и
проходили по мосткам под тем местом, где в парусиновую оболочку газового
отсека-4  был  аккуратно  зашит   заряд   взрывчатки   со   взрывателем.
Корабельный  врач  Курт  Рудигер,  проводивший  экскурсию,  как  нарочно
остановился здесь, чтобы показать пассажирам причальную шахту  в  нижнем
килевом стабилизаторе, и тут Фрэнк и Леа услышали  у  себя  над  головой
шаги. Кто-то спускался к ним по металлической лестнице. Через  несколько
секунд из темноты наверху появился один из  членов  команды;  ступив  на
мостки, он повернулся, чтобы идти на нос.
   Мостки были освещены низковольтными электрическими  лампами,  и,  как
только их свет упал на лицо матроса, Фрэнк и Леа тотчас же  его  узнали.
Это был Эрик Шпель —  тот  самый  человек,  который,  как  считалось,  и
заложил  бомбу,  взорвавшую  «Гинденбург».  На  первый   взгляд,   Шпель
нисколько не походил на саботажника, хотя сейчас  он  и  появился  очень
близко от того места, где находилась бомба. Бомбу внутри газового отсека
он заложил, еще когда «Гинденбург»  стоял  в  ангаре  во  Фридрихшафене.
Высокий, светловолосый, одетый в тускло-коричневую хлопчатобумажную робу
и башмаки на мягкой  резиновой  подошве,  Эрик  Шпель  напоминал  просто
усталого рабочего. Пассажиры посторонились, давая ему пройти,  и  только
Леа замешкалась. В ее ожерелье была вмонтирована миниатюрная  камера,  и
она хотела воспользоваться случаем запечатлеть лицо Шпеля.
   Но каблук ее левой туфли застрял  в  отверстии  пола,  сделанного  из
перфорированного  алюминия.  Леа   пошатнулась   и,   взмахнув   руками,
попыталась схватиться за ограждение. Туго натянутая парусиновая оболочка
дирижабля  находилась  всего  в  тридцати  футах  ниже  мостков.  Дальше
начиналась трехсотметровая пропасть, на дне которой плескались  холодные
волны Северной Атлантики.
   Фрэнк потянулся к Леа,  чтобы  поддержать  ее,  но  Эрик  был  ближе.
Схватив Леа за плечи, он помог ей удержаться  на  ногах.  Потом  вежливо
улыбнулся пассажирке и, пожелав фройляйн быть осторожнее, пошел дальше.
   Все это заняло всего несколько секунд и не привлекло к  себе  особого
внимания, однако в Хронокосмическом Исследовательском Центре к  подобным
происшествиям относились с предельной серьезностью, ибо никто  не  знал,
какое влияние они могли оказать на историю. Некоторые  ученые  полагали,
что напряженность мировых темпоральных линий столь велика, что  малейшее
стороннее воздействие на них может вызвать очень серьезные  последствия.
В качестве примера подобного воздействия обычно приводили случай,  когда
появление наблюдателей ХКИЦ в Далласе,  за  оградой  автостоянки  вблизи
Дилей-Плаза 22 ноября 1963 года, чуть  было  не  изменило  ход  истории.
Другие же утверждали, что пространство-время  гораздо  более  пластично,
чем обычно считается, и  поэтому  при  темпоральных  погружениях  мелкие
происшествия вполне допустимы, так как история уже находится в движении.
Или, иными  словами,  сколько  бы  бабочек  ни  раздавил  в  плейстоцене
путешественник во времени, динозавры все равно вымрут.
   Несмотря на это, когда Фрэнк и Леа вернулись в свою каюту, на душе  у
них  было  неспокойно.  Они  боялись,  что  происшествие  может  вызвать
парадокс   времени.   Но   события,   похоже,   продолжали   развиваться
естественным  путем.  Когда  на  следующее   утро,   накануне   прибытия
«Гинденбурга» в пункт назначения, Фрэнк и Леа наблюдали из  своей  каюты
внутренние помещения дирижабля, они увидели, как Эрик  Шпель  прошел  по
алюминиевому мостику и, оглядевшись по сторонам,  поднялся  по  трапу  в
отсек номер  четыре.  Миниатюрная  камера,  которую  Фрэнк  установил  у
основания трапа, не обладала достаточной  светочувствительностью,  чтобы
передать его изображение в видимом спектре, но зато она  реагировала  на
тепловое излучение человеческого тела. На термограмме было хорошо видно,
как Эрик, держась за лестницу под газовым отсеком, устанавливает часовой
механизм, который должен был соединить две сухие гальванические  батареи
с небольшим фосфорным запалом.
