ятила  в  суть
конфликта.
   - Эти ублюдки пытаются отнять мои деньги! - вскричала она.
   Ее сутенер, здоровенный одноглазый араб по  имени  Тауфик,  которого  все
звали Сонни, казалось, никого и ничего не  слушал.  Он  играючи  отбросил  в
сторону Фуада, даже не удостоив того взглядом. Потом обхватил  кисть  правой
руки Сайеда и заставил отпустить Жоа. Сильный толчок в плечо - и  Полу-Хадж,
пошатнувшись, отпрянул.
   - Тот, кто грязно пристает к моей девочке, может сильно  порезаться,  мой
друг, - произнес Сонни негромким, обманчиво мягким голосом.
   Сайед направился к нашему столику.
   - Эта шлюха - гетеросек, - сказал он. - Просто мужик  в  женской  одежде.
Сонни и Полу-Хадж теперь сошлись лицом к лицу прямо над моей головой;  я  бы
хотел, чтобы эти двое перенесли  свои  разборки  на  улицу.  Ни  Фатиму,  ни
Насира, кажется, нисколько не волновал скандал, разыгравшийся в их баре. Тем
временем Фания отработала свое время на сцене, и ее заменил высокий стройный
обрезок-американка.
   - Твоя мерзкая, уродливая шлюха, сифилитичка и воровка, стянула  тридцать
киамов у моего друга, - сказал Сайед таким же мягким, спокойным голосом, как
и Сонни.
   -  Ты  позволишь  этому  ублюдку  обзывать  меня  по-всякому,  Сонни?   -
вскинулась Жоа. - Прямо здесь, перед всеми остальными девочками?
   - Ну вот, хвала Аллаху, теперь  речь  идет  уже  об  оскорбленной  чести,
грустно произнес Махмуд. - Когда  разбиралась  только  кража,  было  гораздо
проще.
   - Я не позволю никому тебя оскорблять, девочка, - сказал Сонни. Он усилил
угрожающие нотки в голосе и, повернувшись к Сайеду, сказал:
   - Заткнись, мать твою.
   - Заставь меня, - ответил Полу-Хадж улыбаясь.
   Махмуд, Жак и я  схватили  свои  кружки  с  пивом  и  почти  одновременно
привстали, желая поскорее убраться подальше; увы, слишком поздно... У  Сонни
на поясе был спрятан нож; он потянулся за оружием, но Сайед его опередил.  Я
услышал Жоа, предупреждавшую своего кота об опасности,  заметил,  как  сразу
сузились глаза Сонни. Сутенер отступил. Сайед с силой выбросил  левую  руку,
нацелившись Сонни в челюсть, но  тот  увернулся.  Полу-Хадж  шагнул  вперед,
блокировал правую руку Сонни,  немного  пригнулся  и  всадил  нож  в  своего
противника.
   Я услышал негромкий всхлип, булькающий,  удивленный  стон.  Сайед  рассек
кожу на груди Сонни и перерезал, видимо, крупные артерии. Кровь брызнула  во
все стороны; трудно поверить, что  у  одного  человека  может  быть  столько
крови. Сонни шагнул влево, сделал два неуверенных шага вперед  и  рухнул  на
стол. Он захрипел, немного подергался,  соскользнул  на  пол.  Мы  все,  как
загипнотизированные, смотрели на Сонни. Жоа  не  издала  ни  единого  звука;
Сайед  застыл  на  месте,  все  еще  выставив  нож,  которым  рассек  сердце
одноглазого сутенера. Потом Полу-Хадж медленно выпрямился, бессильно опустив
руку. Он дышал тяжело, словно после бега. Повернувшись к столу,  он  схватил
свою  кружку  пива;  глаза  моего  приятеля  остекленели,   взгляд   казался
бессмысленным. Он был покрыт кровью с ног до головы. Одежда,  волосы,  лицо,
руки, ладони - все забрызгано кровью Сонни. Кровь на столе;  кровавые  пятна
на всех нас - я сам прямо-таки пропитан кровью. Прошло несколько  мгновений,
прежде чем до меня дошло это: я ужаснулся и, вскочив,  попытался  стянуть  с
себя окровавленную рубашку. И тут  Жоа  завопила.  Она  заводилась  снова  и
снова, пока кто-то не дал ей пару  затрещин,  после  чего  снова  воцарилась
полная тишина. Наконец Фатима позвала Насира, тот вышел из задней комнаты  и
позвонил в полицию. Мы втроем пересели за другой столик. Музыка  оборвалась,
девочки отправились в раздевалку, посетители быстренько исчезли  за  дверью,
не дожидаясь прихода фараонов. Махмуд подошел к Фатиме и раздобыл  нам  всем
еще по кружке пива.
