Джо-Мама  посмотрела  на  меня  с   деланно   обиженным,   наивно-детским
выражением.
   - Да это все знают, Мадрид. Правда ведь, Роки? Только верят с трудом. Ну,
сам понимаешь... Чтобы ты позволил всадить проволоку себе в мозги,  -  разве
такое возможно, а? Все равно что поверить: Хасан  бесплатно  раздает  ковры,
или ружья, или что-то еще, своим первым двадцати посетителям.
   - Давай-ка обещанное пиво, - сказал я устало. Роки нацедила  мне  кружку;
непонятно только, даром меня поят; или, раз я отказался, придется платить.
   - За счет заведения, - великодушно объявила Джо-Мама.
   - Спасибо, Мама, - ответил я, - но не беспокойся, я  не  позволю  всадить
проволоку себе в мозги. - Я жадно хлебнул из кружки. - Мне  наплевать,  кто,
что, кому сказал и от кого кто слышал.  Это  говорю  тебе  я,  Марид  Одран:
никогда не позволю засадить проволоку себе в мозги. Компрене?
   Джо-Мама пожала плечами. Наверное, не  поверила:  в  конце  концов,  чего
стоило мое слово против коллективного мнения Улицы? - Хочу рассказать  тебе,
что случилось здесь прошлой ночью. - Она приготовилась поведать мне одну  из
своих бесконечных, но захватывающих историй. В общем-то я бы с удовольствием
послушал час-другой, - надо же быть  в  курсе  последних  событий.  Но  меня
спасли.
   - Ага, вот ты где! - завопила Ясмин, врываясь в бар и злобно  замахиваясь
на меня сумкой. Я наклонил голову, поэтому удар пришелся вскользь.
   - Какого черта... - начал я.
   - Ну-ка,  ребятки,  переносите  свои  разборки  на  улицу,  -  машинально
отреагировала  Джо-Мама.  Эта  фраза  -  первое  предупреждение   зачинщикам
беспорядков. Она явно удивилась не меньше, чем я.
   Ясмин была не расположена никого слушать. Схватила меня за руку, - сил  у
нее не меньше, чем у меня, - сдавила запястье, словно наручниками.
   - Ну-ка, пошли, ты, недоносок, - прошипела она.
   - Ясмин, ради Бога, заткнись и оставь меня в покое, - сказал я.  Джо-Мама
медленно поднялась: второе вежливое предупреждение, но Ясмин Не обратила  на
хозяйку никакого внимания. Она все еще держала меня,  как  в  клещах;  потом
потянула на улицу.
   - Пойдешь со мной, - угрожающе произнесла она, - я  должна  тебе  кое-что
показать, паршивый пес.
   На этот раз я по-настоящему разозлился. И это еще мягко сказано:  никогда
раньше не испытывал я такого бешенства. К тому же все еще не понимая, о  чем
она говорит.
   - Дай девочке хорошенькую пощечину, чтобы  она  успокоилась,  -  крикнула
из-за прилавка Роки.
   В фильмах это  всегда  благотворно  действует  на  истеричных  героинь  и
нервных молодых полицейских. Но не думаю,  чтобы  такое  средство  успокоило
Ясмин. Скорее всего, она просто даст мне сдачи (то есть изобьет хорошенько),
после чего придется делать то, что скажет моя подружка. Я  поднял  руку,  за
которую она все еще цеплялась, неожиданно повернул, схватил  ее  запястье  и
вывернул за спину.
   Ясмин вскрикнула от боли. Я нажал сильнее, и она завопила.
   - Это за то, детка, что ты обзывала меня разными нехорошими словами, тихо
прорычал я ей на ухо. - Если хочешь, можешь хулиганить дома,  но  только  не
при моих друзьях.
   - Хочешь получить по-настоящему? - процедила она сквозь зубы.
   - Попробуй.
   - Потом, - сказала она и повторила:
   - Мне надо что-то тебе показать.
   Я отпустил ее; Ясмин помедлила,  растирая  руку.  Потом,  схватив  сумку,
ногой распахнула дверь. Я  взглянул  на  Роки,  красноречиво  подняв  брови;
Джо-Мама довольно улыбалась. Еще бы, из этого эпизода (после соответствующей
обработки) получится замечательная сплетня - лучшая в ее богатом репертуаре.
Наконец-то Джо-Мама займет первое место во всем квартале!
   Я вышел вслед за Ясмин. Она повернулась  ко  мне,  но  не  успела  ничего
сказать - я крепко схватил ее правой рукой за горло и, приподняв,  прижал  к
древней кирпичной стене. Девочке больно? Что ж, тем лучше!
