ки.
   Пройдя два квартала по направлению к мечети Шимаал, на север от Восточных
ворот, я увидел Билла. Так и знал, что найду его рядом с огороженной  частью
города, сидящего за рулем своего такси и, как всегда, озирающего прохожих  с
любопытством и холодным страхом во взгляде. Билл - парень почти моего роста,
но более мускулистый. Его плечи сплошь испещрены зелено-голубой татуировкой,
такой старой, что линии расплылись, и разглядеть  рисунок  было  трудно;  не
могу сказать даже,  что  там  изображено.  Он  не  брился,  не  стриг  волос
песочного цвета уже много лет  и  выглядел,  словно  какой-нибудь  иудейский
патриарх. Кожа в тех местах, где Билл подставлял ее солнцу, пока  раскатывал
по городу, загорела до ярко-красного цвета. На огненно-алом  лице,  как  две
лампочки,  сверкали  бледно-голубые  глаза,  с  маниакальной  настойчивостью
буравящие  взглядом  собеседника,  так  что  я  обычно   не   выдерживал   и
отворачивался. Конечно, Билл был законченным психом, но  сознательным:  свое
безумие он взлелеял сам, так же тщательно и продуманно, как,  скажем,  Ясмин
перед пластической операцией подобрала  себе  высокие  скулы,  придающие  ей
такой сексуальный вид.
   Я познакомился с Биллом, когда впервые приехал  в  город.  Он  уже  успел
научиться жить среди изгоев, различных  человеческих  отбросов  и  трущобных
головорезов Будайина и помог мне вписаться в это сомнительное общество. Билл
родился в Соединенных Штатах Америки - да-да, лет ему было  порядочно,  -  в
области, ныне ставшей Суверенным  Краем  Великих  Пустынь.  Когда  произошла
балканизация США и они распались на несколько враждующих наций, Билл  навеки
покинул свою родину. Не представляю, как он умудрился продержаться, пока  не
усвоил здешний образ жизни; сам Билл не помнит  этого.  Каким-то  немыслимым
образом он наскреб  денег  на  одну-единственную  модификацию  своего  тела.
Вместо того чтобы вделать розетку в мозг, как  поступили  многие  потерянные
души нашего квартала, Билл выбрал гораздо более изощренный и пугающий способ
получить забвение: ему удалили одно легкое, заменив  искусственной  железой,
периодически  выбрасывающей  в  кровь  порцию   какого-то   психоделического
наркотика четвертого поколения. Билл не мог сказать, какой  именно  препарат
он  выбрал,  но,  судя  по  его  бессвязно-напыщенной  манере  выражаться  и
интенсивности  галлюцинаций,  это  был  рибопропилметионин   -   РПМ,   либо
аксетилированный неокортицин.
   И то, и другое нельзя запросто купить на улице: на них нет желающих.  Оба
вызывают необратимые изменения в  организме:  после  длительного  применения
начинает  разрушаться  нервная  система.   Наркотик   "выбивает"   законного
"связного"  человеческого  мозга  -  ацетилхлорин.   Новые   психоделические
препараты атакуют  и  оккупируют  эти  участки,  словно  победоносные  орды,
напавшие на обреченный город; перед ними бессилен и организм, и любые методы
лечения.  Интенсивность,  яркость  и  реальность  галлюцинаций,   вызываемых
наркотиками, не сравнимы ни с чем другим в истории фармакологии, но организм
платит за это слишком высокую цену.
   Человек, применяющий их, буквально сжигает свой мозг, клетку за клеткой.
   Последствия   практически   неотличимы   от   болезней   Паркинсона   или
Альцхеймера.
   Конечный  результат  постоянного  употребления,  когда   зелье   начинает
воздействовать на работу центральной нервной системы, - чаще всего смерть.
   Билл еще не дошел до  подобного  состояния.  Он  жил  в  призрачном  мире
нескончаемых грез. Помню, как-то раз я попробовал одно  куда  менее  сильное
психоделическое средство и чуть не загнулся от дикого страха, что "не  смогу
вернуться":  довольно  обычный  глюк,  пытка,  которой  подвергает  человека
собственное сознание. Чувствуешь, что на этот раз не будет привычного кайфа,
сегодня ты наконец доигрался и капитально сломал что-то в башке;  сжимаешься
в дрожащий комок, не сознавая ничего, кроме всепоглощающего страха,  пытаясь
спрятаться от темного бреда, поднявшегося из глубины твоего "Я". Но в  конце
концов глюк проходит, сила наркотика иссякает, ты  попросту  забываешь,  как
плохо было в прошлый раз, и повторяешь все снова; может быть, во второй  раз
судьба тебе улыбнется...
