ня  взялись  Черные  Вдовы;  немало   неприятностей
причинили шестерки Сейполта, Фридландер-Бея и лейтенанта Оккинга,  ничем  не
отличавшиеся от своих любезно улыбающихся лицемерных хозяев;  ночью  у  меня
состоялось короткое и не очень-то приятное свидание с  психованным  Джеймсом
Бондом.
   Коробочка,  в  которой  я  держал  пилюльки,  опустела;  только   горстка
розово-голубого порошка на дне, который в принципе можно слизывать, окуная в
него кончики пальцев, в надежде  получить  хоть  на  миллиграмм  облегчения.
Сначала  я  проглотил  все  таблетки,  содержащие  опиум;  запас   соннеина,
приобретенного у Чириги и  сержанта  Хаджара,  был  исчерпан  с  неимоверной
быстротой - я прибегал к нему каждый раз, когда какое-нибудь резкое движение
истерзанного тела вызывало новые волны боли. Когда эти пилюльки кончились, я
попробовал паксиум, маленькие сиреневые  таблетки,  которые  многие  считают
высшим     достижением     органической     химии,     Бесценным      Даром,
Рецептом-От-Всех-Неприятностей;  но  вскоре   они   приносили   не   большее
облегчение, чем если бы я глотал катышки верблюжьего помета. Так или  иначе,
я сожрал и их, запив шестью унциями наилучшего успокоительного под названием
"Джек Дэниеле" (Ясмин принесла бутылочку с работы).
   Ладно, хватит хныкать по крайней мере, оставались  еще  сильнодействующие
голубые треугольники. Вообще-то я не знал, имеют  они  болеутоляющий  эффект
или нет. Придется добровольно выступить в роли  подопытного  кролика.  Наука
должна  идти  вперед!  Я  проглотил  три  штуки  трифетамина.   Эффект   был
поразительным с фармакологической точки зрения: примерно через полчаса  моей
главной и единственной заботой стало фантастическое сердцебиение. Я в панике
стал проверять пульс и насчитал примерно  четыреста  двадцать  два  удара  в
минуту, но тут мое внимание отвлекли призрачные  ящерицы,  ползающие  где-то
совсем рядом...
   Наверняка в действительности сердце у меня билось вовсе  не  так  быстро,
как показалось.
   Наркотики - твои друзья, обращайся с ними уважительно и бережно.  Друзей,
например, не выбрасывают в мусорную корзину, не спускают в унитаз.  Если  ты
способен поступить так с друзьями (или с пилюльками),  то  просто  недостоин
иметь ни тех, ни других. Лучше отдай их мне!  Наркотики  -  чудесная  штука.
Клянусь  Аллахом,  никогда  в  жизни  не  послушаю  совета  тех,  кто  будет
уговаривать меня завязать. Лучше уж откажусь от еды  и  питья  -  по  правде
говоря, иногда я так и делаю.
   Пока что все принятые пилюльки имели одинаковый  эффект  -  отвлекали  от
реальности. В моем нынешнем состоянии реальная жизнь в любых ее  проявлениях
просто   раздражала.   Она   представлялась   чем-то   мрачным,   зловонным,
бесцеремонно вторгающимся в душу, устрашающе огромным... в общем,  была  мне
совершенно не по вкусу.
   Тут я вспомнил, что недавно приобрел у Полу-Хаджа пару капсул РПМ  -  той
самой  отравы,  которую  Билл,   безумный   американец,   пропускает   через
кровеносную  систему  постоянно,  -  постоянно!  -  не  опасаясь   за   свою
бессмертную  душу.  Не  надо  бы  больше  садиться  в  машину   Билла.   РПМ
действительно страшная штука; хуже всего то, что  я  заплатил  наличными  за
право едва не загнуться от нее. Иногда я крайне плохо веду себя,  но  каждый
раз твердо обещаю исправиться и сам себя прощаю. Вот и теперь поклялся,  что
когда из меня выветрится РПМ (если это случится когда-нибудь),  то,  честное
слово...
   Пятница в Будайине - все равно что суббота у евреев: день полного  отдыха
для всех, кроме плохих мусульман,  возвращающихся  на  работу  после  захода
солнца.
   Мы соблюдаем священный месяц рамадан, но городские  фараоны  и  фанатики,
окопавшиеся в мечетях, в пятницу относятся к  нам  немного  снисходительней.
Они рады любому проявлению доброй воли у заблудших.
   Ясмин отправилась на работу, а  я  остался  в  постели,  читая  Сименона.
Первую книгу его я взял в руки примерно в пятнадцать лет; вторую, кажется, в
двадцать.
