но сказать, - вздохнул Трофимов. - Конечно, такая возможность  не
исключается, но трудно поверить,  чтобы,  обмениваясь  информацией,  пусть
мысленно, разумные существа оставались  столь  невозмутимыми.  Лица  эллов
сами по себе довольно выразительны - высокий  выпуклый  лоб,  три  больших
глаза. Это лица явно развитых и мыслящих существ. Но это  скорее  даже  не
лица, а маски. Застывшие, неподвижные маски. Маски абсолютно равнодушные к
происходящему вокруг. - Трофимов помолчал секунду-другую, потом добавил: -
Я никогда не был в монастыре, но тем не менее у меня мелькнула мысль,  что
так, наверное, должны были когда-то выглядеть монахи,  презревшие  мирскую
жизнь.
   - Гм, - хмыкнул  Иващенко,  -  и  эти  монахи  тем  не  менее  решаются
обратиться к нам с просьбой. Презреть  мирскую  жизнь,  видно,  не  так-то
просто. Очевидно, повод для сигнала бедствия достаточно серьезный.
   - Вероятно, -  согласился  Танихата.  -  Скажите,  профессор  Трофимов,
что-нибудь вы знаете о животном мире Элинии?
   - Нет. Совершенно ничего. Как я уже сказал, на  изучение  нами  планеты
эллы не согласились, о себе практически ничего не рассказывали. И если они
отправили  нам  космограмму,  значит,   что-то   действительно   серьезное
заставило их сделать это.
   - А  что  могло  бы  значить  это  условие  -  специалист  должен  быть
безоружен? - спросил доктор Жобер.
   - То, что оно значит, - пожал плечами Трофимов. - Почему -  это  другой
вопрос. У нас сложилось впечатление, что эллы не только не  имеют  оружия,
но испытывают крайнее отвращение к нему. Во время первой  же  встречи  они
обратили внимание на станнеры, висевшие  у  нас  на  поясе,  и,  когда  мы
объяснили, что это оружие личной защиты - мы ведь еще не  знали,  что  нас
ожидает здесь, - они потребовали, чтобы мы немедленно сняли их, что у  них
любое оружие запрещено законом.
   - Традиционно мы никогда не отказываем в помощи, - сказал  Танихата,  -
если в состоянии ее оказать. Поэтому сразу же после получения космограммы,
не ожидая собрания Совета, я  связался  с  кафедрой  этологии  Московского
университета и с кафедрой языка животных университета в Лос-Анджелесе.
   - И что говорят этологи? - спросил Иващенко. -  Ведь  похоже,  кое-чего
они добились со времени, когда Конрад Лоренц изучал  язык  гусей  лет  сто
назад.
   - Да, конечно, - согласился Танихата. -  Они  буквально  засыпали  меня
информацией. Предложили даже прислать только что изданный в  Лос-Анджелесе
звуковой словарь для общения с дельфинами и  сравнительный  словарь  языка
африканских и индийских слонов.
   - Вряд ли эллы имеют в виду наших родных дельфинов и тем более  слонов,
- вздохнул Жобер. - Конкретно кого-нибудь этологи вам предложили?
   - Все не так-то просто. Да, кое-какие  успехи  у  этологов  в  попытках
понять язык животных есть, но они до сих пор спорят, есть ли вообще язык у
животных. Каждый шаг, как они сами  говорят,  дается  с  огромным  трудом,
ценой многолетних  наблюдений  и  многочисленных  опытов.  И  похоже,  что
человека, у которого на руке было бы  волшебное  кольцо  царя  Соломона  и
который мог бы легко понимать язык животных, любых животных, просто нет  и
быть не может. Разумеется, этологи могли бы с радостью  рекомендовать  нам
десятки ученых, готовых бесстрашно отправиться куда угодно, лишь бы  иметь
возможность изучать  каких-нибудь  неведомых  зверушек.  Но,  подчеркиваю,
изучать. Еще в прошлом  веке  зоологи  научились  терпеливо  наблюдать  за
животными, иногда годами расшифровывая их способы общения между собой. Они
наблюдали за популяциями горилл, стаями волков,  прайдами  львов,  стадами
слонов.  Только  что  сами  не  бегали  с  ними  на  четвереньках.  Ничего
принципиально не изменилось и сейчас,  разве  что  техническое  снаряжение
стало совершеннее. Они ухитряются понавесить  на  своих  подопытных  такое
количество датчиков, что у тех уже не осталось даже личной  жизни.  Каждый
шаг,  каждый  звук  и  каждое  опорожнение   желудка   -   все   мгновенно
регистрируется, все передается даже в цвете, разве что без  стереоэффекта.
