Зиновий Юрьев.
   Повелитель эллов

   -----------------------------------------------------------------------
   М., "Молодая гвардия", 1988 ("Библиотека советской фантастики").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 27 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

   Трудно, пожалуй, встретить журналиста, который в глубине души не считал
бы себя писателем. И если б только не каждодневное редакционное  кружение,
не вечное мелькание тем и заданий, он бы тотчас  сел  за  свой  компьютер,
старомодную пишущую машинку, а то и стал бы за конторку с  пером  в  руке,
как это делал Лев Толстой, или  лег  на  диван  с  пюпитром  на  животе  -
излюбленная поза Хемингуэя.
   И сочинил нечто такое, от чего писатели дружно почернели бы от зависти.
Им даже не нужно было бы быть  для  этого  особенно  завистливыми.  Просто
ничего другого им бы не оставалось. Ведь  смешно  даже  сравнивать  убогий
запас наблюдений и  впечатлений  какого-нибудь  романиста,  пусть  даже  и
недурного, над которым он трясется, как скупердяй, с тем, что видел  любой
рядовой журналист, чья профессия постоянно  сталкивает  его  с  множеством
самых разнообразных людей в самых необычных обстоятельствах,  от  хирурга,
делающего операцию в  открытом  море  кашалоту,  до  одинокого  смотрителя
космического маяка где-нибудь на Марсе.
   Вот только сесть бы, стать,  лечь  и...  Большинство,  к  счастью,  так
никогда и  не  соберется  сделать  это  и  умирает  в  печально-счастливой
уверенности, что только обстоятельства помешали им занять достойное  место
в  пантеоне  мировой  литературы.  Меньшинство  все-таки  заставляет  себя
вывести на дисплее своего компьютера или листе бумаги  столь  долгожданные
слова: часть первая,  глава  первая.  Некоторые  идут  еще  дальше  -  они
ухитряются даже родить одну-две  фразы,  а  то,  поднатужившись,  и  целый
абзац. Но усталость от таких родов и жалкий, рахитичный вид новорожденных,
недоношенных  строк  обычно  переполняют  литературного  новобранца  таким
острым разочарованием, что опыты его в области изящной словесности на этом
благополучно и заканчиваются.  Причем  очень  важно  бросать  литературные
попытки сразу и больше не возвращаться к ним.  Тогда  неглубокие  раны  на
авторском самолюбии рубцуются быстро, через  месяц-другой  оно  уже  снова
крепенькое и целенькое, и можно опять сетовать на обстоятельства,  которые
не дают, и так далее. Причем сетовать искренне и спокойно,  чувствуя  себя
защищенным от новых наскоков на литературу надежным иммунитетом.
   И лишь у единиц-хватает безумной самоуверенности, терпения, решимости и
желания долгими месяцами, а то и годами без устали  сражаться  с  сюжетом,
героями, стилем, отдельными словами и самим собой  в  призрачной  надежде,
что когда-нибудь эта бесконечная война закончится  и  на  поле  боя  будет
лежать толстенькая рукопись со словом "конец" на последней странице.
   Автор этой книжки журналист, но то, что вы держите сейчас перед собой в
руках, вовсе не доказывает, что он  обладает  всесокрушающей  силой  воли,
которая позволила ему прочти или проползти весь тернистый путь,  ожидающий
начинающего писателя. По складу своего характера он принадлежит как раз  к
тому большинству журналистского племени, которое  всю  жизнь  терпеливо  и
требовательно придумывает  название  своему  первому  не  написанному  еще
роману.
   Просто год тому  назад  меня  вызвал  к  себе  главный  редактор  нашей
телегазеты. Виктор Александрович долго смотрел  на  меня,  тяжко  и  шумно
вздыхал, и  я  начал  было  думать,  что  сейчас  он  промямлит  что-то  о
предстоящем  сокращении  штатов  и  что,  как  один   из   самых   молодых
сотрудников, я должен сам проявить инициативу в этом благородном  деле.  Я
уже мысленно перебирал те немногие редакции,  где  меня  более  или  менее
знали и куда я мог предложить свои услуги,  когда  редактор,  помассировав
свой мягкий, безвольный подбородок, спросил:
   - Коля, ты Шухмина видел когда-нибудь?
   - Шухмина? - растерянно переспросил я, все еще занятый  мысленно  своим
будущим нелегким трудоустройством. - Какого Шухмина?