   С тех пор. он  попадался  мне  еще  несколько  раз.  Когда  речь  идет  о
Сименоне, трудно сказать точно. Он пишет не меньше дюжины вариаций  одной  и
той же книги, но у старины Жоржа столько сочинений, которые он переписал  по
несколько  раз,  что  проще  прочесть  их  все,  а  затем  рассортировать  и
расположить в более или менее рациональном порядке по темам, что всегда было
мне не под силу. Я просто начинаю читать его с последней страницы (если  они
на арабском языке), или с первой (если они по-французски), либо, если  спешу
или слишком нагрузился своими друзьями-пилюльками, с середины.
   Сименон. Почему я сейчас подумал о Сименоне? Эта мысль должна привести  к
чему-то важному, к какому-то озарению... Сименон - Ян Флеминг; оба писатели,
оба извлекали из глубин творческого сознания триллер за триллером, каждый  в
своем роде; оба уже умерли, и никто из них так и не узнал,  как  приготовить
приличный мартини ("взбитый и не размешанный", - пишет Флеминг,  -  как  же,
черта с два!). А от мистера Флеминга мы  прямиком  попадаем  в  объятия  его
создания, Джеймса Бонда. Человек с модиком Бонда не оставил  больше  никаких
следов пребывания агента 007 в городе: ни окурков с золотыми кольцами вокруг
фильтра, ни высосанного ломтика лимона, ни  дырки  от  пули,  выпущенной  из
"беретты". Да,  в  случаях  с  Богатыревым  и  Деви  он  использовал  именно
"беретту" -  излюбленное  оружие  Бонда  в  ранних  романах  Флеминга,  пока
какой-то дотошный читатель не указал  ему,  что  это  "дамское  оружие",  не
обладающее большой убойной силой.
   Поэтому Флеминг заставил Бонда перейти на  "Вальтер-ППК",  небольшой,  но
надежный  автоматический  револьвер.  Если  бы  наш  Джеймс  Бонд   применил
"вальтер",  то  здорово  разворотил  бы  лицо  Деви;   "беретта"   проделала
чистенькую дырочку, как в пивной банке. Взбучка, которую он мне задал,  была
последним подвигом 007 больше его не видели и не слышали. Думаю, парню очень
быстро надоедает одно и то же место, - должно быть, не терпит скуки...
   Да, скука... Но сейчас главное - найти противоядие от той дряни,  которую
я проглотил. Какая там скука, когда пульс выдает четыреста с лишним ударов в
минуту! Клянусь жизнью своей бороды и  могучими  чреслами  Посланца  Божьего
(мир им и благословение Аллаха), чего мне хотелось  по-настоящему,  так  это
заснуть!
   Но каждый раз, как я прикрывал веки, перед  глазами  плясали  черно-белые
вспышки и проплывали гигантские пурпурные и  зеленые  существа.  Я  даже  за
плакал с досады, но они никак не хотели оставить меня в покое.  Непостижимо,
как Билл умудряется водить машину, когда с ним творится подобное.
   Вот,  вкратце,  как  прошла  пятница.  Ясмин  принесла   бутылку   "Джека
Дэниелса", я покончил с остатками пилюлек, полностью отключился где-то около
полудня, а когда проснулся, моя девушка уже ушла. Суббота, воскресенье...  У
меня  есть  еще  полтора  дня,  в  течение  которых   мои   мозги   остаются
девственно-нетронутыми.
   К вечеру я заметил, что деньги куда-то испарились. Должно  было  остаться
еще несколько сотен киамов; конечно,  кое-что  я  истратил,  наверное,  даже
больше, чем мог себе позволить. Но по крайней мере у  меня  в  сумке  должно
лежать куда больше хрустиков, чем девяносто киамов, которые я там нашел. Что
можно сделать на девяносто киамов?  Пара  новых  джинсов  будет  мне  стоить
сорок, или даже больше.
   Ох, боюсь, Ясмин запускает руку  в  мой  карман.  Ненавижу  эту  черту  в
женщинах, даже в тех, которые раньше были мужчинами. Как постоянно повторяет
Джо-Мама: "Если кошка  держит  своих  котят  в  духовке,  они  от  этого  не
становятся  пирожками".  Возьми  хорошенького  мальчишку,  убери  все,   что
топорщится у него между ногами, купи пару силиконовых сисек такой  величины,
чтобы под ними мог укрыться  целый  взвод,  и  не  успеешь  опомниться,  как
новоиспеченная дамочка уже роется в твоем бумажнике! Она горстями жрет  твои
пилюли и капсулы, тратит твои деньги, устраивает скандалы из-за того, что ты
случайно  во  сне  стянул  с  нее  простыню  или  одеяло,   целый   день   с
неослабевающим интересом крутится перед зеркалом в ванной, созерцая с  умным
видом свое отражение; когда идешь с ней по улице, отпускает  комплименты  по
адресу разных молодых пижонов, требует, чтобы ее сжимали в  объятиях,  когда
ты уже выбился из сил, едва не расплющив ее о кровать,  и  после  всех  этих
подвигов устраивает дикую истерику,  если  осмелишься  высунуться  из  окна,
увидев смазливую девчонку. Как быть с  безупречно  прекрасной  юной  богиней
любви, которая вертится в комнате, украшая пол своим грязным нижним  бельем?