   Итак, история не изменилась. В 19 часов 25 минут по местному  времени
203 тысячи кубометров водорода воспламенятся. Через тридцать семь секунд
после этого объятый пламенем воздушный гигант весом в 241  тонну  рухнет
на землю.
   «Гинденбург» тем  временем  все  больше  и  больше  замедлял  ход.  В
иллюминаторы прогулочной палубы уже были видны похожий на коробку из-под
печенья ангар и ажурная причальная мачта, у подножия которой выстроились
крошечные фигуры военных моряков в белых головных уборах.
   Фрэнк снова коснулся  металлической  оправы  очков.  19:17:31/—08:29.
Через несколько секунд будет слита вода из кормовых балластных цистерн и
сброшены носовые швартовы.
   Но не восемь оставшихся минут  беспокоили  его  больше  всего,  а  те
тридцать семь секунд, которые пройдут между взрывом и  ударом  о  землю.
Подняться на борт «Гинденбурга» им с Леа было совсем не трудно — гораздо
труднее будет сойти на землю живыми и невредимыми.
    
   6 мая 1937 года
   Четверг, 19:21
    
   Василий Мец уже давно решил, что самым интересным в начале двадцатого
столетия было то, как выглядела Земля из космоса.
   Дело было даже не в относительно малых размерах городов, не в чистоте
воздуха над ними  и  даже  не  в  несколько  иных  очертаниях  океанских
побережий. Конечно, любопытно было увидеть Нью-Йорк-Сити в  те  времена,
когда город еще не был наполовину погружен в воду и его небоскребы четко
вырисовывались на фоне неба, однако не это было  самое  удивительное.  В
конце концов,  это  было  третье  путешествие  Меца  в  качестве  пилота
«Оберона», поэтому к подобным различиям он успел  присмотреться.  Больше
всего его поражала девственная пустота околоземного  пространства  —  ни
тебе  энергетических  спутников,  ни  колоний,  ни   снующих   туда-сюда
челноков. Не было  даже  низкоорбитальной  станции  «Хронос»,  служившей
основной базой для хронолетов-разведчиков ХКИЦ, откуда  они  вылетали  и
куда возвращались, завершив свою миссию. И самое главное,  вокруг  Земли
не было плотного роя разнокалиберного космического мусора, и не  мудрено
— первый искусственный спутник  появится  на  орбите  еще  только  через
четыре десятилетия, и пройдет еще тридцать лет, прежде чем находящиеся в
состоянии свободного падения обломки ракет и отслужившие  свое  спутники
начнут представлять опасность  для  околоземной  навигации.  Пройдет  не
менее двадцати лет, прежде чем появится  первое  сообщение  о  появлении
«летающей тарелки», и если бы кто-нибудь поинтересовался  мнением  Меца,
то он высказался бы за то, чтобы дела  обстояли  именно  так  как  можно
дольше.
   На протяжении последних трех дней — после кратковременного визита  на
Землю, когда Василий  высадил  Лу  и  Ошнер  в  пригороде  Франкфурта  и
совершил  суборбитальный  бросок,  чтобы  доставить  в  Нью-Джерси  Тома
Хоффмана — он удерживал станцию на геосинхронной орбите, зависнув высоко
над Нью-Джерси. Все это время он  оставался  совершенно  один,  если  не
считать  переговоров  с  экипажем  «Миранды»,  пробивавшей  тоннель,  по
которому вернулись на «Хронос» спецгруппа поддержки и  два  этих  милых,
спокойных человека — Джон и Эмма Пеннс. Но тремя часами  ранее  «Оберон»
перешел на новую  орбиту,  пролегающую  на  высоте  289  километров  над
Нью-Джерси, и теперь Мец был очень занят. Уравновешивать силу  тяготения
Земли антигравитационным приводом  хронолета,  одновременно  компенсируя
вращение планеты, было далеко  не  простой  задачей.  Кроме  того,  Мецу
приходилось поддерживать постоянный радиоконтакт с Хоффманом.  Спутников
связи, которыми они  могли  бы  воспользоваться,  еще  не  существовало;
установить тарельчатую антенну Том тоже не мог, поэтому  им  приходилось
пользоваться  обыкновенной  радиопередачей  в  стокилометровом  волновом
диапазоне, который был бы недоступен  любителям-коротковолновикам  этого
временного периода.
   — База Лэйкхерст вызывает «Оберон», — раздался в наушниках Меца голос
Хоффмана. — Как слышите меня? Прием.
   Мец поправил микрофон.
