви. Ты дважды слуга, слуга в квадрате.
   От этих споров, возни в мозгу, от этих качелей у меня болела голова,  я
испытывал болезненное  недовольство  собой.  Хаос  в  чувствах,  спорах  и
намерениях был мучителен.
   И среди  всего  этого  беспорядка  подбиралось  к  моему  разуму  новое
прозрение: я понимал, что схватка, в сущности, уже проиграна.  Эбры  знали
свое дело. Наверное, они легко могли бы лишить меня возможности рассуждать
и бороться  с  собой.  Взяли  бы  мои  мозги,  брезгливо  потрясли,  чтобы
освободить их от последних сомнений, начинили бы их одной только любовью к
господам, и я тут же помчался бы к неживым,  лишь  бы  побыстрее  услужить
повелителям. Но они этого не сделали, потому что и того, что  они  всунули
мне под извилины, хватало. Хватало, чтобы отправить меня к неживым.
   Я знал, что пойду к ним. И хотя эта  уверенность  делала  меня  глубоко
несчастным, я не мог сопротивляться. Сила, которая  послала  меня  служить
эбрам, была вне моего контроля. Я  мог  сколько  угодно  науськивать  одно
полушарие моего бедного мозга на другое, но победить себя я не  мог.  Нет,
не себя, с собой я бы справился.  Я  не  мог  победить  эбров.  Пусть  они
безумны, но они стоят на другой ступени развития. Пусть  эмоционально  они
дикари, но  эти  дикари  давно  странствуют  по  Вселенной,  они  пытались
приручить силы притяжения, их роботы превосходят все, о чем мы мечтаем  на
Земле, они легко переносят свое сознание в  машину  и  из  машины,  меняют
форму своих тел.
   Я просто не мог сопротивляться. Лучник может быть сколь  угодно  храбр,
но его стрелы не могут даже поцарапать броню танка.
   Я еле дождался утра. Я торопил облака, усилием воли  пытался  побыстрее
налить их дневным оранжевым блеском.
   Нужно было предупредить Первенца, Верткого и других эллов, что я иду  к
неживым. Нужно было предупредить Варду. Но я не мог объяснить им.  У  меня
не хватило бы слов. А если бы я и наскреб их, они  никогда  не  поняли  бы
силы, которая гнала меня. Я ведь и сам не понимал ее.
   Я разбудил Варду и приказал ему никуда не уходить и передать  Верткому,
что я скоро вернусь.
   Корр посмотрел на меня сонными круглыми глазами и спросил:
   - Куда ты идешь?
   - Ну, так... На развалины. Да, на Большие развалины.
   - Зачем?
   - Ты что, допрашиваешь меня?
   - Я не допрашиваю тебя. Я спросил тебя, а ты отводить глаза.
   - Я... видишь ли... Как бы тебе объяснить, брат Варда... Боюсь, что все
равно не смогу это сделать.
   - Я не хочу оставаться здесь. Я хочу пойти с тобой.
   Я вздохнул. Неправильность того, что я собирался сделать, чувствовалась
хотя бы в том, что я должен был скрывать ото всех свои планы.
   - Это невозможно.
   - Почему я не могу пойти с тобой на развалины? Корры  умеют  лазать  по
развалинам. Я смогу помочь тебе.
   - Спасибо, но... Видишь ли, брат Варда, бывают  минуты,  когда  хочется
побыть одному. Мне нужно подумать как следует, и я  не  хочу,  чтобы  меня
отвлекали.
   - Я не буду тебя отвлекать. Я буду бежать на  расстояние.  Ты  даже  не
заметишь меня.
   - Нет, брат Варда, не нужно.
   Корр встал и печально посмотрел мне в глаза.
   - Юуран, ты научил меня сомневаться, цельные ли слова я слышу, или  это
потрескивает пустая шелуха. Не обижайся на  меня,  но  мне  кажется,  твои
слова идут в одну сторону, а правда - в другую. А ведь это ты говорил мне,
что не нужно бояться правды.
   Я набрал полную грудь воздуха и прыгнул с обрыва:
   - Ты прав, брат Варда. Я действительно обманывал тебя,  но  не  потому,
что мне этого хотелось. Просто все слишком сложно...
   - Ты странное существо, Юуран. Ты учишь меня стремиться  к  правде,  но
как я могу искать ее, если она такая  многоликая,  такая  же,  как  обман.
Может ли быть столько правд? А может, они и не так уж отличаются - ложь  и
правда?
   - Я иду к неживым.
   - Ты? К неживым? Ты понимаешь, что они сделают с тобой? Ведь корры, что
с ними, наверняка рассказали неживым, что это ты открыл мне  глаза  на  их
планы. Ты опять обманываешь меня, и мне грустно.
   - Нет, брат Варда. Нет, мой дорогой, доверчивый друг,  я  не  обманываю
тебя. Я иду к неживым.
   - Они убьют тебя. Они и корры, что служат им. И  Раху,  и  Хиал,  да  и
Курха... Бедный Курха... Я не знаю, зачем ты идешь, но я не  могу  пустить
тебя.
   - Они не тронут меня.
   - Ты опять прячешь правду за спину и подсовываешь мне ложь.
   Я начал отчаиваться:
   - Варда, пойми, я не могу, не могу тебе объяснить сейчас  всего,  но  я
должен идти к ним. Я надеюсь, что они не убьют меня. Наоборот,  они  будут
рады узнать то, что я должен сообщить им.