   Сержант Хаджар  не  торопился  прибыть,  чтобы  полюбоваться  трагическим
финалом. Когда он наконец появился, я  с  удивлением  отметил,  что  сержант
никого не взял с собой.
   -  Это  что?  -  спросил  Хаджар,  носком  ботинка  указывая   на   тело,
распростертое на полу.
   - Труп котяры, - объяснил Жак.
   - По нему не скажешь; мертвые все на одно лицо... -  Хаджар  поглядел  на
кровавые лужи повсюду. - Здоровый парень, да?
   - Сонни, - сказал Махмуд.
   - А, этот ублюдок...
   - Он умер из-за каких-то паршивых  тридцати  киамов,  -  произнес  Сайед,
недоуменно покачивая головой.
   Хаджар задумчиво осмотрел бар, остановил взгляд на мне.
   - Марид, - сказал он, подавив зевок, - поедешь со мной. - С этими словами
сержант повернулся к выходу.
   - Я?! - вскричал я. - Да я в этом деле вообще не замешан!
   - В каком деле? - озадаченно осведомился Хаджар.
   - В смерти Сонни.
   - Да черт с ним, с Сонни. Ты должен поехать со мной. - Он  повел  меня  к
патрульной машине. Хаджару было абсолютно наплевать  на  совершенное  только
что убийство. Если пристукнут какого-нибудь  богатого  туриста,  полиция  из
кожи вон  лезет,  снимая  повсюду  отпечатки  пальцев,  бегая  с  линейками,
допрашивая всех подряд по двадцать-тридцать раз. Но как только убьют  одного
из  "вконец  опустившихся  дегенератов",  например,  этого  гориллообразного
повелителя ездовых лошадок, или Тами,  или  Деви,  легавые  сразу  принимают
равнодушно-утомленный вид, словно одинокий вол на горе. Хаджар не  собирался
никого допрашивать, фотографировать место преступления и так  далее.  Он  не
желал тратить время на таких, как Сонни; с  точки  зрения  властей,  сутенер
получил то, на что сам напрашивался, избрав  неправедный  образ  жизни;  как
говорит Чирига, "страшное дело - платить по счетам!". Полиция  не  возражала
бы, если все жители Будайина перерезали бы друг друга.
   Хаджар запер меня в машине, сел за руль.
   - Ты меня арестовал? - спросил я.
   - Заткнись, Одран.
   - Ты арестовал меня, сукин сын?
   - Нет.
   Ничего не понимаю.
   - Тогда какого черта ты меня задержал? Я ведь уже  сказал,  что  никакого
отношения к убийству в баре не имею.
   Хаджар оглянулся:
   - Когда ты, наконец, забудешь про этого кота? Сонни тут ни при чем.
   - Куда ты меня везешь?
   Хаджар снова повернул голову и посмотрел на меня с садистской усмешкой на
лице.
   - Папа хочет с тобой побеседовать. Мне вдруг стало холодно.
   - Папа? - Время от времени я встречал Фридландер-Бея и,  как  все  жители
Будайина, знал, что это за человек, но никогда раньше не удостаивался личной
беседы.