   Но для Билла улыбка судьбы ровным счетом ничего не значила.  Ему  уже  не
суждено "вернуться". И когда накатывали моменты абсолютного,  непереносимого
ужаса, он ничего не мог сделать, не мог даже сказать себе, что нужно  только
продержаться, а утром все пройдет и он снова почувствует себя нормально. Что
ж, именно этого он и хотел. Что  касается  неминуемой  гибели  -  клетка  за
клеткой нервной системы, Билл только пожимал плечами:
   - Так ведь когда-нибудь она все равно умрет, не правда ли, старик?
   - Да, - отозвался я, опасливо прижимаясь к спинке заднего сиденья  такси,
мчащегося с бешеной скоростью по узким петляющим улочкам.
   - А если клеточки возьмут и сдохнут сразу, - блям! - все остальные  могут
участвовать в  твоих  похоронах,  а  ты  ничего  не  можешь.  Тебя  в  землю
закапывают, все, конец. Ну, а я-то  могу  похоронить  свои  клетки,  сказать
каждой гуд-бай.
   Ребята много чего для меня сделали. Гуд-бай, гуд-бай, прощайте  навсегда,
нам было хорошо вместе. Вот так, каждой  трахнутой  малявке  -  персональное
гуд-бай!
   Если подыхаешь как обычный человек, - блям! - и ты мертвяк: все механизмы
внезапно отказали, вода в карбюраторе, смерть  мотору,  отвалились  тормоза,
дымятся шины, скрежет, стук, - стоп, отъездились, у  тебя  секунда,  ну,  от
силы, две, чтобы проорать небесам: "Эй, Господи, я сейчас приду!" Ужасно так
умирать... Бурной жизни - бурная смерть, старик. А я... я протягиваю бармену
через стойку по одной клеточке, ага? И если придется уйти в этот добрый мрак
("...не уходи покорно в добрый мрак..." - классическое стихотворение  Дилана
Томаса), отправлюсь туда покорно, спокойненько, ага? И плевать  я  хотел  на
парня, который писал, что так нельзя, понял? Он в  земле  лежит,  давно  уже
сдох, откуда ему знать, как надо? Может, когда умру, ифриты наконец потеряют
меня, если буду держать рот на замке. Оставят  беднягу  Билла  в  покое.  Не
желаю, чтобы меня продолжали трахать и после  смерти,  понял?  Как  ты  себя
защитишь в гробу? Подумай об этом, пораскинь мозгами! Хотел бы  я  добраться
до того, кто придумал демонов, старик. И они еще называют меня чокнутым!
   Мне не хотелось продолжать обсуждение этой темы, хотя каждый  раз,  когда
отправляюсь за чем-нибудь в город, сажусь в его машину.  Безумие  американца
отвлекает от назойливой нормальности окружающего,  железной  упорядоченности
жизни, в  которой  все  расписано  до  мелочей.  Ездить  по  этому  раю  для
домохозяек вместе с  Биллом  -  все  равно  что  носить  в  кармане  кусочек
Будайина; он - как баллон с кислородом, который цепляешь на себя,  спускаясь
в океанские глубины.
   Дом Сейполта оказался довольно далеко от центра, на южной окраине города,
откуда можно было разглядеть границу, за которой простиралось вечное царство
песков, где гигантские дюны терпеливо ждали своего часа, когда люди  немного
расслабятся и забудут о ненасытных соседях, чтобы похоронить  всех  нас  под
грудами пепла, под  слоями  пыли.  Пески  сгладят  конфликты,  сотрут  плоды
столетних усилий, съедят надежды. Как победоносная армия, обрушатся волна за
волной и умиротворят навсегда. Когда-нибудь пески поглотят нас, похоронят  в
своих глубинах. Придет вечная ночь... Но все это в будущем, урочный час  еще
не настал.
   Судя по всему, Сейполт следил за  должным  порядком  в  своих  владениях,
сдерживал наступление песков. Виллу окружали финиковые пальмы  и  сады  -  в
этом негостеприимном, мало пригодном для жизни месте человек создал  систему
искусственного орошения.  Крошечный  оазис  изобиловал  зеленью  и  цветами,
ветерок доносил  пьянящее,  пряное  благоухание.  Железные  ворота,  отлично
смазанные, сверкали свежей краской; белоснежные стены здания  сияли,  словно
дом только что  был  построек;  длинные,  изогнутые  подъездные  аллеи  были
разровнены и расчищены.
