гая по самому краю, они  все  же  остаются
целы. Что-то подобное испытывал и  я,  стоя  на  площадке  темпорального
модулятора и держась обеими руками за прохладный металлический поручень.
Мне казалось, что я стою на краю. У меня захватывало дух от одной только
мысли о том, что здесь, сделав всего лишь шаг  в  неверном  направлении,
можно сорваться. И не было рядом никого, кто мог бы указать мне, где  та
черта, за которую нельзя ступить. Я был один на один со временем.

Глава 8

   Вторая площадка  темпорального  модулятора  располагалась  в  подвале
трехэтажного кирпичного дома в западном предместье Лондона.  Если  я  не
ошибаюсь, это было то самое место,  где  значительно  позднее  построили
Падингтонский вокзал. Как сообщил нам гид,  дом  принадлежал  одному  из
работников Бюро по туризму во времени, который постоянно находился в XVI
веке, изображая из себя преуспевающего торговца ячменем. В  доме  помимо
жилых комнат имелся еще и большой амбар, заваленный ячменем,  в  глубине
которого находилась крошечная дверца, через которую мы  и  выбрались  на
свет.
   Встретивший нас хозяин дома с дежурной улыбкой на лице поздравил всех
туристов, впервые прибывших на экскурсию в Лондон 1589 года,  и  выразил
надежду, что нам здесь, конечно же, понравится и  в  скором  времени  мы
захотим вновь сюда вернуться. После этого он вместе с  гидами  ненадолго
отошел  в  сторону.  Насколько  можно  было  понять  из  обрывков  фраз,
доносившихся до нас, речь  шла  о  согласовании  планов,  которые  имели
туристы, с реальной ситуацией на данный  день.  Вскоре  выяснилось,  что
никаких серьезных проблем не возникло, и гиды  пригласили  вверенных  их
заботам туристов начать экскурсию.
   Разбившись на тройки, одна из которых - женская - оказалась неполной,
мы покинули дом и почти сразу же разошлись в разные  стороны.  Собраться
вместе в том же самом доме нам предстояло только около  полуночи,  когда
придет пора возвращаться назад, в свое время.
   Еще  во  время  первой  встречи  мой  спутник   по   группе   солидно
представился Владимиром  Ромуальдовичем  Ручинкиным  и  попросил,  чтобы
именно так его и называли. Но гид потребовал, чтобы во  время  экскурсии
мы обращались друг к другу только по именам, да к тому же еще и сократил
имя моего напарника до Влада. Гида нам следовало именовать Алексом.  Мое
имя Алекс счел вполне созвучным эпохе и оставил его без изменений.
   Пока мы  быстро  шли  по  разбитой  грунтовой  дороге  в  направлении
видневшихся  на  горизонте  домов,  Алекс  еще  раз  дал  нам   короткое
наставление относительно того, как нам следовало вести  себя  в  городе.
Во-первых,  разговаривать  между  собой  мы  должны   были   только   на
староанглийском,  во-вторых,  прямые  контакты  с   местным   населением
следовало свести до минимума, в-третьих, решение любых вопросов, которые
могли у нас возникнуть, предоставить гиду; самостоятельные  действия  мы
могли предпринимать только с его согласия. И, наконец,  в-четвертых,  мы
должны были все время держать друг друга в поле зрения. В  случае,  если
один   из   туристов   замечал   отсутствие   другого,   ему   следовало
незамедлительно поставить в известность об этом гида. Ну, а если же,  не
дай бог, терялся гид,  туристу  надлежало  немедленно  поднять  тревогу,
использовав для этого имевшийся у него имплантат.
   Как вы помните, одной из целей прогулки нашей троицы по Лондону  было
посещение питейных заведений. Как выяснилось, в городе  таковых  имелось
немало.
   Мы начали с  безымянного  постоялого  двора  на  окраине  столицы,  в
котором зал с тремя длинными столами, сколоченными из оструганных досок,
и такими же длинными скамьями отделяла от скотного  двора  лишь  длинная
жердь, переброшенная от стены к  стене.  Лошади,  уныло  опустив  морды,
наблюдали за тем, как пили и ели немногочисленные посетители  постоялого
двора, а люди, по мере необходимости, поднимались со скамеек и  неверной
походкой добирались до лошадей, чтобы рядом с  ними  справить  нужду.  В
полутемном помещении воняло прелой соломой и мочой.