   - И судя по тому, что я слышал, он зол,  как  шайтан,  Марид.  Думаю,  ты
предпочел бы, чтобы я и вправду арестовал тебя за убийство.
   - Зол? На меня? Да за что? Хаджар только пожал плечами:
   - Понятия не имею. Мне просто приказано тебя доставить. А  уж  Папа  тебе
сам все растолкует.
   Именно в этот момент,  когда  я  испытывал  все  возрастающий  панический
страх,  чуя  приближающуюся  смертельную   опасность,   начали   действовать
треугольники, принятые по дороге в бар Фатимы; сердце забилось, как бешеное.
А ведь вечер начинался так хорошо! Я  выиграл  немного  денег  и  предвкушал
сытный ужин, а впереди меня ждала ночь с Ясмин. Вместо всего этого я сижу на
заднем сиденье патрульной машины; рубашка  и  джинсы  насквозь  окровавлены,
кожа лица и рук зудит под коркой  засыхающей  крови  Сонни.  Меня  везут  на
какую-то зловещую встречу  с  Фридландер-Беем,  человеком,  который  владеет
здесь всем и всеми. Я не сомневался, что  предстоит  разборка,  но  не  имел
представления, в чем провинился.
   Всегда был предельно осторожен, чтобы не наступить  на  Папину  мозоль...
Хаджар не собирался меня просвещать на этот счет: он только ухмыльнулся, как
гиена, и сказал, что не хотел бы оказаться на моем месте. Я сам не хотел бы:
в последнее время слишком часто испытываю подобное чувство.
   - На все воля Аллаха, -  прошептал  я  непослушными  губами,  изнывая  от
беспокойства. - Ближе к Тебе, Господи.

Глава 8

   Фридландер-Бей жил  в  большом,  увенчанном  башней  белоснежном  здании,
которое вполне могло сойти за дворец. Его апартаменты раскинулись  в  центре
города;  совсем  недалеко  от  христианского  квартала.  Не   думаю,   чтобы
кто-нибудь еще здесь обладал таким  огромным  участком,  обнесенным  высокой
оградой. По сравнению со  скромным  убежищем  Папы,  дом  Сейполта  выглядел
походным Шатром бедуина. Но сержант Хаджар вез меня не в том направлении.  Я
сказал об этом легавому ублюдку.
   - Разреши мне самому вести машину, - ответил он сварливо.  Хаджар  назвал
меня "ил-магриб". Магриб означает "закат"; а еще так называют огромный кусок
Северной Африки, где живут "некультурные идиоты" -  алжирцы,  марокканцы,  в
общем, жалкие отбросы вроде меня. Многие друзья называют меня магрибцем, и я
не обижаюсь, понимая, что это просто прозвище или добродушное  подшучивание.
Но в устах Хаджара оно превращается в оскорбление.
   - Дом Папы в двух с половиной милях позади нас, - заметил я.
   - Неужели ты думаешь, что я не знаю этого? Господи, как бы  мне  хотелось
приковать тебя наручниками к  столбу  минут  на  пятнадцать  где-нибудь  без
свидетелей.
   - Хаджар, ради Аллаха, скажи, куда ты меня везешь? - Но  он  дал  понять,
что больше не станет отвечать на вопросы; в конце концов я  сдался  и  молча
рассматривал проносящиеся мимо дома. Ездить с Хаджаром  было  почти  так  же
интересно, как с безумным американцем: ты ни черта не понимаешь,  не  вполне
уверен, куда вы направляетесь и доберетесь ли целыми до места назначения.
   Легавый остановил машину на заасфальтированной подъездной дорожке  позади
мотеля на  восточной  окраине  города.  Стены,  сложенные  из  шлакобетонных
блоков, были выкрашены в бледно-зеленый  цвет;  вместо  неоновой  рекламы  с
названием маленький щиток, где было написано  от  руки:  "Мотель.  Свободных
мест нет".