   - Ты никогда больше так не сделаешь, -  произнес  я  обманчиво  спокойным
голосом. - Ясно? - Испытывая извращенное, садистское удовольствие. я  сильно
ударил ее головой о стену.
   - Я тебе еще вставлю, сука поганая!
   - Давай, урод, если воображаешь, что ты все еще мужчина, - ответил  я.  И
тут Ясмин зарыдала. У меня сразу упало сердце. Я  осознал,  что  только  что
совершил самый  позорный  поступок  в  своей  жизни,  и  не  знал,  как  его
исправить. Я мог проползти  на  коленях  до  самой  Мекки,  чтобы  заслужить
прощение, и Аллах, скорее всего, помиловал бы меня - но только не  Ясмин!  С
удовольствием отдам все, что имею, все,  что  способен  украсть,  только  бы
как-то стереть из нашей памяти последний эпизод. Но сделать это  невозможно,
и нам обоим будет трудно забыть его, - Марид, - шептала  она  в  промежутках
между рыданиями.
   Я обнял ее. Что тут сказать? Мы крепко  прижались  друг  к  другу;  Ясмин
заливалась слезами, да и мне тоже хотелось поплакать немного. Так мы  стояли
неподвижно целых пять (или десять, или пятнадцать?) минут... Мимо  проходили
люди, старательно делая вид, что нас не замечают. Джо-Мама приоткрыла дверь,
высунула голову и сразу же нырнула обратно. Через  минуту,  словно  случайно
просто полюбоваться на прохожих, которых почти не было на этой темной улице,
выглянула Роки. Мне  было  наплевать.  Я  ни  о  чем  не  думал,  ничего  не
чувствовал; просто прижимал к себе Ясмин, а она обвивала меня руками...
   - Я тебя люблю, -  наконец  пробормотал  я.  Самые  лучшие  слова,  если,
конечно, произнести их в подходящий момент.
   Мы взялись за руки и медленно побрели через весь Будайин.  Казалось,  что
мы прогуливаемся, но некоторое время спустя я понял, что Ясмин куда-то  меня
ведет.
   Почему-то я был уверен, что мне не захочется  смотреть  на  то,  что  она
желает продемонстрировать.
   Труп был засунут в большой пластиковый мешок для мусора. Кто-то разбросал
мешки, и тот, в котором лежала Никки, разрезали,  так  что  она  раскинулась
прямо на мокрых грязных камнях, вымостивших узкий тупичок.
   - Это ты виноват в том, что ее убили, - всхлипнув, сказала  Ясмин.  -  Не
очень-то ты старался ее найти.
   Держась за руки, мы постояли молча, глядя на мертвую Никки. Я давно знал,
что когда-нибудь увижу ее вот так - мертвой,  засунутой  в  мусорный  мешок.
Думаю, знал это еще в самом начале, когда была убита Тамико и  Никки  что-то
пыталась сказать мне по телефону.
   Выпустив руку Ясмин, я встал на колени возле трупа. Никки была вся залита
кровью, пламеневшей на фоне темно-зеленого мешка  и  серых  замшелых  камней
мостовой.
   - Детка, - сказал я, взглянув на застывшее лицо Ясмин, -  наверное,  тебе
не очень полезно смотреть на все это. Может быть, позвонишь Оккингу, а потом
отправишься домой? Я скоро вернусь.
   Ясмин слабо махнула рукой.
   - Я позвоню Оккингу, - мертвым голосом произнесла она, - но  мне  сегодня
надо работать.
   - Пошли Френчи ко всем чертям, - посоветовал я. - Мне хочется,  чтобы  ты
провела ночь дома. Послушай, дорогая, побудь немного со мной.
   - Ладно, - кивнула Ясмин, улыбнувшись сквозь слезы.
   Главное, что мы не поссорились всерьез.  Еще  немного  усилий  -  и  наша
любовь будет совсем как  новенькая;  может  быть,  станет  даже  крепче.  По
крайней мере, я на это надеялся.
   - Как ты узнала, что она здесь? - спросил я нахмурившись.
   - Тело нашла Бланка, - объяснила Ясмин. - Она ходит мимо, когда  работает
в баре. - Ясмин  показала  на  дверь  в  глухой  кирпичной  стене,  покрытой
облупившейся серой краской.
   Я кивнул и постоял немного, глядя, как  Ясмин  медленно  бредет  к  ярким
огням улицы. Потом снова повернулся к изуродованному телу Никки. У нее  было
перерезано горло, на запястьях и шее багровые отметины  -  следы  ожогов,  -
порезы и колотые раны по всему телу. Убийца действовал с большим  умением  и
затратил на Никки больше времени, чем на Тами или Абдуллу. Я уверен, что при
осмотре судебный врач обнаружит также, что ее изнасиловали.