Захочешь немного поднять Настроение, а эта  дрянь  уже  успела  сожрать  все
пилюли.
   Ладно... Мариду Одрану отпущено Аллахом еще  целых  полтора  дня  на  то,
чтобы побыть самим собой. Ясмин со мной не  разговаривала:  считала,  что  я
трус и поганый эгоист, потому что не желаю  считаться  с  планами  Папы.  То
вдруг заявляла, что говорить не о чем:  в  понедельник  утром  я  непременно
встречусь с хирургами Фридландер-Бея, и они проведут  "электрификацию"  моих
мозгов, то, буквально через минуту, начинала орать, что  я  проклятый  сукин
сын, которому наплевать, что будет с его друзьями. Бедная девочка  никак  не
могла запомнить, какой версии придерживаться: согласился я на  операцию  или
нет; мысли ее сосредоточивались на настоящем, а через мгновение все вылетало
из памяти, даже спор, из-за которого началась ссора  (тогда  я  заявил:  "Не
позволю вставлять проводки мне в башку, и говорить не о чем").
   Всю пятницу (или это была суббота?) я провалялся в постели; смотрел,  как
тени удлинялись, укорачивались и снова  становились  длиннее;  муэдзин  звал
правоверных на молитву; потом, хотя, казалось, прошло всего несколько минут,
он повторил свой призыв. В субботу вечером, когда Ясмин стала собираться  на
работу, я уже перестал обращать внимание на смену ее настроений.
   Она  металась  по  комнате,  как  бешеная,  осыпая  меня   разнообразными
ругательствами, многие из которых я услышал впервые, несмотря на долгие годы
жизни  в  самых  злачных  уголках  нашего   города.   Это   заставило   меня
преисполниться еще большей любовью к моей  маленькой  шлюхе.  Я  с  огромным
трудом выбрался из постели, когда  Ясмин  уже  отправилась  к  Френчи.  Тело
сотрясал нестерпимый озноб, сменяющийся приступами  изнурительного  жара;  я
решил немного охладиться, приняв душ, но снова упал в постель, то дрожа,  то
обливаясь потом. От пота  промокли  и  простыни,  и  одеяло,  за  которое  я
судорожно цеплялся,  так  что  у  меня  побелели  костяшки  пальцев.  Теперь
призрачные ящерицы ползали уже по лицу и рукам, но зато боковым зрением я их
не видел. Наконец я собрался с духом и осуществил то, о чем давно мечтал,  -
дошел до ванной. Есть не хотелось, но мучила жажда. Я выпил два стакана воды
и на подгибающихся ногах вернулся в  постель.  Господи,  как  мне  хотелось,
чтобы Ясмин сейчас была дома!
   Несмотря на то, что действие  наркотиков  постепенно  слабело,  а  страх,
соответственно,  усиливался,  я  наконец  решил,   как   мне   поступить   в
понедельник.
   Всю ночь я маялся  то  ознобом,  то  лихорадкой,  лежал,  уставившись  на
облупленный потолок, и не сомкнул глаз, даже когда  явилась  Ясмин,  которая
сразу рухнула на  кровать  и  забылась  пьяным  сном.  В  воскресенье  перед
рассветом, когда она готовилась идти к Френчи, я выкарабкался из постели  и,
не  одеваясь,  встал  у  неб  за  спиной.  Ясмин,  хмурясь  и   гримасничая,
подкрашивала глаза, нанося на веки дорогой грим, явно купленный  в  магазине
для  богатых  шлюх  в  респектабельном  квартале  города.  Она   не   хотела
пользоваться базарной дешевкой; можно подумать, у Френчи, где  всегда  царит
полумрак, кто-нибудь заметит разницу! В здешних  лавчонках  продавали  точно
такую же краску для век, но Ясмин платила раз  в  десять  дороже  на  другом
конце города. Моя красавица хотела выглядеть сногсшибательной на сцене, хотя
какой дурак будет рассматривать  ее  глаза!  Она  накладывала  сложный  узор
голубых и зеленых линий под тонкими, подрисованными бровями. Потом принялась
наклеивать  изящные,  сверкающие  золотом  блестки.  Это  самая  трудная   и
деликатная задача - она прилепляла их по одной.