   - Боже мой, - сказал плаксиво Виктор Александрович, - и это  спрашивает
репортер. Летописец эпохи. Человек с бездонной  памятью  и  быстрым  умом.
Ка-ко-го Шух-мина? - передразнил меня главный редактор.
   Конечно, я давно уже вспомнил, кто такой Юрий Шухмин, но мы  с  главным
всегда играли в маленькие  игры.  Эдакие  элегантные  служебные  скетчики.
Пусть без зрителей, но все равно  приятно.  На  этот  раз  я  выбрал  роль
редакционного дурачка. Надо сказать, что это амплуа  для  меня,  наверное,
естественно, поэтому удается лучше других.
   - А че, правда? Кто этот Шухмин?
   Виктор Александрович скривил свои  толстые  губы  и  брезгливо  покачал
головой.
   - Нет, Коля, сегодня ты явно переигрываешь. И знаешь, почему?
   - Не-е, - дурашливо протянул я, не в  силах  так  быстро  спуститься  с
эстрадных подмостков в редакторский кабинет.
   -  Потому  что,  похоже,  у  тебя  и  в  жизни  есть  кое-что  общее  с
изображаемым простачком.
   С секунду или две я колебался, обиженно  ли  засопеть  или  рассмеяться
вместе с главным, потому что Виктор  Александрович  уже  начал  складывать
свое обширное гуттаперчевое лицо в смешливую улыбку. По натуре  мне  проще
улыбнуться, чем обидеться, поэтому я вежливо захихикал.
   - Так вот, друг Коля, наши подписчики уже  несколько  раз  в  последнее
время  жаловались,  что  мы  чересчур  поверхностны.  Смотри,  как  изящно
выразился один из них.
   Виктор Александрович нажал на кнопку своего настольного  компьютера,  и
на дисплее появились строчки:
   "Ваши  материалы  иногда  напоминают  мне  плоские   камешки,   которые
ребятишки  любят  бросать  в  воду.  Камешек  нужно  бросать   параллельно
поверхности, тогда он много раз  рикошетирует,  пока  в  конце  концов  не
пойдет ко дну, растратив свою кинетическую энергию га легкие прыжки".
   - Вот так, - кивнул Виктор Александрович, - растратив свою кинетическую
энергию на легкие прыжки... Гм... А ведь недурно сказано,  хотя  несколько
вычурно. Как ты считаешь, Коля?
   Я хмыкнул неопределенно, а главный еще раз кивнул и сказал:
   - Осторожен ты, братец, не по годам. Тебе сколько?
   - Вы же прекрасно знаете, - обиделся почему-то я, - у вас феноменальная
память.
   - Это верно, - легко согласился главный редактор, - это верно. Память у
меня действительно необыкновенная. Тебе тридцать два года,  ты  родился  в
двадцать первом веке, а расчетлив, как столетний ветеран.
   - Я не потому хмыкнул, Виктор Александрович, - твердо  сказал  я.  -  Я
свое мнение вам всегда честно в глаза выскажу: газета наша делается просто
замечательно.
   Мы снова оба вежливо поулыбались, и Виктор Александрович сказал:
   - Легкие прыжки. Очень точное сравнение.  Скользим  по  поверхности.  И
это, к сожалению, верно. Торопимся. Быстрее, быстрее в  эфир.  А  нужно  и
остановиться  иногда,  друг   Коля.   Осмотреться.   Удивиться   по-детски
окружающему. Спросить себя: как? почему? зачем? А потом что? И написать об
этом. Немножко старомодно. Неторопливо. Подробно. Я спросил тебя,  помнишь
ли ты Юрия Шухмина.
   - Конечно. Это тот парень, которого послали одного на какую-то  планету
и который помог...
   - Совершенно верно.
   - Но ведь о нем столько уже написано.
   - Камешки, Коля, легкие прыжки по поверхности. Вот посмотри, что  пишет
все тот же подписчик. - Виктор Александрович передвинул на экране текст  и
увеличил абзац. - Вот, прочти, я даже подчеркнул его слова.
   "Я, наверное, видел Юрия Шухмина на экране раз десять, а то  и  больше,
слышал его, читал рассказы о его странной командировке на Элинию, но я так
и не мог составить впечатления, что он  в  сущности  за  человек,  что  он
чувствовал, когда оказался один в чудовищной  дали,  как  сумел  выполнить
свою миссию".
   - Ты согласен? - спросил Виктор Александрович.
   - Да, наверное.