   - Я пойду с тобой.
   - Ни в коем случае. Тебя-то они уж наверняка схватят. И твои же  братья
в первую очередь. Ты пытался открыть им глаза, а это редко прощают.
   - Все равно, Юуран, я пойду с тобой. Я не боюсь.
   - Нет.
   - Ты не можешь приказать мне. Я свободный корр. Ты не можешь  запретить
мне бежать за тобой.
   - Тебя убьют.
   - Я не боюсь.
   - Ты можешь не бояться, но я никогда не прощу себе, если с моим  другом
случится плохое. Ты мой друг.
   - А я себе не прощу, если отпущу своего друга одного.
   - Ладно, брат Варда. Мы можем так спорить с тобой весь день.  Идем.  Но
ты должен поклясться, что не войдешь со мной в  лагерь  неживых  и  будешь
ждать меня в ближайших развалинах.
   - Хорошо.
   Варда выполнил обещание и, не доходя нескольких сот  метров  до  лагеря
неживых, он свернул с дороги.
   - Я буду ждать тебя, Юуран. Если к утру ты не  вернешься,  я  пойду  за
тобой.
   Через несколько минут я увидел бегущего по дороге корра. Он тоже увидел
меня, потому что замер на мгновение, а  потом  стремглав  бросился  назад.
Нетрудно было догадаться, что  он  помчался  за  подмогой.  Я  не  ошибся.
Навстречу мне неслись с десяток корров. Молча,  грозно,  решительно.  Трое
остановились прямо передо мной, остальные окружили.
   Крупный корр с рыжеватым-мехом спросил:
   - Куда ты идешь, пришелец? Ты хочешь смущать наши умы ложью? Ты  хочешь
рассорить нас с учителями? Отвечай!
   - У меня нет намерения смущать ваши умы, корры. Я пришел к неживым. Мне
нужно поговорить с ними.
   - Ты лжешь.
   - Я говорю правду.
   - Ты лжешь, как лгал, когда учил Варду безумным вещам.
   - Для чего нам спорить, ведь проще провести меня к  вашим  учителям,  и
они сами разберутся, с чем я пришел к ним.
   - Твои слова петляют, как урчи, когда они пытаются запутать  следы.  Ту
полон хитрой злобы. Где Варда? Это  ты  развязал  его  веревки,  когда  мы
связали его? Признавайся!
   - Нет, корры. Я даже не знаю, где он. Не знаю, что вы связывали  своего
брата.
   - Он нам не брат! Он не корр! Ты, наверное, отвел его в Семью, чтобы он
стал эллом.
   - Подумайте, корры, как он может стать эллом...
   - Чего с ним разговаривать...
   Я почувствовал толчок в спину, покачнулся, но устоял на ногах.
   - Вы оказываете плохую услугу неживым... Они не простят  вам,  если  вы
помешаете мне сообщить им важную весть.
   - Не слушайте его! Пришелец пришел со злом в сердце, он завидует нашему
благородству. Бейте его!
   Еще один корр взмахнул рукой, и я с трудом увернулся от удара.  Но  еще
от одного удара сзади защититься я не мог. Я не ожидал толчка и упал. Мозг
прострелила мысль: а ведь  Варда  был  прав.  Сильный  удар  ногой  в  бок
заставил меня перевернуться на спину, и я увидел, как корр с рыжей шерстью
поднимает с земли огромный камень. Вот и  все.  Я  попытался  вскочить  на
ноги, но очередной удар ногой снова повалил меня наземь.
   - Глупые животные! - заорал я в бешенстве. - Вы  хотите  убить  меня  и
навсегда лишить ваших учителей возможности служить своим господам.
   Рыжий корр с камнем в руках усмехнулся:
   - Ну конечно. Мы глупые животные. Мы такие глупые животные, что даже не
понимаем, как можно служить господам, которых давно нет.  Зато  ты  умный,
пришелец. Ты такой  умный,  что  пытался  убедить  нас  через  презренного
предателя Варду в коварстве неживых. Ты глуп,  Юуран,  и  ты  заслуживаешь
смерти.
   Рыжий занес камень над головой. Движения его  были  медленны,  как  при
замедленной съемке. Он держал камень  двумя  руками.  У  меня  было  много
времени, целая вечность,  чтобы  вскочить  на  ноги.  Но,  наверное,  и  я
двигался так же мучительно медленно, как и мой палач.
   - Эй, трусы! - послышался крик. Это был Варда. - Жалкие  трусы,  слепые
скоты!
   Рыжий палач замер, и камень упал к его ногам. Я видел,  как  надуваются
жилы на его шее. Но я уже бежал. Я ударил одного корра, толкнул другого. Я
слышал сзади крик, топот, я каждое мгновение  ожидал  последнего  удара  в
спину, но они, очевидно, забыли обо мне и набросились на  Варду,  верного,
храброго Варду.
   Я бежал, и в такт бегу в голове дергалась мысль: если  неживые  еще  не
вернулись от источника, я пропал. Мне не убежать  от  нескольких  десятков
корров.
   В этот момент я увидел вдалеке неживых, которые катились от  источника.
Только бы корры не успели меня схватить. Я повернул на  бегу  голову.  Или
корры разделились на две группы, или они уже раз