й свет, в уши  бьет  непереносимо  громкий  шум,  тело
раздирают  наждаком  шайтаны,  в  нос  лезет  непередаваемо  мерзкая   вонь,
тошнотворная гадость забила рот... Я был готов умереть, лишь  бы  избавиться
от всего этого. Готов растерзать любое живое существо, оказавшееся рядом.
   Я схватил Хасана за руки и вонзил зубы  в  его  горло.  В  лицо  брызнула
горячая кровь; помню, я еще подумал, какой у нее замечательный вкус... Хасан
дико взвыл от боли и страха; он стал бить меня по голове, но не в силах  был
оторвать от себя охваченное бессмысленной яростью,  отчаянием  и  паническим
ужасом животное, в которое я превратился. Его тело извивалось в моих  руках,
мы вместе свалились на пол. Шииту удалось отползти в  сторону.  Он  вскочил,
вставил новую обойму в игломет, нажал на спуск, вгоняя в мое тело  заряд  за
зарядом. Я снова прыгнул, опять вцепился ему в горло, разрывая зубами плоть,
выдавливая пальцами глаза. Теперь кровь заструилась по рукам,  теплая  кровь
врага... Хасан издавал ужасные вопли, но их почти перекрывал  мой  надсадный
животный вой.
   Черная училка безжалостно терзала меня, словно  едкой  кислотой  разъедая
мозг.
   Даже поединок, высвободивший всю звериную страсть и ненависть, не  принес
мне ни капли облегчения, не избавил  от  бесконечной,  монотонной  пытки.  Я
кусал, рвал, грыз окровавленную тушу, которую некогда называли Шиитом.
   Очнулся я в госпитале, одиннадцать дней  спустя,  до  предела  накачанный
транквилизаторами. Я узнал, что терзал Хасана, пока жизнь не покинула его, и
продолжал калечить уже бездыханное тело. Хасан  сполна  заплатил  за  смерть
Никки и остальных, но по сравнению с тем, что  сделал  я,  все  преступления
Шиита казались невинными детскими играми.  Я  грыз  и  рвал  труп,  пока  не
превратил его в бесформенную груду мяса и костей, так что полиции с  большим
трудом удалось установить  личность  покойного.  То  же  самое  я  сделал  с
Оккингом.

Глава 20

   Перед  выходом  из   госпиталя   меня   напутствовал   доктор   Еникнани,
добродетельный турок. Мне здорово досталось от Хасана, но, к счастью,  я  не
помнил, как  это  произошло.  Порезы,  ушибы,  иглы,  засевшие  в  теле,  не
представили особой проблемы для медиков. Доктора просто починили мое бренное
тело и, словно мумию, запеленали с ног до головы. На сей раз никаких строгих
неприветливых санитаров - за всем следил компьютер. Врач  вводил  программу:
перечень  наркотиков,  дозировка,  максимальное  количество,   которое   мне
разрешается. Чтобы получить очередную  порцию,  достаточно  было  нажать  на
кнопку. Если же я делал это слишком часто, попросту ничего не происходило. А
если ухитрялся дождаться урочного часа, компьютер сам вводил соннеин прямо в
капельницу. Я провалялся почти три месяца, а когда наконец  вышел  на  волю,
мой зад оставался гладким, как у младенца. Вот было бы здорово  -  раздобыть
хотя бы один такой автоматический впрыскиватель! На рынке  уличной  торговли
наркотиками произошла бы настоящая революция. Правда, кое-кто  в  результате
потеряет работу, но такова уж цена прогресса.
   Я провалялся так долго  не  из-за  ран  и  прочих  физических  страданий,
которые пришлось претерпеть, пока я делал из Хасана суповой набор. По правде
говоря, подобными травмами занимаются в отделении неотложной помощи, и через
несколько  часов  пациент  спокойно  обедает  или  танцует  с   какой-нибудь
красоткой. Подлинную проблему для врачей представлял мой мозг. Я совершил  и
увидел слишком много жутких вещей, поэтому доктор  Еникнани  и  его  коллеги
боялись избавить меня  от  черной  училки  и  приставок,  которые  блокируют
чувства, понимая, что в незащищенный  рассудок  хлынет  поток  информации  о
происшедшем, и я сразу чокнусь, как паук на роликовой доске.
   Меня,  то  есть  нас  -  два  трупа  и   один   полутруп,   -   обнаружил
мальчишка-американец и тут же вызвал полицию. Меня доставили в госпиталь,  а
здесь никто из высокооплачиваемых, высококвалифицированных  специалистов  не
пожелал рисковать репутацией и положением,  взяв  на  себя  ответственность.