Этологи шутят, что они теперь начинают понимать физиков. Те знают, что при
изучении атома действует принцип неопределенности, то есть  уже  сам  факт
изучения воздействует на частицу.
   - Боюсь, что это не совсем  то,  чего  хотят  от  нас  эллы,  -  сказал
задумчиво Трофимов. - Ведь не обуяла же их внезапная  страсть  к  изучению
своего животного мира. Похоже,  что  по  какой-то  причине  им  необходимо
срочно понять, что делают какие-то животные. Или почему делают.  Очевидно,
для них это жизненно важно. Возможно, само их существование находится  под
угрозой.
   - Да, - задумчиво  кивнул  рыжий  человечек  с  птичьим  лицом,  доктор
Кэмпбел, - им явно не до изучения. Скажите, доктор Трофимов,  я  помню,  в
вашем докладе Совету вы твердо называете эллов существами  высокоразвитыми
интеллектуально. Если вам не трудно, напомните,  на  чем  основывался  ваш
вывод.
   - С удовольствием, - сказал Трофимов. - Больше всего  нас  поразила  их
способность невероятно быстро освоить наш язык. При  первом  контакте  мы,
как обычно, пользовались электронным транслятором, который  через  полчаса
дал нам возможность понять десяток-другой слов языка эллов.  Часа  за  два
работы транслятора он вычленил и перевел около сотни слов  и  оборотов.  А
эллы к исходу этих двух часов могли уже пользоваться  двумя  сотнями  слов
нашего языка. И это, заметьте, без всякого  оборудования,  которое  мы  бы
видели.
   - Спасибо, - сказал доктор Кэмпбел. - Это-то я как раз и хотел  от  вас
услышать. В высшей степени странная получается ситуация. Эти эллы, похоже,
незаурядные лингвисты, с неизмеримо большими, чем у нас,  способностями  к
освоению или хотя бы пониманию незнакомого  языка.  И  тем  не  менее  они
обращаются к нам с просьбой помочь понять язык их животных...
   - Может быть, - задумчиво пробормотал Трофимов, - контакт  с  животными
для эллов такое же табу, как оружие?
   - Может быть, - сказал Кэмпбел. - Еще один вопрос.  Почему  этологи  не
пользуются трансляторами? Хотя бы таким, каким пользовался Трофимов?  Если
эти штучки помогают понять язык совершенно чуждых нам существ,  почему  мы
не можем послать на Элинию опытного специалиста по  поведению  животных  с
таким транслятором?
   - Позвольте мне ответить вам, - сказал председательствовавший. - Я  сам
задал  такой  вопрос  ученым  из  Московского  университета.  Оказывается,
трансляторы для этого  совершенно  не  подходят.  Они  удобны,  когда  два
разумных существа, каждый пользующийся своим, но более или менее  логичным
языком, пытаются терпеливо понять друг друга. Оба  эти  существа  осознают
трудности взаимопонимания, оба терпеливы, оба начинают с самого  простого.
Что, естественно, ожидать от диких животных не приходится.
   - М-да, увы...
   - Итак, коллеги, какие будут суждения?
   - Увы, суждения будут вынужденными, - сказал  Жобер.  -  Мы  просто  не
можем выполнить их просьбу. У нас  нет  такого  человека.  Я  вполне  могу
представить  себе,  что  для  этого  замкнутого  народца,  потомков  некой
могучей, судя по руинам, цивилизации, наш космоплан и  его  экипаж  должны
были показаться всесильными. Но мы, друзья, не всесильны.
   - Других мнений нет? - спросил со вздохом Танихата.
   - Похоже, что нет, - несколько раз кивнул своим мыслям Жобер.
   - Тогда перейдем к четвертому вопросу нашей довольно  обширной  сегодня
повестки дня, - сказал Танихата.
   - Прошу прощения, - сказал Иващенко, блеснув  лысиной,  -  но  я  вдруг
вспомнил кое-что... Хотя...
   - Смелее, Александр, - улыбнулся доктор Граббе, - я всегда  считал  вас
на редкость решительным человеком.