   Грандиозное  место,  резиденция  миллионера!  Надежное  убежище  от  моря
песков, от вечного мрака, терпеливо ждущего своего часа.
   Мотор нашей машины вульгарно тарахтел и  булькал,  а  мой  приятель  Билл
бормотал и время от времени посмеивался. Я казался  себе  маленьким  нелепым
человечком.  Здешнее  великолепие  невольно,  подавляло...   Что   я   скажу
Сейполту?
   Этот человек обладал властью. Господи, да я и песок не смогу  удержать  в
горсти, не то что власть, даже если буду возносить горячие молитвы Аллаху  и
стараться изо всех сил.
   Я попросил Билла подождать и не отрывал от него взгляда до тех пор,  пока
не  убедился,  что  одна  из  еще  функционирующих  клеток  мозга   удержала
информацию.
   Потом вышел из такси и направился через ворота по усыпанной белой галькой
подъездной аллее к парадному входу. Я давно знал, что  Никки  психопатка,  а
Билл совсем чокнутый; с каждым шагом во мне крепла уверенность,  что  сам  я
тоже явно не в порядке.
   Галька скрипела под ногами. Уютный  звук...  Интересно,  почему  люди  не
желают просто возвратиться к своим истокам? Вот в  чем  истинное  обретение,
величайший дар: быть там, где тебе предназначено находиться.  Если  повезет,
когда-нибудь я найду свое извечное место - иншалла!
   Массивная дверь внушала почтение. Она была сделана из какого-то  светлого
дерева с гигантскими петлями и железной решеткой. Не успел я дотронуться  до
медного молотка,  как  дверь  распахнулась.  Сверху  вниз  на  меня  смотрел
высокий, стройный светловолосый европеец. Голубые  глаза,  как  у  Билла  (в
отличие  от  безумного  взора  американца,  взгляд,  которым  меня   подарил
незнакомец, принято называть "пронизывающим", и, клянусь бородой Пророка,  я
почувствовал себя пронзенным!), тонкий прямой нос с  раздувающимися,  как  у
жеребца, ноздрями, квадратная челюсть и тонкогубый рот, который, казалось, с
рождения  искажала  гримаса  едва  сдерживаемого   брезгливого   отвращения.
Европеец произнес какую-то фразу на языке истинных арийцев.
   Я покачал головой и сказал: "Анаа  ля  афхам",  -  ухмыляясь,  как  тупой
арабский крестьянин, за которого он явно меня принял.
   Блондин потерял остатки терпения. Он попробовал заговорить  по-английски;
я снова покачал головой и, подобострастно улыбаясь и извиняясь,  обрушил  на
него поток арабских фраз. Видно было, что европеец не понимает  ни  слова  и
вряд ли продолжит попытки найти способ объясниться со мной. Он уже  собрался
захлопнуть тяжелую дверь перед моим  носом,  но  заметил  такси  Билла.  Это
заставило его заколебаться. Я выглядел как типичный араб, а для него все  мы
были примерно одинаковы. Одним из главных отличительных особенностей здешних
недочеловеков являлась бедность. Однако грязный нищий  дикарь  в  моем  лице
нанял такси, чтобы добраться до резиденции богатого  и  влиятельного  белого
господина. Подобное обстоятельство никак не укладывалось в обычную  схему  и
повергло немца в легкое замешательство, что мешало ему сразу прогнать  меня.
Он ткнул пальцем в мою грудь и что-то пробормотал, очевидно: "Жди здесь".  Я
растянул рот до ушей, прикоснулся к сердцу и лбу и вознес  хвалу  Аллаху  не
менее четырех раз.
   Через минуту блондинчик вернулся с  пожилым  арабом-слугой.  Они  коротко
переговорили  о  чем-то,  затем  старик  повернулся  ко  мне,  улыбнулся   и
приветствовал:
   - Мир тебе!
   - И тебе мир! - отозвался я. - О мой добрый сосед,  скажи,  этот  человек
рядом с тобой - известный своими достоинствами, почтенный Люц Сейполт-паша?
   Старик коротко рассмеялся:
   - Ты ошибся, о мой племянник. Он всего лишь привратник, такой  же  слуга,
как и я.
   Я сильно сомневался в их равном положении. Блондинчик явно принадлежал  к
свите Сейполта, вывезенной из Германии.
   - Клянусь честью, я глупец! - воскликнул я. -  Я  приехал,  чтобы  задать
важный вопрос Его Превосходительству .
   Арабские правила приветствия допускали сложную многоступенчатую лесть.