   - Ложись спать пораньше, - повелительно скомандовала она.
   - Почему? - спросил я с невинным видом.
   - Потому что завтра у тебя будет трудный и ответственный  день.  Я  пожал
плечами.
   - Твои мозги, Марид, - напомнила она. - Забыл?
   - Нет, свои мозги я не забыл, - ответил я.  -  По-моему,  с  ними  все  в
порядке. И я не собираюсь ничего менять.
   - Тебе должны вставить розетку! Может быть,  тогда  твоя  башка  хоть  на
что-нибудь пригодится! - Она повернулась ко  мне,  как  разъяренная  орлица,
защищающая своего птенца.
   - В последний раз, когда мы говорили об этом, я отказался, - парировал  я
спокойно.
   Ясмин в ярости схватила свою синюю  сумку,  где  держала  пижаму,  зубную
щетку и прочее барахло.
   - Ну хорошо, сукин сын, кафир, сын  неверной  шлюхи!  -  взвизгнула  она.
Проклятие на твою голову и на головы всех твоих предков!
   Никогда не думал, что одна женщина способна поднять столько шума,  выходя
из  комнаты;  в  довершение  ко  всему  она  оглушительно  хлопнула  дверью.
Наступила полная тишина. Теперь я мог размышлять без помех. Только о чем?  Я
прошелся по комнате, убрал в шкаф рубашку, ногой отшвырнул какие-то  тряпки,
валявшиеся на полу, потом пинком отфутболил их на прежнее  место.  Улегся  в
кровать. Увы, я столько провалялся под одеялом, что никакого удовольствия от
этого не ощущал.
   Но больше делать  было  нечего...  Темнота  осторожно,  как  черный  кот,
подкрадывалась все ближе и ближе. Наблюдение такого рода  -  тоже  небольшое
удовольствие.
   Боль унялась; улеглась паника, вызванная чрезмерной дозой наркотиков.
   Ясмин исчезла. Деньги - тоже. Вокруг царил покой. Тишина и покой, черт бы
их побрал!
   Освободившись от всех  тревог  и  забот,  от  всей  суетливой  дребедени,
которая так долго камнем висела на душе, я  сделал  одно  великое  открытие.
Настоящее интуитивное озарение! Я тепло поздравил себя.  Человек  с  модиком
Бонда предпочитал  использовать  "беретту",  а  не  "Вальтер-ППК".  Мысль  о
Джеймсе  Бонде  вызвала  цепную  реакцию  в  моей  башке,  и  в   результате
прояснилось значение одной детали, которая накрепко застряла в памяти  и  не
давала мне покоя уже несколько дней. Я вспомнил последний визит к лейтенанту
Оккингу, его  подчеркнуто  прохладное  отношение  и  к  моим  теориям,  и  к
предложению Фридландер-Бея. На первый взгляд, в его поведении не было ничего
необычного: Оккинг очень не любит, когда лезут в его дела. Ему не  нравится,
даже когда ему  помогают  по-настоящему.  Но  сейчас  важны  не  особенности
характера лейтенанта полиции, а то, что я увидел на столе в его кабинете.
   На одном из конвертов значилось: "Юниверсал Экспорте", Изнывая от скуки в
ожидании прихода Оккинга,  я  пытался  угадать,  кто  хозяин  этой  компании
(например, Сейполт),  получал  ли  когда-нибудь  от  нее  товар  для  своего
магазина  Хасан-Шиит.  Но  название  было   настолько   обычным,   настолько
распространенным - в мире, наверное, существует  не  меньше  тысячи  фирм  с
таким  наименованием.  Может,  Оккинг  просто-напросто  отправил  заказ   на
плетеную мебель для своего загородного домика, где ублажал гостей жареным на
углях мясом?
   Именно потрясающая  ординарность  названия  заставила  М.  (таинственного
начальника спецотдела  МИ-5,  которому  подчинялся  Джеймс  Бонд  в  романах
Флеминга) выбрать его как прикрытие для своей организации. Я никогда  бы  не
обратил на это внимания, если бы название не упоминалось у Флеминга. А вдруг
это шифр, обозначающий человека с модиком Бонда? Эх, жаль, что я не запомнил
адрес...