   - Спасибо, Гюнтер. Вы правы, нужно соответствовать репутации.  Коллеги,
заранее приношу извинения, если то, что я расскажу, окажется вздором... По
ассоциации,  которую  вы  сейчас  поймете,  я  вдруг   вспомнил   цирковое
представление. Я водил на него правнучку в прошлом  году.  Да,  в  прошлом
году. Программа была довольно банальная, все те же жонглеры, эквилибристы,
канатоходцы, клоуны,  неплохой  полет  под  куполом  -  цирк  ведь  вообще
консервативное искусство. Говорят, есть номера, которые насчитывают  сотни
лет. Тем не менее все это мы смотрели с большим удовольствием.  Причем  я,
кажется, получал его больше правнучки. Она, в отличие  от  меня,  существо
серьезное и рациональное. Но один номер показался мне необычным.  Выступал
молодой дрессировщик, который работал с собаками и кошками. Собаки и  цирк
практически неотделимы. Кошек на манеже можно встретить куда реже  -  они,
насколько я слышал, крайне своевольны и тяжело поддаются  дрессировке.  Но
тем не менее и кошки в цирке давно не  сенсация.  По-моему,  дрессировщики
вообще перепробовали уже всю земную фауну, от зайцев до  верблюдов.  Я  не
удивлюсь, если вскоре они перейдут на внеземную фауну. Тут уж они без  нас
не обойдутся, и мы будем ходить  в  цирк  сколько  душе  угодно.  Но  это,
конечно, шутка. Меня поразил один из номеров  дрессировщика.  Он  попросил
зрителей дать вслух какое-нибудь задание его животным.  Ну  знаете,  вроде
подойти к такому-то месту, что-то дать-взять, пролаять и так далее. Рядом,
ниже нас, вскочил мальчик и сдавленным от волнения голосом попросил, чтобы
дрессировщик послал к нему своего  черного  пуделя  и  чтобы  этот  пудель
протянул ему левую лапу. Дрессировщик кивнул и  сказал  пуделю,  небольшой
такой собачонке: "Путти, ты слышал,  что  тебя  просил  сделать  мальчик?"
Пудель тявкнул, и дрессировщик добавил: "Ну  что  ты  спрашиваешь,  какой?
Тот, который сейчас дал задание. Внимательнее нужно быть, Путти.  Иди,  не
ленись".
   Возможно, уважаемые коллеги,  пуделя  звали  как-то  по-другому.  Но  в
остальном я не ошибаюсь. Он лениво  поднялся,  зевнул,  перепрыгнул  через
барьер манежа и потрусил к проходу, по которому ближе всего было подняться
к мальчугану. Пошел по лестнице, причем все это совершенно  уверенно,  как
будто он бежал за хозяином, остановился  у  того  ряда,  в  котором  сидел
мальчик, подождал,  пока  несколько  зрителей  подняли  ноги,  давая  ему,
проход, подошел к мальчику и протянул ему лапу,  переднюю  левую.  Причем,
уважаемые коллеги, выражение мордочки было при этом самое что ни  на  есть
скучающее. Такое же, наверное, какое было у  этих  безразличных  эллов,  с
которыми беседовал наш коллега, доктор Трофимов.
   Пока все аплодировали,  я  думал,  как  дрессировщик  подготовил  такой
номер. В общем, очевидно, довольно просто. Животные обучены направляться к
тому, кто встает. Ну а дать лапку - что еще можно ожидать от животного.  И
вот прежде, чем я сообразил, что делаю,  я,  восьмидесятипятилетний  лысый
патриарх, заорал, чтобы рыжая кошка подошла к девочке в  розовой  курточке
рядом со мной, села ей на колени и сказала  "мяу".  Одновременно  со  мной
кто-то еще пытался дать какие-то задания, но, должно быть, я  орал  громче
или лысина моя дала мне  преимущество,  должна  же  старость  пользоваться
какими-то льготами, но дрессировщик повернулся ко мне, кивнул  и  повторил
мою просьбу рыжей кошке. Он сказал:  "Подойди,  пожалуйста,  к  девочке  в
розовой курточке, она  сидит  рядом  с  почтенным  зрителем,  который  дал
задание. И побыстрее, пожалуйста".  Кошка  кинулась  к  нам,  перепрыгнула
через мои колени на колени правнучки и громко промяукала.
   Обратите внимание, я не вставал. "Хорошо, Иващенко, - скажете вы, -  вы
не вставали, но вы же орали на весь цирк".  Вот  вам  и  разгадка  номера.
Рыжая Мурка приучена идти на голос. Ан нет. Выкрикивал задания не я  один,
были и другие активисты среди зрителей самого разного возраста.  Это  раз.