"Как поступим, коллеги? Вытащить обучающие приставки или оставить  их?  Если
вытащим, пациент может навсегда потерять рассудок;  если  оставим,  они  все
сожгут в его голове". А пока  они  совещались  долгие  часы,  черная  училка
возбуждала центр наказания. Я снова и  снова  терял  сознание,  но,  как  вы
понимаете, в бреду мне мерещилась отнюдь не Хони Пилар...
   Сначала они вытащили черную училку; остальные оставили, чтобы  я  как  бы
пребывал в эмоциональном вакууме. Врачи шаг за шагом, медленно и  осторожно,
возвращали меня к полноценной жизни; могу с гордостью  заявить,  что  сейчас
башка у меня работает так же, как прежде, а все училки я держу  в  коробочке
на случай, если нахлынет тоска по прошлому.
   И на сей раз посетители в больницу не приходили. Очевидно, мои  приятели,
в  отличие  от  их  героического  друга,  не  страдали  потерей  памяти.   Я
воспользовался вынужденным бездельем,  отрастив  бороду  и  длинные  волосы.
Наконец однажды утром доктор Еникнани решил меня выписать.
   - Дай Бог нам никогда больше не встречаться. Я пожал плечами:
   - С  этого  дня  я  собираюсь  посвятить  себя  какому-нибудь  спокойному
маленькому бизнесу,  скажем,  продаже  поддельных  древних  монет  туристам.
Хватит с меня. Не хочу никаких забот и неприятностей.
   Доктор Еникнани улыбнулся:
   - Этого никто не хочет, однако неприятности подстерегают  нас  на  каждом
шагу. Нельзя просто  спрятаться  от  них.  Помните  самую  короткую  суру  в
Благородном Коране? Одно из первых откровений, ниспосланных  Аллахом  своему
Пророку: "Скажи: "Прибегаю к Господу рода людского, от наущения сатанинского
злого, что вселяет искушение в сердца  рода  людского,  из  джиннов  и  рода
людского" (Сура 114 "Род людской" (Пер. Б.Я. Шидфар); самая короткая сура  в
Коране - 112 "Единобожие" (4 аята).
   - От сатанинского наущения, ножей, парализаторов, иглометов и пистолетов,
- уточнил я. Доктор Еникнани медленно покачал головой:
   - Ищущий нож - найдет нож; ищущий Господа - найдет Господа.
   - Ну что ж, - произнес я утомленно. - Когда  выйду  отсюда,  начну  новую
жизнь. Надо будет всего-навсего изменить привычки, образ мыслей, отбросить к
чертовой матери многолетний опыт.
   - Вы смеетесь надо мной, - печально сказал он.  -  Но  настанет  день,  и
придется всерьез задуматься над тем, что  сегодня  кажется  шуткой.  Я  молю
Аллаха, чтобы это случилось не слишком поздно.
   Доктор оформил бумаги на выписку. Итак, я снова стал самим  собой,  снова
свободен как птица и могу идти куда пожелаю, хотя  идти-то  мне  в  принципе
некуда.
   Я отказался от своей квартиры; единственное, что у меня осталось, - сумка
с целой кучей денег. Вызвав такси, я отправился к Папе.  Уже  второй  раз  я
приезжал без предварительной договоренности, но  теперь,  по  крайней  мере,
была уважительная причина: Хасана не было и некому звонить  насчет  встречи.
Лакей узнал меня; более того, его  обычно  невозмутимое  лицо  на  мгновение
оживилось. Я стал знаменитостью. Когда политики и секс-бомбы ласково треплют
тебя по плечу, это ровно ничего не значит, но уж если тебя узнает лакей,  то
можно  смело  считать,  что  твое  лестное  мнение  о  себе  хоть  в  чем-то
справедливо.
   Меня даже освободили от процедуры ожидания. В коридоре появился  один  из
Булыжников, молча повернулся и зашагал впереди. Я последовал за ним. Так  мы
добрались до Папиного кабинета, и я подошел к его величественному столу.
   Фридландер-Бей сразу встал; он так старательно улыбался,  что,  казалось,
кожа вот-вот не выдержит и порвется. Папа поспешил навстречу мне,  взял  мое
лицо в ладони и поцеловал.
   - О сын, возлюбленный сын мой, - вскричал он. У  него  не  хватало  слов,
чтобы выразить переполнявшую сердце радость.
   Зато я был немного растерян. Как следует вести себя в подобной ситуации?
   Кто я - неприступный супергерой или "парнишка с нашего двора", который по
воле случая стал защитником квартала? По правде  говоря,  я  хотел  поскорее
получить разбухший от хрустиков конверт, убраться отсюда и навсегда забыть о
старом негодяе. Папа сильно затруднял мою задачу: он  чмокал  меня  снова  и
снова.