   — Слышу вас хорошо, Лэйкхерст. Доложите обстановку.
   — Обстановка нормальная. «Гинденбург»  подошел  к  причальной  мачте.
Водяной балласт сброшен, только что опущены носовые швартовы. Высота  от
земли — около девяноста одного метра. Ожидаемое событие  наступит  через
три минуты семнадцать секунд плюс последний отсчет.
   Хоффман старался говорить профессионально-безразличным тоном, но  Мец
ясно уловил в его голосе взволнованные нотки. И он не мог винить за  это
Хоффмана. Меньше чем через  четыре  минуты  главный  специалист  проекта
своими глазами  увидит  одну  из  величайших  технологических  катастроф
столетия,   на   девять   десятилетий    приостановившую    коммерческое
использование летательных аппаратов легче воздуха. Проявить свои  эмоции
в разговоре — это было, пожалуй, единственное, что  мог  позволить  себе
Том. Было бы гораздо хуже, если бы, не усидев в своей взятой напрокат  в
машине, он смешался с толпой и кто-нибудь из людей на  аэродроме  увидел
его с радиопередатчиком.
   — Примите сообщение, Лэйкхерст.  —  На  плоском  экране  под  ходовым
иллюминатором появилось подсвеченное радарное изображение «Гинденбурга»,
зависшего над базой ВМФ в Лэйкхерсте. Оно было похоже на  светло-голубую
пулю, вокруг которой роилось несколько сотен крошечных  белых  точек.  В
верхней    части    экрана     горело     табло     расчета     времени:
06.05.37/19:22:05/Событ. — 02:45.
   — Продолжаю удерживать станцию в заданной точке. Готов забрать вас по
сигналу маяка.
   — Очень хорошо, «Оберон». Я вот-вот... — Остальное потонуло в шипении
статики, и пальцы Меца ловко пробежали по пульту управления, корректируя
позицию хронолета-разведчика. Шипение  тут  же  затихло,  и  он  услышал
окончание фразы Хоффмана:
   — ...огромен. Ты не поверишь, насколько он велик! Его  размеры  можно
сравнить разве что с астероидным буксировщиком. Эта штука...
   — Не отвлекайтесь от задачи, Лэйкхерст.
   — Мотор работает, я готов тронуться в любой момент. — Последовала еще
одна пауза.  —  Просто  не  верится,  что  когда-то  люди  действительно
использовали двигатели внутреннего сгорания, чтобы перемещаться с  места
на место. От них жутко воняет!
   — Я знаю. Не выключайтесь... — Мец снова бросил взгляд на  хронометр.
Осталось две минуты, одиннадцать секунд и  последний  отсчет  плюс-минус
несколько секунд поправки на неточность  в  записях  современников.  Эти
несколько секунд и были самой сложной частью всей операции.
   — Ну что ж, Фрэнк, — пробормотал он негромко. —  Теперь  все  зависит
только от тебя. Постарайся ничего не испортить.
    
   6 мая 1937 года
   Четверг, 19:23
    
   Над   аэродромом   установилась   сверхъестественная   тишина.   Даже
надоедливый  мелкий  дождь,  зарядивший   с   самого   утра,   ненадолго
прекратился, сквозь разошедшиеся тускло-серые облака проглянули  прямые,
как стрелы, лучи закатного  солнца,  и  серебристые  бока  «Гинденбурга»
окрасились зеленоватым светом весенних сумерек.  Военные  моряки  дружно
налегали на швартовы цеппелина, словно играя в  перетягивание  каната  с
Левиафаном, бесшумно парившим в трехстах футах над их головами, и только
где-то на краю толпы радиожурналист из Чикаго беспрерывно  комментировал
происходящее, склонившись над портативным магнитофоном.
   Оглядевшись по сторонам, Фрэнк  неожиданно  подумал  о  том,  что  он
окружен  мертвыми  людьми.  Вот  Фриц  Эрдманн  —  полковник  Люфтваффе,
пытавшийся  разоблачить  возможного  саботажника  среди  пассажиров,  но
проглядевший Эрика Шпеля; вскоре  он  будет  убит  обрушившейся  горящей
балкой. Обречены Герман Донер и его дочь — очаровательная юная  Ирэн,  —
отправившиеся в Америку, чтобы  провести  здесь  каникулы  и  отдохнуть.
Погибнет Мориц Файбух — приятный, хорошо воспитанный господин,  которого
стюарды с самого начала отделили от других немцев просто потому, что  он
был евреем. Доживал свои последние минуты и  Эдвард  Дуглас  —  служащий
«Дженерал Моторс» и американский шпион (по  предположению  гестапо),  от
которого на протяжении всего полета Фриц Эрдманн не отходил буквально ни
на шаг.