   Гостиница,  на  вывеске  которой  красуется  объявление   о   перманентом
отсутствии номеров, - довольно странное зрелище.  Хаджар  вылез  из  машины,
открыл заднюю дверцу, и я почти вывалился наружу. Постоял, расправил плечи и
попытался собраться; треугольники страшно  взвинтили  меня.  Чувство  страха
плюс действие наркотиков привели к жутким резям в животе,  головной  боли  и
внутреннему напряжению, граничащему с нервным срывом.
   Я последовал за Хаджаром, мы остановились у двери девятнадцатого номера.
   Сержант  несколько  раз  постучал  -  вероятно,  что-то  вроде  условного
сигнала. Нам открыл человек,  больше  походивший  на  каменную  глыбу,  или,
точнее, громадный булыжник. Камень не может думать  или  говорить,  поэтому,
когда он произнес  что-то,  я  был  ошеломлен.  "Булыжник"  кивнул  Хаджару,
который не ответил на приветствие, а молча  повернулся  и  пошел  к  машине.
Булыжник посмотрел на меня; очевидно до него никак  не  доходило,  откуда  я
взялся. Потом громила все-таки сообразил, что этого человека,  должно  быть,
привез Хаджар и его надо впустить в комнату.
   - Проходи, -  эти  гулкие  скрежещущие  звуки  походили  на...  на  голос
булыжника, который по воле Аллаха обрел дар речи.
   Я внутренне содрогнулся, протискиваясь мимо него.  В  комнате  находились
еще один Говорящий Булыжник и Фридландер-Бей, сидящий у раскладного  столика
между огромной кроватью и комодом.  Мебель  была  европейской,  но  довольно
старой.
   Увидев меня, Папа поднялся. Он был около пяти с лишним футов  ростом,  но
весил  почти  двести  фунтов.  Бей  предпочитал  одеваться  просто:   беглая
хлопчатобумажная рубашка, серые штаны  и  сандалии.  Он  не  носил  колец  и
каких-либо  иных  украшений.  Несколько  оставшихся  прядей  седеющих  волос
зачесаны назад; взор блестящих карих глаз казался кротким и ласковым.  Глядя
на Папу, с трудом верилось, что перед тобой - самый  влиятельный  человек  в
городе.
   Наконец Папа поднял руку, почти заслонив лицо.
   - Мир тебе, - сказал он.
   Я прикоснулся к сердцу и губам.
   - И с тобой да пребудет мир.
   Он не очень-то рад видеть меня. Однако  ритуал  гостеприимства  ненадолго
обеспечит мою неприкосновенность и даст время собраться с мыслями. Но о  чем
я должен думать? Как победить парочку Говорящих Булыжников  и  выбраться  из
мотеля?
   Папа снова сел.
   - Пусть не покинет  тебя  благополучие,  -  сказал  он,  указав  на  стул
напротив.
   - Пусть не покинет тебя благополучие и благословение Божие, - ответил я.
   Как только представится возможность, я попрошу  стакан  воды  и  заглотаю
побольше таблеток паксиума. Я опустился на стул.
   Он, не отрываясь, смотрел мне прямо в глаза.
   - Как твое здоровье? - В голосе Папы не слышалось дружеской теплоты.
   - Хвала Аллаху, хорошо, - ответил я. Страх снова начал сжимать сердце.
   - Мы давно не видели тебя, - произнес Фридландер-Бей. - Ты  заставил  нас
страдать от одиночества.
   - Да оградит тебя Аллах от одиночества и тоски.
   Второй Булыжник принес кофе.  Папа  поднял  чашку  и  отхлебнул  из  нее,
показывая, что питье не отравлено. Потом протянул чашку мне:
   - Угощайся. - Но в голосе его не чувствовалось радушия. Я принял кофе:
   - Пусть в твоем доме никогда не переведется кофе.
   Мы выпили несколько чашек. Папа откинулся на стуле и несколько  мгновений
молча изучал меня.