   Наконец   даже   такой   ярый   приверженец   арабских   традиций,    как
Фридландер-Бей, понял, что Пора заканчивать. Он  отпустил  мою  зацелованную
физиономию и, словно за  стенами  крепости,  укрылся  за  своим  грандиозным
столом, опять став неприступно далеким. Кажется, сегодня не будет совместной
трапезы и приятных разговоров за чашкой  кофе,  когда  я  услаждал  бы  слух
хозяина дома рассказами об  истерзанных  трупах,  а  он  объяснял,  какой  я
замечательный. Папа долго разглядывал меня, не говоря ни  слова.  Возникнув,
как из-под земли, Говорящие Булыжники расположились  за  моей  спиной:  один
слева, другой - справа. Это напоминало наше первое свидание,  только  сейчас
мы находились в роскошном дворце, а  не  в  грязном  мотеле.  Неожиданно  из
супергероя я  превратился  в  ничтожного  слизняка-неудачника:  попался  при
попытке обчистить карманы прохожего и теперь томлюсь в  ожидании  приговора.
Не знаю, каким образом Папа сумел внушить  мне  подобные  чувства.  Один  из
секретов  магической  силы,  которой  он  обладает.  Мне  ведь  до  сих  пор
неизвестны его истинные планы, с ужасом подумал я.
   - Ты хорошо поработал,  достойный  сын  мой,  -  произнес  Фридландер-Бей
задумчиво. В его голосе слышались неодобрительные нотки.
   - Благодаря могуществу Аллаха  и  твоей  мудрости,  дару  предвидения,  я
преуспел в своем начинании, - сказал я.
   Папа кивнул. Он привык к тому, что его упоминают наравне с Аллахом.
   - Прими наш скромный дар в знак благодарности. - Один из Булыжников сунул
мне конверт, и я взял его.
   - Благодарю тебя, о шейх.
   - Благодари не меня, но Аллаха в Его бесконечной щедрости.
   - Святые слова. - Я положил деньги в карман. Ну что  же,  теперь  я  могу
идти?
   - Многие из моих друзей расстались с жизнью, - размышлял вслух Папа, -  я
потерял также немало доверенных помощников. Следует  позаботиться,  чтобы  в
будущем подобное не могло повториться.
   - Да, о шейх.
   - Мне нужны верные люди на  ключевые  посты,  друзья,  на  которых  можно
положиться. Меня охватывает стыд, когда я вспоминаю,  каким  доверием  облек
Хасана.
   - Он был шиитом, о шейх. Фридландер-Бей махнул рукой.
   - Тем не менее... Настало время восстановить разрушенное. Твоя работа еще
не закончена,  сын  мой.  Ты  должен  помочь  нам  построить  новую  систему
безопасности.
   - Я сделаю все, что в моих силах, о шейх. - Мне совсем не нравилось,  что
разговор принял такое направление. Но я был бессилен что-либо изменить.
   - Лейтенант Оккинг умер и отправился  в  свой  рай,  иншалла.  Его  место
займет сержант Хаджар, человек, которого я хорошо знаю и могу не  опасаться.
Я хочу учредить новую важную должность посредника между  моими  будайинскими
друзьями и городской администрацией, который будет наблюдать  за  действиями
властей.
   Никогда еще не чувствовал я себя таким маленьким и одиноким.
   - На эту должность я избрал тебя.
   - Меня, о шейх? - спросил я дрожащим голосом. -  Но  это  невозможно!  Не
может быть, чтобы ты и вправду выбрал...
   Он кивнул:
   - Да будет так.
   Я почувствовал такую ярость, что забыл обо всем  на  свете.  Подскочив  к
нему, я заорал:
   - Пошел ты со своими погаными планами! Ты сидишь за этим столом и играешь
чужими судьбами, спокойно наблюдаешь, как убивают моих  друзей,  суешь  свой
"скромный дар" одному, другому, третьему, и тебя ни капли  не  волнует,  что
потом станет с ними, лишь бы денежки, не переставая, текли в карманы!  Ты...
Не удивлюсь, если окажется, что за Оккингом,  работавшим  на  немцев,  и  за
Хасаном, работавшим на русских, стоял один и тот же человек  -  ты!  -  Губы
Фридландер-Бея cжалиcь в тонкую полоску, и я сразу заткнулся, сообразив, что
совершенно случайно попал в точку. - Значит, так оно и было, да? - сказал  я
тихо. - На самом деле тебя совершенно не беспокоило, что  здесь  происходит.