   И точно так же, как все эти люди, должны были погибнуть в огне Джон и
Эмма Пеннс; такова, во всяком случае, была  их  судьба  с  точки  зрения
истории.
   Но в действительности все обстояло несколько иначе. Одежда, которую с
самого утра надели на себя  Джон  и  Эмма,  только  казалась  сшитой  из
обычного хлопка и шерсти; на самом деле она  была  выполнена  из  особой
огнеупорной ткани, неизвестной в этом столетии. Носовые платки,  которые
лежали  у  них  в  карманах,  будучи  развернуты  и  прижаты   ко   рту,
обеспечивали две минуты нормального дыхания в любой атмосфере,  так  как
содержали в себе запас молекулярного кислорода. Зато в  багаже  супругов
Пеннс не осталось ничего, что  было  бы  сделано  в  двадцать  четвертом
столетии. Миниатюрные камеры, которые они разместили по всему воздушному
судну, должны были  испариться,  как  только  температура  достигнет  96
градусов по Цельсию. Что касалось исчезновения их тел, то его легко было
объяснить тем, что страшный жар попросту испепелил их,  и  это,  кстати,
выглядело бы не  так  уж  неправдоподобно,  поскольку  после  катастрофы
некоторые останки были опознаны только по обручальным кольцам и часам  с
гравировкой.
   — Время? — шепнула Леа, и Фрэнк снова постучал по оправе очков.
   — Примерно шестьдесят пять секунд, — ответил он и, сняв  очки,  убрал
их в карман. Леа кивнула и, отпустив его руку, снова положила ладонь  на
перила.
   По палубе неожиданно пронесся сквозняк — должно быть,  кто-то  открыл
иллюминатор. Одна из пассажирок помахала рукой мужчине, который, стоя  в
толпе встречающих, возился с пузатой кинокамерой.
   Призраки... Одни только призраки окружали Фрэнка.
   В нагрудном кармане его пиджака лежала небольшая вещица,  которую  он
позволил себе взять  на  память  о  путешествии.  Это  был  сложенный  в
несколько раз  лист  плотной  бумаги,  в  верхней  части  которого  были
типографским способом оттиснуты изображение  воздушного  корабля  и  его
название.  Под  этой  гравюрой  был  напечатан  список  пассажиров.  Сей
документ предназначался вовсе не для ХКИЦ — Фрэнк уже решил,  что  когда
вернется домой, то вставит его  в  рамочку  и  повесит  на  стену  своей
квартиры в Тихо-Сити. Конечно, это было нарушение, и Леа ворчала на него
до тех пор, пока Фрэнк не возразил,  что  во  время  катастрофы  бумага,
безусловно, сгорит. Впоследствии сам он сделал  вид,  будто  не  заметил
чайной ложечки, которую Леа заткнула за резиновую подвязку чулка.  Фрэнк
знал, что подобных мелочей никто никогда не хватится, и искренне жалел о
том, что не может спасти двух собак,  которые  путешествовали  вместе  с
ними в специальной клетке, стоявшей в багажном  отделении.  Там,  откуда
явились Леа и Фрэнк, собаки  были  большой  редкостью,  и  ему  даже  не
хотелось думать о том, что станет с этими ни в чем не повинными тварями,
когда...
   Фрэнк глубоко  вздохнул,  стараясь  привести  в  порядок  взвинченные
нервы. Спокойнее, приказал он себе. Все будет в порядке, только не  надо
терять голову.
   Это место по правому борту на палубе А, неподалеку от  ведущего  вниз
трапа, Фрэнк и Леа заняли совсем не  случайно.  Им  было  известно,  что
большинство из оставшихся в живых пассажиров уцелело только потому,  что
они находились именно здесь, а не по левому борту, где путь  к  спасению
людям преградила мебель, выброшенная из широких дверей обеденного  зала.
Настоящий Джон Пеннс погиб, потому что незадолго до  катастрофы  ушел  с
палубы, чтобы проведать Эмму, которая по неизвестным причинам оставалась
в  каюте.  Что  это  было?  Морская  болезнь?   Или,   возможно,   некое
предчувствие? В истории не осталось никаких  упоминаний  о  том,  почему
погибли супруги Пеннс, но Фрэнк и Леа не собирались повторять их ошибку.