   Одежда и сумка Никки тоже были засунуты в мешок. Я  внимательно  осмотрел
все тряпки, но ничего не нашел. Достал сумку; для этого пришлось  приподнять
голову Никки. Ей нанесли страшный удар по черепу  -  волосы,  кровь  и  мозг
слиплись в единую отвратительную массу. Рассекли  шею  от  уха  до  уха  так
глубоко, что голова едва держалась. В жизни  не  видел  подобного  зверства!
Слегка очистив от мусора мостовую вокруг мешка, я осторожно уложил  тело  на
растрескавшиеся камни. Потом отошел на несколько шагов,  упал  на  колени  и
выблевал все, что съел за день. Я корчился, тело  сводили  спазмы,  пока  не
заболели мышцы живота. Когда рвота немного унялась, я  заставил  себя  снова
подойти к  телу  и  осмотрел  сумку  Никки.  Два  предмета,  найденные  там,
заслуживали  самого  пристального  внимания:  медное  изображение  скарабея,
которое я видел в доме Сейполта,  и  грубо  сработанный  модик,  похожий  на
самоделку. Я положил находки в  свою  сумку,  выбрал  из  наваленных  вокруг
мешков  наименее  вонючий  и  употребил  его  вместо  молитвенного  коврика,
расположившись со всем возможным при  данных  обстоятельствах  комфортом.  Я
вознес молитву Аллаху за душу Никки и стал ждать озарения.
   - Ну ладно, - наконец тихо произнес я, оглядывая зловонный  тупичок,  где
нашла упокоение и последний приют Никки. - Утром я подправлю себе мозги.
   Мактуб. Пусть будет так. Решено.

Глава 12

   Почти все мусульмане по природе своей подвержены  суевериям.  На  пути  к
юдоли слез - земле, сотворенной Аллахом,  -  нас  сопровождают  всевозможные
джинны, ифриты, чудища, ангелы и  черти,  шайтаны.  Кроме  того,  существуют
колдуны, обладающие очень опасным супероружием - таинственными силами, самая
страшная из которых - сглаз. Люди с дурным глазом встречаются часто. Все это
не значит, что мусульманская культура более  иррациональна,  чем  какая-либо
другая; каждая придумала свой  фирменный  набор  невидимых  враждебных  сил,
подстерегающих беззащитного человека.  Обычно  среди  духов  гораздо  больше
врагов, чем друзей или покровителей, хотя в различных Писаниях  говорится  о
"несчетном ангельском  воинстве"  и  тому  подобном.  Может  быть,  их  всех
посадили в кутузку с тех пор, как изгнали шайтана из рая. Не знаю.
   Как бы то ни было, одно из  суеверий,  распространенных  среди  некоторых
мусульман, особенно кочевых племен и прозябающих в дикости феллахов  Магриба
(родственников моей матери), - это обычай называть  новорожденного  младенца
словом, обозначающим какое-нибудь  несчастье  или  вообще  что-то  скверное,
чтобы предохранить его от зависти  злого  духа  или  колдуньи.  Мне  однажды
сказали, что так поступают во всем мире, даже в тех местах, где  никогда  не
слышали о нашем пророке, да благословит его Аллах и  да  приветствует.  Меня
назвали Марид, что означает "больной", в надежде,  что  я  не  буду  болеть.
Вроде бы подействовало! У меня удалили воспаленный аппендикс  несколько  лет
назад, но ведь это обычная, рутинная операция, и других проблем со здоровьем
пока не было. Думаю, я обязан подобному везенью передовым  методам  лечения,
применяющимся в наше время,  изобилующее  разнообразными  чудесами,  но  кто
знает? Хвала Аллаху, Милостивому, Милосердному, Повелителю  миров...  и  так
далее.
   Я не был завсегдатаем больниц. Поэтому, когда очнулся,  мне  понадобилось
немало времени, чтобы осознать, где я, а потом еще столько же, чтобы понять,
как меня занесло в такое приятное  место.  Перед  глазами  расстилался  лишь
сероватый туман.
   Я моргал и моргал, но глаза словно залепили песком, смешанным с медом.
   Попытался поднять руку,  прижатую  к  сердцу,  чтобы  потереть  веки,  но
почувствовал страшную  слабость:  расстояние  от  груди  до  лица  оказалось
непреодолимым.  Я  снова  моргнул  и  прищурился.  В  конце  концов  удалось
разглядеть двоих субъектов в белых халатах, стоящих в  ногах  моей  кровати.