   Я сказал "наверное" просто так, для элегантности  слога.  Автор  письма
был прав. Сто раз прав. И до него мы не раз  говорили  об  этом  на  наших
редакционных летучках.
   - Попробуй, Коля. Встреться с Шухминым, побеседуй с  ним,  не  раз,  не
два, не торопясь. Ты же сам сказал: о нем столько уже написано. Столько  -
и мало. Одни плоские камешки, пущенные торопливыми  репортерскими  руками.
Сделай серию очерков. Неторопливых, обстоятельных. Согласен?
   - А интересно это будет?
   - Вот-вот, об этом я и говорю. Молодой человек,  почти  мальчик,  летит
один на чужую планету, потому что  он,  только  он  может  помочь  жителям
Элинии, которые просили землян о помощи, молодой человек, в высшей степени
неподходящий  ни  для  космических  путешествий,  ни  для  дипломатических
миссий, человек без настоящей профессии и образования, - а ты спрашиваешь,
интересно ли! Забудь о спешке,  не  ищи  обязательно  новые  факты,  копни
просто поглубже,  больше  психологии.  Ведь  мы  как  пишем?  Два  десятка
глаголов, сотни две-три существительных, ну там несколько прилагательных и
наречий. Почти столько, сколько освоили высшие человекоподобные  обезьяны,
когда их научили языку  глухонемых.  Взял  то,  поехал  туда,  сделал  то.
Правильно, о Шухмине все уже сказано. Но именно так. А ты опиши, как взял,
как ехал, как делал. И что при этом думал, что чувствовал. Понимаешь?
   - Да, пожалуй.
   - Вот и отлично. Ты встретишься с ним  завтра  в  десять  утра,  я  уже
договорился.
   - Не спрашивая моего согласия?
   - Не валяй дурака, я знал, что ты с удовольствием возьмешься  за  такое
задание. - Он пристально посмотрел на меня и хитро сощурился. - Признайся,
ты ведь подумывал в глубине своей юной  репортерской  души,  что  смог  бы
написать хорошую книгу. Подумывал?
   - Да, - вздохнул я, - если честно, да.
   - Тогда это твой  шанс.  Книжку  мы  передадим  подписчикам  по  каналу
очерков и издадим. Представь себе: держишь в руках,  как  младенца,  такую
симпатичную книжечку, а на обложке твоя фамилия. А? Твой  шанс,  Коля.  Мы
говорим: не упустить свой шанс. Но когда мы сталкиваемся нос к носу с этим
шансом, мы норовим зачастую вежливо раскланяться с ним и мирно  разойтись,
а то и перебежать трусливо на другую сторону улицы. И  знаешь,  почему?  -
Главный  редактор   оживился,   видимо,   упиваясь   своей   мудростью   и
красноречием.
   - Нет, - я почтительно покачал головой.
   - Потому что упущенный шанс все равно остается шансом. Он сохраняет нам
самоуважение. А пойманный шанс требует действия, иначе ты загубишь его,  а
заодно и собственное самоуважение.
   - А где живет мой шанс?
   - Вот его адрес. Это Икша, маленький городок под Москвой. Желаю удачи.
   Так и родилась эта книжка. Моя роль в ней, в  сущности,  невелика,  она
свелась в  основном  к  легкой  стилистической  обработке  рассказов  Юрия
Шухмина.   Вначале   я   думал   использовать   их    для    традиционного
приключенческого романа, но потом понял, что гораздо  важнее  литературных
красот сохранить непосредственность самого участника описываемых  событий.
Читатель, возможно, заметит, что в  начале  книжки  я  еще  присутствую  в
качестве собеседника Шухмина. Когда я первый раз  целиком  перечитал  свою
рукопись, я заметил, что чем дальше - тем меньше становится моих реплик. Я
слишком увлекся рассказом Шухмина. Сначала я хотел было что-то  исправить,
но потом решил оставить: пусть книжка будет такой, какой получилась.
                                                  Москва, январь 2043 года



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


1

   Наверное, главный прав, думал я, входя в  свой  крохотный  редакционный
загончик, отношения наши с представляемым судьбой шансом не так-то просты.
Конечно, написать книгу, первую книгу, было заманчиво. Да что заманчиво  -
это действительно была моя тайная мечта. Но было и страшненько. А вдруг не
получится? А вдруг выяснится, что  гожусь  я  лишь  для  швыряния  плоских
камешков? Вдруг выяснится, что я  лишь  спринтер,  способный  на  газетную
информашку или максимум  репортажик,  газетный  спринтер,  который  быстро
задохнется на стайерской писательской дистанции? Что тогда? И  к  тому  же
этот Шухмин вполне может оказаться скучным и плоским, как  листок  бумаги.