Ты играл за обе стороны, а не стоял  в  середине,  потому  что  середины  не
существовало. Был только ты, поганый живой скелет.  Да  в  тебе  вообще  нет
ничего человеческого!  Ты  не  способен  любить,  ненавидеть,  сопереживать.
Несмотря на все молитвы и поклоны, ты пуст, как глиняный истукан.  В  горсти
песка больше чувств, чем в тебе!
   Самое странное, что Булыжники никак не мешали мне - не оттащили от стола,
не превратили лицо в кровавое месиво.  Они  вообще  не  двигались  с  места.
Должно быть, Папа знаком приказал им не мешать моим излияниям. Я сделал  шаг
вперед, и уголки губ Папы чуть приподнялись. Трогательная гримаса-улыбка  на
морщинистом, иссохшем лице  старца-патриарха.  Я  застыл  на  месте,  словно
натолкнулся на невидимую стену.
   Барака... Особая аура, которая  окружает  усыпальницы,  мечети  святых  и
праведников. Я не смогу тронуть даже волоска на его голове, и Папа прекрасно
понимал это.
   Он неторопливо вытащил из  ящика  стола  какое-то  устройство  из  серого
пластика, свободно уместившееся на ладони.
   - Ты знаешь, что это такое, сын мой?
   - Нет.
   - Это часть тебя. - Он нажал на  кнопку,  и  ужас,  превративший  меня  в
дикого зверя, заставивший разорвать в клочья Хасана и Оккинга, вновь, словно
раскаленная лава, затопил мозг...
   Я очнулся, лежа на ковре у ног Папы, свернувшись в клубок.
   - Прошло всего пятнадцать секунд, - кротко отметил он.
   Сжав зубы, я окинул его взглядом.
   - Так ты будешь заставлять меня слушаться? Папа  опять  продемонстрировал
свою улыбку-гримасу.
   - Нет, сын мой. - Он бросил мне пластиковую коробочку, и я поймал  ее  на
лету. - Возьми. Я хочу добиться любви и доверия, а не страха.
   БАРАКА Я сунул коробочку в карман. Папа кивнул.
   - Да будет так, - снова сказал он. Вот и все. Я превратился в легавого.
   Говорящие Булыжники молча надвинулись на меня. Чтобы не задохнуться в  их
каменных объятиях, пришлось отступить. Так, шаг за шагом, они вытеснили меня
из кабинета в приемную, из приемной в коридор, пока, наконец, я не  оказался
за дверью дома. Мне даже не дали ничего сказать.
   В итоге я, во-первых, стал намного богаче,  а  во-вторых,  превращаюсь  в
жалкую подделку охранника правопорядка под началом  бравого  Хаджара.  Перед
этим бледнели самые жуткие наркотические кошмары, когда-либо рожденные  моим
рассудком.
   Каково главное свойство слухов? Правильно: быстрота их распространения.
   Наверное, новости  дошли  до  каждого  жителя  квартала  еще  когда  я  в
счастливом неведении лежал на  больничной  койке,  наслаждаясь  общением  со
своим лучшим другом - соннеином. В "Серебряной ладони" Хейди отказалась меня
обслуживать. В "Кафе Солас" Жак, Махмуд и Сайед упорно разглядывали  пыльный
воздух сантиметрах в десяти над  моей  головой  и  спорили  о  том,  сколько
чеснока нужно класть в приправу. Я заметил, что к Полу-Хаджу  по  наследству
от покойного Хасана перешел его американский мальчишка. Надеюсь,  они  будут
счастливы вместе...
   В конце концов,  я  отправился  к  Френчи.  Далия  положила  передо  мной
салфетку. Она чувствовала себя очень неуютно.
   - Как дела, Марид?
   - В порядке. А ты все еще разговариваешь со мной?
   - Ну  конечно,  Марид,  мы  ведь  старые  друзья.  -  Однако  она  кинула
напряженный взгляд в сторону кассы.
   Я тоже повернул голову.  Френчи  медленно  поднялся  со  своего  стула  и
вразвалку подошел к нам.
   - Я не хочу тебя здесь видеть, Одран, - сказал он мрачно.
   -  Послушай,  Френчи,  когда  я  поймал  Хана,  ты  сказал,  что   будешь
обслуживать меня бесплатно до конца жизни.
   - Это было до того, как ты разодрал на куски Хасана и Оккинга. И  тот,  и
другой - дерьмо собачье, но то, что ты сделал... - Он отвернулся и сплюнул.
   - Но ведь Хасан убил...