Один из мужчин - совсем молодой, чернобородый, с приятным звучным голосом, -
держал больничную карту и инструктировал своего коллегу:
   - Господин Одран не доставит нам особого беспокойства.
   Второй был намного старше,  с  седыми  волосами  и  хриплым  голосом.  Он
кивнул:
   - Медикаменты? Чернобородый нахмурился:
   - Это особый случай. Он может получать все, что  пожелает,  разумеется  с
разрешения врачей. Но, как я понимаю, врачи дадут разрешение сразу  же,  как
только парень попросит. В любое время.
   Седовласый возмущенно фыркнул:
   - Он что, победитель какого-нибудь конкурса? Бесплатный отдых в  больнице
плюс любые, самые дорогие наркотики?
   - Говори потише, Али. Он лежит неподвижно, но вполне может тебя услышать.
   Не знаю, кто он такой, но с ним обращаются как с  заморским  принцем  или
кем-то в этом роде. Лекарства, затраченные на то, чтобы он  не  почувствовал
ни малейшей боли, могли бы избавить от страданий дюжину несчастных в  палате
для бедных.
   Я сразу почувствовал себя грязной свиньей. Какая-то совесть сохранилась и
у меня. Я не просил, чтобы со мной цацкались подобным  образом,  по  крайней
мере не помнил этого. Надо положить всему конец, и чем  скорее,  тем  лучше.
Ну, по крайней мере, хотя бы ограничить... Мне не хотелось выступать в  роли
шейха.
   Чернобородый продолжил, уставившись в карту:
   - Господину Одрану сделали весьма сложную внутричерепную операцию.
   Круговые имплантации, и, насколько я понимаю, экспериментальные.  Поэтому
он должен соблюдать длительный  постельный  режим.  Могут  быть  неожиданные
побочные эффекты.
   У меня засосало под ложечкой. Какие еще побочные  эффекты?  Никто  раньше
даже не упоминал об этом.
   - Сегодня же вечером посмотрю его карту, - отозвался седовласый.
   - Большую часть времени он спит и вас особенно не побеспокоит. Господи, с
эторпиновым пузырем и инъекциями он может проспать десять-пятнадцать лет!
   Без всякого сомнения,  костоправ  недооценивал  удивительную  способность
моей печени и энзимной системы выводить всякую  гадость  из  организма.  Все
почему-то вечно думают, что я преувеличиваю возможности моего организма.
   Они направились к выходу. Старший открыл  дверь  и  вышел  из  палаты.  Я
попытался  заговорить  -  из  горла  не  вылетело  ни  звука,  словно  я  не
пользовался голоcовыми связками уже много месяцев. Попытался снова. Раздался
хриплый шепот.
   Я с трудом глотнул и пробормотал:
   - Эй, брат.
   Чернобородый положил мою карту на  консоль  какого-то  сложного  прибора,
стоящего   у   кровати,   и   повернулся   ко   мне,   стараясь    сохранить
бесстрастно-безразличный вид.
   - Через секунду вернусь, господин Одран, - спокойно сказал  он.  Вышел  и
закрыл за собой дверь.
   Палата была  чистенькая,  без  излишеств,  но  довольно  комфортабельная;
никакого сравнения с палатами для бедных, где я лежал, когда мне удалили мой
лопнувший аппендикс. Очень неприятный эпизод; хорошего в нем было только то,
что мне все-таки спасли жизнь, хвала Аллаху, и я  познакомился  с  соннеином
(дважды восхвалим Аллаха). Лечение в палате для бедных нельзя назвать чистой
филантропией. Конечно, феллахи, которые не могли заплатить  врачу,  лечились
бесплатно, но больничное начальство взяло за правило  предоставлять  штатным
врачам, практикантам и  студентам-медикам,  а  также  сестрам  и  фельдшерам
возможность на практике  ознакомиться  с  максимальным  числом  необычных  и
редких  случаев.  Каждый,  кто  тебя  осматривает,  берет  кровь  или  мочу,
накладывает повязки или делает небольшие хирургические операции, мало знаком
со своей профессией. Нет, эти люди относились к своим обязанностям  серьезно
и добросовестно, беда в том, что у них не было  никакого  опыта:  они  могли
превратить самую простую процедуру в изощренную пытку.
   В моей чистенькой одиночной палате все было  по-иному.  Удобная  постель,
чистота, сравнительно просторное помещение и  никакой  боли.  Полный  отдых,
абсолютный покой и идеальный уход, плюс квалифицированный персонал.  Царский
подарок Фридландер-Бея. Но скоро мне придется расплачиваться за его доброту.