   Сейполт занимался каким-то не очень крупным бизнесом; я уже успел назвать
его пашой (архаичный титул, используемый для восхвалений  и  приветствий)  и
Превосходительством (словно  он  был  послом).  Старый  иссохший  араб-слуга
хорошо понял, чего я хочу. Он повернулся к немцу и перевел наш разговор.
   Сейчас блондинчик выглядел еще менее радостно. Он пролаял короткую фразу.
   Араб обратился ко мне:
   - Привратник Рейнхарт желает услышать твой вопрос.
   Я ухмыльнулся, глядя прямо в глаза немцу.
   - Я только разыскиваю свою сестру Никки, господин.
   Араб пожал плечами и перевел мои слова. Рейнхарт моргнул  и  поднял  было
руку, но спохватился. Он сказал что-то старику.
   - Здесь нет никого с таким именем. В нашем доме вообще нет женщин.
   - Я уверен, что моя сестра у вас. Речь идет о семейной чести. - Я говорил
угрожающим тоном; глаза слуги-араба удивленно расширились.
   Рейнхарт не знал, что предпринять: то ли  расквасить  мне  нос  дверью  и
избавиться от назойливого посетителя, то ли переложить решение  проблемы  на
плечи начальства. Я решил, что блондинчик  трус,  и  оказался  прав.  Он  не
захотел  брать  на  себя  ответственность  и  препроводил  гостя  внутрь,  в
прохладный, роскошно обставленный дом. Я был рад избавиться от палящих лучей
солнца. Старик исчез для исполнения своих прямых обязанностей.  Рейнхарт  не
удостоил меня ни словом, не взглядом; он просто шел впереди, а я следовал за
ним. Мы добрались до еще одной массивной двери,  вырезанной  из  прекрасного
темного дерева.
   Рейнхарт постучал, раздался  резкий  грубый  голос,  привратник  ответил.
После небольшой паузы прозвучал приказ, Рейнхарт повернул  ручку,  приоткрыл
дверь всего на несколько миллиметров и удалился. Я вошел  в  комнату,  вновь
преобразившись в тупого араба, сложил ладони  и  несколько  раз  поклонился,
приветствуя большого белого пашу.
   - Я имею честь разговаривать  с  Его  Превосходительством?  -  спросил  я
по-арабски.
   "Его Превосходительство" был грузным, лысым человеком с тяжелыми  чертами
лица; я дал бы ему лет шестьдесят.  В  гладкий  череп,  блестящий  от  пота,
воткнут модик и две-три училки. Он сидел  за  столом,  заваленным  бумагами,
сжимая в одной руке телефон, в  другой  -  большой,  сверкающий  голубоватой
сталью игломет. И улыбался.
   - Окажи  мне  честь,  пожалуйста,  подойди  поближе,  -  произнес  он  на
безупречном арабском: очевидно, за него старалась языковая училка.
   Я снова поклонился, надо было срочно что-то  придумать,  но  мозг  словно
отключился. Иногда так на меня действует вид игломета, направленного  в  мой
лоб.
   - О почтенный, известный своими достоинствами господин мой,  -  начал  я,
молю, прости меня за то, что я отвлек от важных дел...
   - Оставь всю эту шелуху. Зачем пришел? Ты знаешь, кто я.  Тебе  известно,
что мое время дорого стоит.
   Я вытащил из сумки записку Никки и протянул ее Сейполту;  думаю,  он  сам
разберется, что к чему.
   Немец внимательно прочитал ее, потом опустил телефон, но, к сожалению, не
игломет.
   - Значит, ты Марид? - Он перестал улыбаться.
   - Так меня назвала мама, - ответил я.
   - Не надо играть в умника. Садись вот сюда. - Он махнул  рукой,  держащей
оружие, в сторону стула. - Я кое-что слышал о тебе.
   - От Никки?
   Сейполт покачал головой:
   - От разных людей в городе. Ведь арабы обожают сплетничать. Я улыбнулся:
   - Не думал, что приобрел такую репутацию.
   - Ну, радоваться тут особенно нечему, сынок. Теперь скажи мне,  что  дает
тебе повод предполагать, что Никки, кто бы она ни была" находится здесь? Это
письмо?
   - Я решил, что логично начать поиски с вашего дома. Если  ее  здесь  нет,
почему вы играете такую важную роль в планах Никки?
   Сейполт, казалось, искренне недоумевал.
   - Не имею ни малейшего представления. Я говорю правду, Марид. Никогда  не
слышал  о  твоей  Никки,  и  она  меня  нисколько  не  интересует.  Прислуга
подтвердит: уже много дет меня вообще не интересуют женщины.