   Они знали,  что  первой  о  землю  ударилась  корма  дирижабля.  Было
неизвестно, как поведет себя  при  этом  стоявший  в  конце  прогулочной
палубы огромный рояль, однако Фрэнк и Леа уже  решили,  что  побегут  по
проходу, как только почувствуют первый гибельный рывок, который поначалу
все примут за обрыв причального каната. Вниз по трапу, мимо палубы Б,  к
пассажирскому  люку...  К  тому  времени,  когда  они   достигнут   его,
«Гинденбург» будет уже почти что на  земле,  и  им  придется  прыгать  с
высоты не более четырех метров.
   Тридцать семь секунд. С того момента, когда в верхней части кормового
отсека будет замечен первый огонь, и до того времени, когда «Гинденбург»
превратится в  объятый  пламенем  остов,  пройдет  всего  тридцать  семь
секунд... Вполне достаточно, чтобы обвести историю вокруг пальца.
   Или проиграть.
   Фрэнк почувствовал, что Леа незаметно придвинулась к нему.
   — Если мы не...
   — У нас все получится.
   Прислонившись головой к его плечу, Леа кивнула.
   — Но если все-таки...
   — Только не говори, что любишь меня. Ее смех прозвучал сухо и нервно.
   — Ты себе льстишь.
   Фрэнк  с  трудом  усмехнулся.  Пальцы  Леа  на  мгновение  сжали  его
предплечье  и  вернулись  на  перила   ограждения.   Бросив   взгляд   в
иллюминатор, он увидел, как тень  дирижабля  приближается  к  причальной
мачте.
   — Держись... Теперь это может произойти каждую секунду.
   Дирижабль двинулся  назад,  вперед,  снова  назад.  Наземная  команда
боролась с ветром, стараясь  подтянуть  воздушный  корабль  к  стальному
треножнику причальной мачты. Две тени на земле соединились в одну.
   Фрэнк с силой сжал  ограждение,  чувствуя,  как  перила  врезаются  в
ладонь. О'кей, о'кей... Ну когда же?..
   Резкий рывок сотряс воздушный корабль.
   Схватив Леа за плечи, Фрэнк развернул ее к выходу.
   — Бежим! — воскликнул он. — Скорее, скорее!.. Леа сделала шаг,  потом
остановилась. Фрэнк наткнулся на нее.
   — Шевелись же! — Он подтолкнул ее в спину. — Нам нельзя...
   Но тут он тоже остановился и прислушался.
   Палуба под ногами больше не шаталась. Она даже не накренилась.
   Ни криков, ни отчаянных воплей. Кресла и шезлонги оставались на своих
местах.
   Пассажиры глядели на них кто с удивлением, кто  с  насмешкой.  Эдвард
Дуглас усмехнулся и, прикрывая рот ладонью, сказал  что-то  жене.  Мориц
Файбух сочувственно покачал головой.  По  лицу  четырнадцатилетней  Ирэн
Донер скользнуло  выражение  снисходительного  превосходства.  Полковник
Эрдманн презрительно фыркнул.
   Тут на прогулочной палубе появился один из стюардов. Он объявил,  что
«Гинденбург» благополучно прибыл  в  порт  назначения  и  что  пассажиры
должны собраться у выходного трапа. Просьба не забывать  свои  вещи.  По
выходе  из  дирижабля  просьба   незамедлительно   пройти   американский
таможенный контроль.
   Фрэнк посмотрел на Леа. Она была бледна и дрожала, прижимаясь к  нему
всем телом.
   — Что случилось?.. — прошептала она.
    
   16 января 1998 года
   Пятница, 08:12
    
   Телефонного звонка Мерфи не слышал — он как раз находился  в  ванной,
обрабатывая  кровоостанавливающим  карандашом   многочисленные   порезы,
оставленные бритвенным лезвием на шее и подбородке. В последнее время он
хранил свою бритву под небольшой  стеклянной  пирамидой,  которую  Донна
подарила ему на Рождество. Если верить рекламной брошюре, эта пирамида —
точная копия египетских — должна была сохранять лезвия острыми, но, судя
по всему, со своими обязанностями она справлялась плохо. Либо это,  либо
тяжкое похмелье, от которого страдал Мерфи, и привели к тому, что  он  в
нескольких местах порезал лицо.
   Как  бы  там  ни  было,  Мерфи  понятия  не  имел,  что  он   кому-то
понадобился, до тех пор, пока Донна не  постучала  в  дверь  ванной.  «С
работы», — негромко сказала она, протягивая ему  радиотелефон,  и  Мерфи
скорчил недовольную гримасу. Он и так уже  опаздывал,  ибо