Уж он об этом позаботится.
   Наверное, я задремал, потому что внезапно  проснулся,  разбуженный  шумом
открывшейся двери. Я ожидал увидеть  чернобородого,  но  вместо  него  вошел
молодой  человек  в  зеленом  хирургическом  комбинезоне.   Сильный   загар,
блестящие карие глаза и самые пышные черные усы,  которые  мне  когда-нибудь
доводилось  видеть.  Я  представил  себе,  как  доктор  запихивает  их   под
хирургическую маску перед операцией, и улыбнулся.
   - Ну, как сегодня наши дела? - спросил он, не глядя на  меня.  Просмотрел
карту, потом повернулся к приборам у кровати, нажал на какие-то  клавиши,  и
на экранах замелькали изображения. Врач словно воды в рот набрал:  не  цокал
языком, что часто делают лекари, желая показать,  как  сильно  их  беспокоит
здоровье пациента, не гудел  себе  под  нос,  чтобы  вселить  бодрость,  что
раздражает не меньше. Глядя на сменяющиеся ряды цифр на  дисплее,  он  молча
подкручивал кончики своих необыкновенных усов. Наконец обернулся  ко  мне  и
спросил:
   - Как вы себя чувствуете?
   - Хорошо, - бесцветным голосом проскрипел я.
   Сталкиваясь с врачами, я всегда подозревал, что  они  хотят  вытянуть  из
меня некую особую информацию, но никогда не  спрашивая  прямо:  боятся,  что
больной соврет и скажет то, что, как ему кажется,  им  желательно  услышать.
Поэтому ходят вокруг да около, как будто трудно догадаться, что им нужно,  и
наврать с три короба.
   - Боли?
   - Немного. - Ложь: я был напичкан наркотиками по самую  макушку,  теперь,
увы, выбритую.
   Никогда не говорите врачам, что у  вас  нет  болей,  они  тут  же  снизят
полагающуюся вам дозу анонидов.
   - Спали?
   - Да.
   - Что-нибудь поедите, а?
   Я задумался. Хотя прямо в вену на тыльной стороне ладони по трубке  капал
раствор глюкозы, я умирал от голода.
   - Нет, - отказался я.
   - Утром сможем дать вам какое-нибудь легкое питье. Вставали с постели?
   - Нет.
   - Хорошо. Не вставайте еще несколько дней. Головокружение?  Онемение  рук
или ног? Какие-нибудь необычные  ощущения  -  яркий  свет,  громкие  голоса,
галлюцинации, что-нибудь вроде этого?
   Галлюцинации? Я бы не признался в этом,  даже  если  бы  испытывал  нечто
подобное.
   - Ну что ж, все в порядке, господин Одран. Все идет по плану.
   Судя по всему, доктор был Турок: я с трудом разбирал его речь,  когда  он
говорил по-арабски; врач тоже не сразу понимал меня.
   - Хвала Аллаху. Сколько я уже здесь нахожусь?
   Доктор искоса взглянул на меня, потом снова посмотрел в карту.
   - Чуть больше двух недель.
   - Когда мне сделали операцию?
   - Пятнадцать дней назад. До этого вы двое суток находились в больнице; мы
готовили вас к операции.
   - Угу.
   До конца рамадана осталось меньше  недели.  Интересно,  что  случилось  в
городе за мое отсутствие? Я искренне надеялся, что хотя бы несколько  друзей
и знакомых остались  в  живых.  А  если  что-нибудь  стряслось  -  убийство,
например, виноват Папа. Обвинять Папу - все равно что хулить  Бога:  тот  же
эффект, те же результаты. Вряд ли найдется адвокат,  который  согласился  бы
вести дело против них.
   - Скажите, господин Одран, вы помните, что произошло перед тем,  как  вас
прооперировали?
   Вопрос не из легких. Я задумался;  это  было  все  равно  что  нырнуть  в
скопление  штормовых  облаков,  где   таились   страх,   отчаяние,   мрачные
предчувствия... Смутно вспоминались резкие голоса, чьи-то руки  перекатывали
меня по кровати; вспышки резкой боли. Кто-то, кажется, произнес:
   "Не тяните за ту сторону". Не знаю, чьи это были слова и что они значили.
   Я старался воскресить в памяти хоть что-то реальное. Наконец  понял,  что
не знаю, как очутился в операционной и даже как вышел  из  дому  и  попал  в
больницу.
   Последнее, что стоит у меня перед глазами... Никки!
   - Моя знакомая, - сказал я. Перехватило горло и пересохло во рту.
   - Та, которую убили? - уточнил доктор.
   - Да.
   - Это было почти три