   Да, кстати... Я подскочил, охваченный новым приступом вдохновения. Если в
моих дедуктивных изысканиях есть хоть зерно истины, то почему конверт  лежал
в ящике для исходящих бумаг? Ладно, не стоит так волноваться и прыгать,  как
кузнечик на раскаленной сковороде. Скорее всего,  я  ищу  мед  там,  где  не
водятся пчелы. И все же стало страшно; я чуял, что меня, помимо  моей  воли,
втягивают в какой-то извилистый лабиринт, где повсюду таится смерть.
   Пора действовать. Из отпущенных мне трех дней два с половиной  я  провел,
валяясь в постели, словно паралитик, закутавшись в провонявшие потом, рваные
простыни. Надо поскорее встать, иначе я так и не  стряхну  с  себя  страх  и
оцепенение. У меня осталось девяносто киамов; на них можно купить  приличное
снотворное и хоть немного выспаться.
   Я накинул  на  себя  галабийю  (которая  уже  потеряла  свою  девственную
белизну), надел на ноги сандалии, на голову - либду, войлочную шапочку, взял
сумку и быстро спустился по лестнице.  Страшно  захотелось  проглотить  хоть
парочку пилюлек. Захотелось так, что просто невмоготу. Невероятно! Я  провел
три ужасных дня и три страшных ночи, обливаясь потом,  стараясь  вывести  из
организма дрянь, которой наглотался сверх всякой меры - и  уже  не  терпится
достать новую отраву. Я мысленно сделал себе заметку быть  поосторожнее,  не
принимать так много наркотиков, скомкал эту воображаемую заметку и бросил  в
воображаемую мусорную корзину.
   Оказалось, что вожделенные  пилюльки  достать  не  так-то  легко.  Чирига
сказала, что у  нее  сегодня  ничего  нет,  но  в  утешение  предложила  мне
бесплатную  выпивку.  Я  потягивал  ее  фирменную  отраву  -  тэнде,  а  она
рассказывала, как трудно ей управляться с новой девицей, и  призналась,  что
все еще хранит нетронутым (специально для меня!) модик Хони  Пилар.  У  меня
перед  глазами  сразу  возникла  голограмма,  которая  демонстрировалась   у
магазина старухи Лайлы.
   - Чири, я только что перенес грипп или что-то  в  этом  роде,  но  обещаю
тебе, что на следующей неделе мы поужинаем вместе. А потом, иншалла, обновим
твой модик.
   Чири даже не улыбнулась; она просто посмотрела на меня так, словно я  был
полудохлой вонючей  рыбой,  барахтающейся  в  луже.  -  Марид,  дорогуша,  -
печально произнесла она, - послушай, что я скажу: тебе надо бросить  игры  с
пилюльками.
   Ты себя губишь. Она была права, но кому же понравится слушать  от  других
подобные советы? Я  кивнул,  быстро  проглотил  остаток  тэнде  и  ушел,  не
попрощавшись.
   В "Старом Чикаго Большого Ала" я набрел на Жака, Махмуда  и  Сайеда.  Они
заверили, что ни в финансовой, ни в фармакологической областях не могут  мне
помочь.
   - Ну ладно, еще увидимся, - сказал я.
   - Марид, - начал Жак, - может быть, это не мое...
   - Точно, не твое, - ответил я  резко.  Заглянул  в  "Серебряную  ладонь":
сонное царство... Заглянул к Хасану, но  Шиита  не  было  на  месте,  а  его
американское чудо бессмысленно глянуло на меня. Уже  впадая  в  отчаяние,  я
заглянул в "Красный фонарь", и там Фатима сообщила мне, что один  из  друзей
белой девушки, которая здесь работает, принес полный кейс с  разным  зельем,
но сейчас его нет, а появится он разве что  рано  утром,  часов  в  пять.  Я
обещал, что, если не подвернется ничего другого, вернусь к нему. У Фатимы  я
не удостоился бесплатной выпивки.
   В логове Джо-Мамы мне наконец улыбнулась удача. Я купил шесть  пилюлек  у
второй  барменши  Джо-Мамы,  некоей  Роки,  здоровенной  бабы  с  короткими,
колючими черными волосами. Роки заломила несусветную цену, но мне  уже  было
все едино, и я  ее  обрадовал.  Она  предложила  мне  кружку  пива  за  счет
заведения, чтобы запить  их,  но  я  объявил,  что  отправляюсь  домой,  там
проглочу пилюльку и сразу же в постель.
   - Вот это правильно, - заметила Джо-Мама, - сразу в постельку! Утром надо
встать пораньше, дорогуша, чтобы тебе наконец продырявили черепушку.
   Я закрыл глаза.
   - Откуда тебе это известно? - пробормотал я с трудом.