Что-что, а уж это-то я, как репортер, знаю. Когда я начинал работать,  мне
казалось, что люди интересны  в  прямой  пропорции  к  экзотичности  своей
профессии или месту жительства.  Но  очень  скоро  понял,  что,  допустим,
пожилая медицинская сестра в маленьком городке может  быть  во  много  раз
глубже, чем исследователь подземных марсианских  морей.  Сколько  я  видел
таких... И нет никаких гарантий, что  Шухмин  окажется  другим.  Попробуй,
копни глубже - даже если я сумел бы это сделать - на листке бумаги...
   Я почему-то  вспомнил,  что  в  древности  лошадям  в  больших  городах
надевали на глаза шоры, чтобы бедные твари не  пугались  обилия  городских
впечатлений. Хорошо бы и у меня были шоры, заслонившие  от  меня  все  эти
страхи и сомнения. Хорошо бы в сузившемся  поле  моего  зрения  оставалось
одно лишь редакционное задание. Я вздохнул. Увы, таких шор у меня не было.
   Я посмотрел на свое  отображение  на  сереньком  экране  компьютера.  А
может, спросил я его, не компьютер, а отображение, еще не  поздно  сказать
Виктору Александровичу, что  дело  это  не  по  мне,  что  мне  интереснее
охотиться за новыми фактами, а не брести по сухой тропе,  уже  истоптанной
десятками других журналистов. Тем более что недостатка тем у меня не было,
от совершенно нового и еще спорного метода лечения неврозов, предложенного
двумя никарагуанскими врачами, до очерка о каком-то невероятно талантливом
изобретателе в Петропавловске-на-Камчатке.
   Конечно, Виктор Александрович вздохнет,  шумно,  как  корова,  и  вздох
будет красноречив и печален. Вздох будет  говорить:  эх,  Коля,  Коля,  не
думал, что ты так трусоват. Ведь хочется же тебе, хочется, я ж это видел -
а теперь в кусты.
   Мое отображение вдруг улыбнулось, хотя я и не собирался улыбаться.  Оно
было умнее меня. Оно уже знало, что я не откажусь. Хотя бы из-за трусости.
Трусость тоже бывает отличным трамплином для храбрости. Просто  я  никогда
не умел сразу бросаться в холодную воду. Мне всегда нужно было постоять по
пояс в воде, подрожать, поклацать зубами, сказать себе на счете пять:  ты,
трусишка, ныряешь или... Ра-аз, тянул я, два-а... Но деваться было некуда,
я отталкивался от дна и нырял. Ра-аз, отсчитал я,  два-а,  три-и,  четыре,
четыре с половиной, пять!
   Я включил компьютер,  и  мое  отображение  исчезло  -  растворилось  во
вспыхнувшем экране, подмигнув мне на прощание.
   - Космический Совет, - произнес я, чеканя слова. Компьютер мой что-то в
последнее время капризничал в режиме устных команд, и  приходилось  давать
ему задания с особой четкостью, словно  я  командовал  парадом.  -  Архивы
заседаний. - "Да",  -  буркнул  басовито  "Сургут-5".  И  я  продолжал:  -
Обсуждение кандидатуры для посылки на... - Как же, черт возьми, называется
эта планета? А, Элиния. - На Элинию. Видеопротокол.
   Экран вторично ответил мне "да", и через мгновение засветился  зелеными
словами: Космический Совет. Видеопротокол заседания 11 ноября  2041  года.
Париж.
   - В переводе на русский, - добавил я.
   - Да, - пробасил "Сургут-5".
   На экране появился уютный зальчик с небольшим амфитеатром.
   Десятка два ученых мужей гудели, как школьники. Один из них,  почтенный
полнотелый старец  с  легким  венчиком  седых  волос  вокруг  полированной
сияющей лысины и симпатичной бородавкой на щеке, наклонился к  уху  соседа
и, хитро прищурившись, что-то шептал. Похоже, он рассказывал  анекдот,  и,
судя по тому, что камера  задержалась  на  них,  оператору,  наверное,  не
терпелось узнать, прав ли он. Он был прав. Оба члена Совета покатились  со
смеху,  и  остальные  присутствовавшие  с  откровенной  детской   завистью
посмотрели на них.