   - Ты оказал мне честь, - произнес он наконец.
   - Да сохранит и оградит тебя Аллах.  -  На  этом  закончилась  формальная
часть, причем она прошла по явно укороченной  программе.  Теперь  надо  быть
начеку... Но я начал с того,  что  вытащил  коробку  с  пилюльками,  выскреб
оттуда все  транквилизаторы  и  проглотил  их,  запивая  кофе.  Четырнадцать
паксиумов.
   Некоторые сочтут это довольно большой дозой; я - нет. Могу назвать многих
людей, которые запросто меня перепьют, - например, Ясмин, - но что  касается
пилюлек, тут я чемпион из чемпионов, и за свой титул держусь крепко.
   Четырнадцать  десятимиллиграммовых  таблеток  только   чуточку   уменьшат
напряжение, да и то если повезет. Мне понадобится дополнительное горючее для
настоящего старта. Четырнадцати паксиумов хватит только для разогрева.
   Фридландер-Бей протянул чашку слуге, который вновь наполнил ее  дымящимся
напитком. Он немного отхлебнул, не спуская с меня  глаз,  аккуратно  опустил
чашку на столик и произнес:
   - Ты знаешь, что мне служит множество разных людей.
   - Истинная правда, о шейх, - ответствовал я.
   - Множество людей, которые видят во мне опору своего  существования.  Для
них я не только "кормящая рука", но гораздо больше.  В  их  суровом  мире  я
гарантирую безопасность  и  спокойную  жизнь.  Мои  люди  знают,  что  могут
рассчитывать  на  щедрое  вознаграждение  и   иные   милости,   пока   будут
добросовестно работать на меня.
   - Да, о шейх. - Кожа на  лице  и  руках  все  больше  зудела  под  коркой
запекшейся крови. Он кивнул:
   - Поэтому, когда до меня доходит грустная весть о том, что  еще  один  из
моих Друзей призван Аллахом в рай, меня охватывает печаль, словно я  потерял
часть своей души. Я забочусь о том, чтобы достойно жили все, так  или  иначе
связанные со мной, начиная  с  доверенных  помощников  и  кончая  беднейшим,
ничтожнейшим нищим-попрошайкой, который в меру своих слабых сил служит мне.
   - О шейх, ты щит, заслоняющий народ от бедствий!
   Он отмахнулся, устав от восхвалений, с которыми я  постоянно  встревал  в
его речь.
   - Люди уходят из жизни по-разному. Одно дело - естественная смерть, о мой
племянник. Всех нас ожидает кончина, от могилы не  спрятаться,  не  убежать.
Увы, любой кувшин когда-нибудь разбивается. Мы должны научиться со смирением
принимать неминуемость смерти; больше  того,  следует  с  надеждой  ожидать,
когда придет и твой черед пребывать в вечной радости и  вкушать  от  райских
плодов. Но бывает так, что нить жизни обрывается раньше  отмеренного  срока.
Преждевременная смерть - совсем другое дело:  это  прямой  вызов  могуществу
Аллаха.  В  таком  случае  необходимо  восстановить  справедливость.  Нельзя
воскресить к жизни убитого, но можно и  нужно  отомстить  за  него,  покарав
того, кто оборвал священную нить. Ты понимаешь, о чем я говорю?
   - Да, о шейх. - Как быстро до Папы долетело известие о смерти Сонни.
   Наверное,  Насир,  перед  тем  как   связаться   с   полицией,   позвонил
Фридландер-Бею.
   - Что ж, тогда я задам тебе такой вопрос: как отплатить за убийство?
   Наступило  гнетущее  молчание.  Существовал  только  один.  ответ,  и   я
помедлил, обдумывая, как лучше обосновать свою защиту.
   - О шейх, - произнес я  наконец,  -  лишь  смерть  искупает  смерть.  Вот
единственный  способ  расплаты.  Сказано  в  Правой  Стезе:   "О   верующие,
предписано вам мщение за убитых".