   - Никки - не совсем обычная женщина, - заметил я. - То, что связывает  ее
со слабым полом, создано хирургами на каркасе мальчика.  Может,  именно  это
поддерживало ваш интерес столько лет...
   Сейполт начал терять терпение.
   - Буду краток, Одран. У меня попросту отсутствуют физические  возможности
для того, чтобы чувствовать влечение к кому бы  то  ни  было.  Я  больше  не
испытываю желания восстановить данные функции, так как обнаружил, что сейчас
меня по-настоящему интересует лишь бизнес. Ферштеен?
   Я кивнул:
   - Думаю, вы не позволите мне осмотреть ваш прекрасный уютный  дом?  Я  не
помешаю вашей работе, буду тих, как тушканчик.
   - Нет, - сказал Сейполт злорадно. - Арабы - известные воришки. - По  лицу
его расползлась очень неприятная улыбка.
   Меня не  так-то  легко  спровоцировать;  я  сделал  вид,  что  ничего  не
случилось.
   - Могу я получить свое письмо обратно? Сейполт безразлично пожал плечами.
   Я подошел к столу, взял записку Никки  и  засунул  ее  обратно  в  сумку.
Бросил взгляд на кипу документов.
   - Импорт-экспорт? Сейполт удивился.
   - Да, - произнес он и опустил глаза на стопку накладных.
   - Что-нибудь конкретное, или, как обычно, всякая всячина?
   - Какая тебе, к черту, разница, чем я за... - Я подождал, пока он  дойдет
до середины своей гневной тирады, затем  внезапно  стукнул  левой  рукой  по
внутренней стороне его кисти,  отбив  в  сторону  дуло  игломета,  а  правой
хлестнул по пухлой белой  физиономии.  Потом  сильнее  сжал  руку,  держащую
оружие.
   Мы  безмолвно  боролись  какое-то  время;  Сейполт  продолжал  сидеть,  я
возвышался над ним. Выгодная позиция  и  неожиданность  нападения  дали  мне
преимущество. Я резко вывернул кисть немца. Он захрипел,  игломет  вывалился
из онемевших пальцев и упал на стол; свободной правой рукой я отбросил его в
дальний угол комнаты.
   Сейполт не пытался вернуть игломет.
   - У меня имеется и другое оружие, - сказал он  тихо.  -  Есть  сигнальное
устройство, чтобы вызвать Рейнхарта и других.
   - Не сомневаюсь, - произнес я, не ослабляя  хватки.  Маленький  садистик,
сидящий в темном уголке моей души, начал наслаждаться ситуацией. -  Расскажи
мне о Никки.
   - Эта девка сюда никогда не приходила, я ни черта не знаю о ней, - сказал
Сейполт. Ему уже было по-настоящему больно. - Пожалуйста, можешь  приставить
к моему виску пистолет, можешь драться  со  мной,  с  моими  людьми,  можешь
обыскать дом. Но, черт тебя возьми, я не знаю никакой Никки!  Если  ты  вбил
себе в голову, что я вру, все равно не поверишь ни единому слову, что  бы  я
ни сказал. Теперь проверим, умный ты или дурак.
   - По меньшей мере, еще четыре человека получили такое же письмо, - сказал
я, размышляя вслух. - Два уже стали трупами. Может быть, если мне не удастся
найти здесь какие-нибудь улики, это сможет сделать полиция?
   - Отпусти руку, - произнес  он  повелительным  ледяным  тоном.  Я  разжал
пальцы: зачем бесполезно напрягаться? - Давай, вызывай свою  полицию!  Пусть
ищут. Пусть они тебя убедят. А когда они уйдут ни с  чем,  я  заставлю  тебя
пожалеть, что ты вообще появился здесь. Если сию же секунду не покинешь  мой
кабинет, ты, некультурный идиот, другого шанса покончить дело миром  у  тебя
не будет. Ферштеен?
   "Некультурный идиот" - популярное в Будайине ругательство. В переводе оно
звучит  довольно  глупо.  Сомневаюсь,  что  подобное  выражение  имелось   в
словарном  запасе  училки,  из  которой  Сейполт   черпал   сейчас   знания;
удивительно, что такой человек за годы, проведенные среди нас, смог  выучить
именно эту фразу.
   Я бросил взгляд на игломет, лежащий на ковре примерно в дюжине  футов  от
меня. Я был бы не прочь забрать  оружие  с  собой,  но  не  хотел  поступать
"некультурно". Однако подбирать и услужливо подавать оружие Сейполту тоже не
собирался; пусть блондинчик отрабаты