   -  Товарищи,  -  сказал  председательствовавший   профессор   Танихата,
сухонький маленький человек  с  сонными  глазами,  -  боюсь,  я  не  смогу
соревноваться с моим коллегой, доктором  Иващенко,  который,  по-видимому,
рассказывает доктору Граббе что-то очень забавное...
   - К сожалению, - сказал доктор Иващенко, с трудом удерживаясь от смеха,
- мое сообщение вряд ли может быть занесено в  протокол.  К  тому  же  оно
весьма далеко от космических проблем.
   - Жаль, - сказал Танихата.
   - Потерпите  до  перерыва,  -  сказал  доктор  Граббе,  -  изумительный
анекдот.
   - Спасибо, - кивнул Танихата, - постараюсь. А сейчас разрешите  перейти
к  текущему  вопросу  нашей   сегодняшней   повестки   дня.   По   системе
галактической связи мы получили весьма необычную просьбу с планеты Элиния.
Позволю себе напомнить членам Совета, что впервые контакт с этой планетой,
которая занесена в наш каталог обитаемых миров под номером сорок семь, был
установлен три года тому назад, когда на  планете  побывал  наш  космоплан
"Земля-девять"  под  командованием  члена  Совета  профессора   Трофимова.
Обитатели  планеты  от  установления  контактов  отказались,  согласия  на
изучение  Элинии  не  дали.  В  рапорте  Совету  Трофимов  указывает,  что
цивилизация Элинии относится,  по-видимому,  к  типу,  который  он  назвал
"травмированный". Наблюдения во время облета  и  посадки  выявили  большое
количество руин,  а  сами  эллы  поразили  экипаж  замкнутостью  и  полным
отсутствием любопытства к гостям. Крайне неохотно также  эллы  согласились
войти в систему галактической связи.  Им  была  оставлена  соответствующая
аппаратура, даны инструкции, как ею пользоваться, но ни  одного  сообщения
мы от них не получили. Тем неожиданнее их просьба о помощи.
   - И что же они хотят? - спросил кто-то.
   - Они просят срочно прислать одного - причем цифра  "один"  повторяется
трижды - специалиста, умеющего понимать язык  диких  животных.  Специалист
этот должен быть безоружен и должен быть готов остаться на Элинии  один  в
течение длительного отрезка времени. Только и всего.  Профессор  Трофимов,
вы один из нас видели эллов. Как  по-вашему,  что  бы  могла  значить  эта
загадочная космограмма?
   Профессор Трофимов, высокий и худой, наморщил лоб,  ущипнул  себя  пару
раз за кончик носа, откашлялся:
   - Боюсь, я не смогу помочь  коллегам.  Эллы  -  удивительно  скованные,
замкнутые  существа.  Мне  всегда  казалось,  что   одним   из   признаков
мало-мальски развитого интеллекта является любознательность. Наверное, она
вообще необходима для развития  разума.  За  время  нашего  пребывания  на
Элинии - а мы пробыли там около трех земных суток - мы ни разу не  слышали
от эллов ни одного вопроса. Буквально ни одного. Это с трудом укладывается
в сознании, но это так. Ни одного вопроса. Ни разу не  посмотрели  они  на
наш космоплан. И вместе с тем они мыслящие существа. Об этом можно  судить
по их ответам. Отвечали они крайне неохотно, предельно кратко,  но  вполне
разумно. Должен  сказать,  что  это  вот  разительное  противоречие  между
очевидным интеллектом и глубочайшим равнодушием  произвело  на  нас  очень
большое  впечатление.  Наши  попытки  разговориться  с  эллами  отличались
какой-то иррациональностью. Эти умные глаза смотрели на нас с  глубочайшим
безразличием. Они отвечали на наши вопросы, но сами не задали  ни  одного.
Представляете - ни одного.
   - Да, это трудно представить, - кивнул доктор  Иващенко.  -  Ни  о  чем
похожем я не слышал.
   - Но что все-таки может значить эта просьба? - спросил доктор Граббе.
   Трофимов снова ущипнул себя за кончик носа, пожал плечами:
   - Я только что отметил, что эллы в общении предельно кратки. Причем  мы
вообще не заметили, чтобы они разговаривали друг с другом.
   - А у вас не возникло впечатления,  что  они  обладают  способностью  к
мысленному общению? - спросил грузный старик. Подпись внизу сообщила,  что
это доктор Жобер.
   - Слож