Кроме того, животное ведь направилось не ко мне,  а  к  девочке.  Выходит,
возможность   дрессировки,   то   есть   предварительного    механического
натаскивания,  отпадает.  Другими  словами,   похоже,   что   дрессировщик
передавал животным информацию, заранее ему не известную. Несколько  раз  я
рассказывал об этом выступлении знакомым биологам.  В  ответ  ученые  мужи
снисходительно улыбались и слегка кивали печально головами. Мол,  что  еще
можно ожидать от этого старого дурака,  его  не  только  что  дрессировщик
обманет с  легкостью,  его  грудное  дите  вокруг  пальчика  обведет.  "Но
все-таки, - настаивал я, - как он это делает?"
   "Ах, профессор, профессор, - говорили мои высокоэрудированные знакомые,
- если бы мы знали все цирковые  трюки,  мы  бы  не  просиживали  штаны  в
лабораториях, переругиваясь с непочтительными лаборантками и аспирантками,
а выбегали бы на манеж в  роскошных  блестящих  костюмах  в  сопровождении
длинноногих обольстительных ассистенток".
   "Но все-таки, - настаивал я, - должно  же  быть  какое-то  рациональное
объяснение".
   "Есть, пожалуй, - отвечали мне. - Это ловкое жульничанье".
   "Позвольте, позвольте, - горячился я, - откуда вы знаете?"
   "Знаем, - с ангельской кротостью  говорили  биологи,  -  потому  что  с
животными разговаривать нельзя, потому  что  они  не  обладают  языком,  а
потому могут обмениваться лишь  минимальным  количеством  информации.  Это
общеизвестно.  И  все  эти  цирковые  лошади,  якобы  умеющие  считать   и
выбивающие ответ копытом, и возводящие в степень собаки - все это  детские
старинные трюки. Маленькие дети это понимают".
   "Вы хотите сказать, что я глупее ребенка?"
   "Ах, профессор, не кокетничайте. Вы же прекрасно знаете, что  мы  хотим
сказать".
   "Но..."
   "Никаких но. Мы же не вступаем с вами  в  спор  на  тему  о  двигателях
космических кораблей - это ваша область. А биология - наша".
   В общем, ничего я от ученых мужей не добился, махнул рукой  и  забыл  о
дрессировщике. И вспомнил только сейчас.  Потому  что,  кто  знает,  может
быть... Может быть, именно он...
   - А как зовут вашего повелителя собак и кошек? - спросил Жобер.
   - Ну, вы  хотите  от  меня  слишком  много.  Помню  лишь,  что  говорил
дрессировщик по-русски, без акцента, стало быть, русский. Впрочем,  узнать
его имя, думаю, не составит проблемы.
   - Во всяком случае, стоит попытаться, - сказал доктор Граббе. - Было бы
очень мило, если бы он согласился посетить нас и  продемонстрировать  свое
искусство. Если, разумеется,  он  не  гастролирует  сейчас  где-нибудь  на
Марсе.
   - Отлично, - сказал председательствовавший, - я  сегодня  же  попытаюсь
связаться с дрессировщиком  и  сообщу  вам  о  результатах  на  завтрашнем
совещании. А сейчас, коллеги, перейдем к следующему  вопросу.  У  нас  еще
много дел.
   Изображение исчезло, и тут же появились новые титры: Космический Совет.
Видеопротокол заседания 12 ноября 2041 года. Сосновоборск.
   Я протянул руку и  выключил  компьютер.  Не  знаю  почему,  но  мне  не
хотелось больше смотреть на экран. Для меня всегда первое  впечатление  от
нового человека было очень важным. А  с  Шухминым,  если  из  этой  книжки
что-нибудь получится, мне предстояло встречаться не раз и не два. И лучше,
надежнее познакомиться с ним в естественной обстановке, а  не  на  дисплее
компьютера. Легче будет составить более полное представление. Ведь  вполне
может оказаться, что мой  герой  -  надутый,  неприятный  человек,  полный
сознания своей исключительности. Что, в общем,  было  бы  вполне  понятно.
Скольким землянам приходилось посещать иные миры? Сотне, двум, не  больше.
А отправиться одному? Наверное, никому. Так что мой Шухмин вполне мог быть
проникнут сознанием свой исключительности. Да дело могло быть  даже  не  в
сознании своей исключительности. Дело могло быть просто в  масштабе.  Один
человек на далекой планете.  Одиночество,  ответственность,  опасность.  И
пристающий к нему репортер, которому, видите ли, хочется написать  книжку.
Не первый, добавим, репортер и не первый  интервьюер.  И  работать  с  ним
будет трудно.
   К тому же, поправил я себя, откуда вообще уверенность, что этот  парень
захочет тратить часы и дни на рассказы об Элинии?  Он  уже  рассказывал  о
своей поездке не раз и не два. Популярность? Вряд ли моя скромная книжонка
(я усмехнулся:  как  будто  она  уже  написана!)  сможет  конкурировать  с
Всемирной телесетью, которая уже несколько раз рассказывала о Шухмине.