   Оказано также: "В отмщении -  жизнь,  и  обладающие  разумом..."  (Правая
Стезя, или Истинный Путь, - имеется в виду Коран, сура 2 "Корова", аяты 178,
179). Но в другом месте нам ниспослано: "Душу за душу, око за  око,  нос  за
нос, ухо за ухо, зуб за зуб, и за увечье членов - отмщение, а если кто подал
милостыню за это, то это ему искупление. И те, что не судят  согласно  тому,
что ниспослал Аллах, - свершают злодеяние" (Сура 5 "Трапеза",  аят  45  Пер.
Б.Я.Шидфар ). Я невиновен в этом  убийстве,  о  шейх,  а  неправедная  месть
преступление худшее, чем само убийство.
   -  Аллах  велик,  -  прошептал  Фридландер-Бей.  Он  смотрел  на  меня  с
изумлением. - Я слышал, что ты неверующий, сын  мой,  и  это  причиняло  мне
боль. И все же ты демонстрируешь неплохое Знакомство с Благородным  Кораном.
- Он поднялся со своего места  и  потер  лоб,  затем  подошел  к  просторной
постели и лег  на  покрывало.  Я  хотел  повернуться  к  нему,  но  огромная
коричневая лапа, словно  гиря,  опустилась  на  плечо  и  заставила  принять
прежнее положение. Теперь я мог созерцать лишь стул, на котором  только  что
сидел Папа, но, когда он заговорил, отчетливо слышал  каждое  слово.  -  Мне
сказали, что из всех жителей Будайина только  ты  имел  вескую  причину  для
того, чтобы убить этого человека.
   Я прокрутил в памяти события прошедших месяцев: честное  слово,  не  могу
вспомнить даже когда я в последний раз поздоровался с Сонни! Всегда старался
держаться  подальше  от  "Красного  фонаря";  никаких   дел   с   обрезками,
гетеросеками и фемами, находившимися под  опекой  одноглазого,  я  не  имел,
общих друзей  и  даже  знакомых  у  нас  не  было,  если  не  считать  Фуада
иль-Манхуса, который никак не мог считаться моим приятелем. Кстати, он также
не входил в число приятелей Сонни.
   Но понятие мести у арабов  такое  же  сложное  и  многостороннее,  как  у
уроженцев Сицилии. Возможно, Папа знал о  столкновении,  случившемся  многие
месяцы или даже годы назад, о котором я успел начисто позабыть.
   - У меня нет ни единой причины для убийства, - сказал я дрожащим голосом.
   - Мне совсем не нравятся отговорки, о мой племянник. Часто,  очень  часто
приходится задавать  людям  подобные  трудные  вопросы,  и  каждый  раз  они
начинают с увиливаний и отговорок. Такое продолжается,  пока  один  из  моих
слуг не убеждает их прекратить.  Следующая  стадия  -  ответы,  которые  уже
нельзя назвать увиливанием, ибо, увы,  они  просто  лживы.  И  снова  гостей
приходится вразумлять, дабы они не тратили понапрасну драгоценное  время.  -
Он говорил негромко, голос казался усталым. Я  снова  попытался  повернуться
лицом к Папе, и снова могучая каменная десница сжала плечо; на этот раз было
гораздо больнее. Папа продолжал:
   - Рано или поздно человек с нашей помощью начинает  понимать,  что  самое
разумное - говорить правду, ничего не скрывая. Однако слишком часто я вижу с
болью, во что превращаются к тому времени гости. Поэтому мой совет тебе: как
можно быстрее и без нашей помощи перейди от  увиливаний  и  лжи  -  а  лучше
вообще избежать их к правдивым ответам. От этого выиграем все мы.
   Рука по-прежнему давила на плечо. Казалось, кости постепенно расплющивают
под прессом и скоро они превратятся в белую пыль... Я не издал ни звука.
   - Ты был должен моему другу не