   Френчи оборвал меня. Повернувшись к Далии, он свирепо прорычал:
   - Еще раз обслужишь этого ублюдка - вылетишь отсюда. Ясно?
   - Ага. - Она переводила испуганный взгляд с меня на Френчи.
   Он посмотрел на меня:
   - Теперь вали отсюда.
   - Можно мне поговорить с Ясмин?
   - Говори и выметайся. - С этими словами он повернулся  ко  мне  спиной  и
быстро зашагал прочь, словно спешил  убраться  подальше  от  какой-то  дурно
пахнущей мерзости.
   Ясмин сидела в кабинке рядом с каким-то парнем. Я проигнорировал  клиента
и подошел к ней.
   - Ясмин, - начал я, - мне надо...
   - Лучше уходи отсюда, Марид, - заявила она ледяным тоном. - Я знаю о том,
что ты сделал. И насчет твоей  паршивой  новой  работы.  Ты  продался  Папе.
Поступи так другой, я бы ни капельки не удивилась, но ты, Марид... Сначала я
не, могла поверить. Но ведь это правда? Все, что про тебя рассказывают?
   - Меня заставила училка, Ясмин! Ты и представить себе не можешь, что  она
со мной сделала! В конце концов,  ты  ведь  сама  хотела,  чтобы  я  вставил
розетки...
   - А стать легавым тебя тоже заставила училка, так я понимаю?
   - Ясмин... - Господи, неужели это я, человек, который превыше всего ценит
собственное достоинство, который ни в чем не нуждается и ничего не  ждет  от
судьбы, одинокий странник, бесстрастно созерцающий мерзости жестокого  мира,
ибо видел столько, что утратил способность ужасаться... Сколько лет я  тешил
себя подобными сказками? И вот я стою здесь и, как мальчишка, умоляю ее...
   - Уходи, Марид, или мне придется позвать Френчи. Я работаю.
   - Можно потом позвонить тебе? Она поморщилась:
   - Нет, Марид. Нет.
   Пришлось уйти. Мне и раньше доводилось оставаться  в  одиночестве,  но  с
подобной ситуацией я сталкивался впервые. Наверное, такого исхода  следовало
ожидать, и все же мне было гораздо труднее  пережить  это,  чем  все  ужасы,
через которые пришлось пройти. Мои собственные  друзья  -  бывшие  друзья  -
решили, что проще вычеркнуть имя  Марида  Одрана,  выбросить  его  из  своей
жизни, чем посмотреть в глаза правде. Они отказывались признаться даже себе,
что подвергались страшной опасности и что  в  один  прекрасный  день  смерть
снова может постучаться в их дверь.  Они  упрямо  притворялись,  что  мир  -
средоточие радости и здоровых удовольствий, что на земле  все  происходит  в
соответствии  с  десятком-другим  простых  правил,  которые  перечислены   в
какой-то мудрой книге. Не надо даже учить их; достаточно  просто  сознавать,
что они существуют, и душевное спокойствие обеспечено. А я,  как  бельмо  на
глазу, постоянно напоминал, что никаких правил на самом  деле  нет  и  жизнь
любого живого существа всегда и всюду  подвергается  смертельной  опасности.
Они не хотели знать об этом и в итоге пришли к нехитрому компромиссу. Я стал
козлом отпущения, местным злодеем; я принял на себя и почести, и хулу. Пусть
всем займется Одран, пусть Одран заплатит за все, да  пошел  он  к  такой-то
матери, несчастный сукин сын!
   О'кей, пусть будет так. Я ворвался к Чири,  скинул  со  своего  законного
места у стойки какого-то молодого негра. Ко  мне  сразу  подошла  пьяненькая
Мирабель.
   - А я тебя всюду искала, Марид, - с трудом произнесла она.
   - Только не сейчас, Мирабель! Я не в настроении.
   Чирига переводила взгляд с меня на негра, который  напряженно  размышлял,
стоит затевать со мной разборку или нет.
   - Джин и бингара? - спросила она наконец, подняв брови. - Или тэнде?
   Мирабель примостилась рядом.
   - Ты должен выслушать меня, Марид. Я посмотрел на Чири: трудный  выбор...
В конце концов, заказал водку.
   - Я вспомнила, кто это был, - объявила Мирабель. - Ну, парень, которого я
привела тогда домой, весь в шрамах;  помнишь,  ты  искал  его?  Абдул-Хасан,
мальчишка-американец. Понял? Должно быть, Хасан  его  так  изукрасил.  Я  же
сказала тебе, что вспомню. Теперь с тебя причитается! - Она тщетно  пыталась
выпрямиться. Престарелая красотка ужасно гордилась собой.
   Я взглянул на Чири; она ответила чуть