2

   Без пяти десять на следующее утро я уже стоял перед  маленьким  круглым
домиком. Двери не было видно, наверное, она с другой стороны. Как странно,
должно быть, выглядели дома в прошлом, когда они были неподвижны.  Дорожка
вела тогда прямо к двери, а сейчас протоптанные  тропинки  окружают  любое
здание кольцом, потому что гелиодома вращаются за солнцем,  и  никогда  не
знаешь, где вход.
   Послышался дружелюбный лай, и  навстречу  мне  кинулись  два  небольших
черных пуделя. Они восторженно крутились передо мной, зазывно припадали на
зады, становились на задние лапы и пытались лизнуть.
   - Сторожа называются, - послышался голос. Навстречу мне шагнул  высокий
и плотный молодой человек лет двадцати пяти. У него  были  Темные  волосы,
загорелое лицо и совсем, детские глаза. Он улыбнулся:
   - Вы журналист? Это о вас звонили?
   - Да, меня зовут Николай Зубриков.
   - Очень приятно. Вы знаете, кто я. Хватит, хватит, ребята, - повысил он
голос на пуделей. - Путти, успокойся! - Он  снова  повернулся  ко  мне.  -
Гостеприимны до исступления.  Может,  потому,  что  у  меня  редко  бывают
гости... Пойдем в дом или поговорим здесь?
   - Как вам удобнее, Юрий.
   - Давайте здесь. У меня тут скамеечка удобная... Поговорим, а  потом  я
вас попою чем-нибудь? - Он вдруг всполошился. - А может, вы есть хотите?
   - Спасибо, - сказал я. Первое впечатление уже начало  складываться,  но
усилием воли я  запретил  ему  застыть.  Почему-то  Шухмин  мне  не  очень
нравился, но я твердо сказал себе: "Глупо. Не торопись. Ты, наверное, тоже
показался парню неестественным, скованным".
   - Так что же вы хотите? Человек, который позвонил мне вчера...
   - Это мой главный редактор, Виктор Александрович Жильцов,  -  почему-то
обиженно сказал я.
   - Он что-то говорил об очерках, книжке... - Шухмин неопределенно  пожал
плечами. Он не договорил фразу, словно у него кончились батарейки.
   - Да, наша телегазета хотела бы дать подписчикам  несколько  очерков  о
вас и Элинии, -  торопливо  объяснил  я,  борясь  с  легким  раздражением,
которое почему-то поднималось во мне.
   - А нужны они  вам?  -  сказал  Шухмин  почти  грубо  и,  почувствовав,
очевидно, резкость вопроса,  добавил:  -  Ведь  писали  уже.  Стоит  снова
говорить об одном  и  том  же?  Ведь  я  вернулся...  да,  уже  почти  как
полгода... Те, кто интересуются, могут в любой  момент  увидеть  на  своем
дисплее мой отчет и видеограммы.
   Господи, если бы он был на четверть, да что  на  четверть,  на  десятую
часть так приветлив, как его пудели. Встать бы и сказать:  не  хочешь,  не
надо. Провались ты со своей Элинией. Но я не зря уже пять  лет  работал  в
телегазете. Обидчивость и гонор - не лучшие качества для репортера.
   - Видите ли, Юрий, мы хотели создать серию очерков, книжку, может быть.
Более непосредственную, интимную, что ли...  Больше  психологии  и  меньше
отчета.  О  вас,  вашей  жизни,  о   том,   как   вы   начали   заниматься
дрессировкой...
   Шухмин хмыкнул и пожал плечами:
   - А я и не занимаюсь дрессировкой.
   - Ну, может, это и не дрессировка, но не в этом же главное.  Главное  -
это интересная судьба интересного человека.
   Шухмин внимательно посмотрел на меня.  В  темных  глазах  его  заиграли
маленькие  искорки.  Он  вдруг  широко  улыбнулся.  Улыбка  была  какая-то
открытая, незащищенная, детская, как его глаза.
   Я в свою очередь улыбнулся. Но улыбкой неопределенной, выжидающей.
   - Я знаю, что вы обо мне думаете,  -  сказал  он.  -  Не  очень-то  это
лестно, но я вас понимаю. Я бы на вашем  месте  не  сдержался  бы.  Пришел
писать о человеке, прославлять его на всю  Солнечную  систему,  а  он  еще
кочевряжится. Так ведь?
   - Ну, - засмеялся я,