   - В этом году не свирепствует чума, - негромко  заметил  наш  гид.  -
Иначе у входа, на мусорной куче, непременно лежала бы парочка трупов.
   По счастью, долго мы в этом месте не задержались, - пиво на постоялом
дворе оказалось отвратительным, а царившая вокруг  атмосфера  совершенно
не располагала к тому,  чтобы  предаться  наблюдениям  за  особенностями
взаимоотношений местного населения.
   Не стану описывать вам все  наше  путешествие  от  окраин  Лондона  к
центру - вы и сами, должно быть, представляете себе, с чем нам  пришлось
столкнуться. Больше всего меня поразило то, что, вопреки моим  наихудшим
ожиданиям, улицы, по которым мы шли, вовсе не  были  похожи  на  сточные
канавы. На окраинах  порою  еще  встречались  кучи  гниющего  мусора,  в
которых копались тощие, облезлые дворняги. Но, чем ближе к  центру,  тем
чище становилось на улицах. Да и таверны, в которые мы заходили, хотя  и
не могли похвастаться изысканным меню и культурой обслуживания,  все  же
приобретали все более опрятный и, я бы даже сказал, респектабельный вид.
   Когда я обратил на  сей  факт  внимание  нашего  гида,  Алекс  только
улыбнулся.
   - Вам повезло, что вы выбрали Лондон, а не Париж, - сказал  он.  -  В
настоящее время столица  Франции,  по  сравнению  с  Англией,  настоящая
помойка.
   - Не может быть, - недоверчиво глянул на гида Ручинкин.
   -  Английские  врачи  обратили  внимание  на  то,  что   периодически
возникающие эпидемии чумы начинаются в больших городах и  чаще  всего  в
бедных окраинных районах, - ответил на замечание Влада Алекс. - Не сумев
найти правильное объяснение тому, почему  так  происходит,  они  тем  не
менее смогли сделать  из  своих  наблюдений  верные  выводы.  Теперь  за
чистотой улиц следят городские власти. Тот, кто рискнет сваливать  мусор
в ненадлежащем месте, может серьезно поплатиться за это. Конечно, Лондон
- город большой, и здесь трудно за всем  уследить.  А  вот  в  небольших
городках сельской Англии, население которых не превышает полторы  тысячи
человек, на улицах царят поразительные чистота и порядок. Поэтому и чума
добирается до них нечасто. И представители знати во время эпидемий чумы,
которые, как правило, случаются летом,  а  с  холодами  сходят  на  нет,
спешат укрыться в своих загородных владениях.
   По пути мы заглянули еще в пять или шесть таверн, в каждой из которых
Ручинкин непременно, пробовал  пиво.  Сам  я  небольшой  любитель  этого
напитка, но должен  признать,  что  в  любом  заведении,  в  которое  мы
заглядывали, пиво действительно  имело  свой  особенный  вкус.  По  всей
вероятности, это было связано с тем, что пиво либо готовилось здесь  же,
хозяином таверны или его женой, либо закупалось у знакомого пивовара.
   Ручинкин  от  этой  дегустации,  судя  по  всему,  получал   истинное
наслаждение. Взяв в руку  очередной  оловянный  стакан,  наполненный  до
краев пивом, он сначала осторожно отпивал из  него  глоток,  после  чего
смачно чмокал губами и проводил по ним кончиками пальцев. Затем он делал
глубокий вдох, подносил стакан к губам и опорожнял его почти наполовину.
После  этого  он  обычно   давал   свое   квалифицированное   заключение
относительно качества испробованного напитка.  Но,  вне  зависимости  от
оценки, стакан неизменно осушался до дна. Следует отметить, что суждения
Ручинкина о том или ином сорте  пива  чаще  всего  совпадали  с  мнением
завсегдатаев данного заведения.
   Алекс, как я обратил внимание, только  чисто  символически  пригублял
свой стакан, внимательно наблюдая при этом за мной и,  главным  образом,
за Ручинкиным, который все больше нагружался  пивом.  Вскоре  гид  выдал
Владу пару  отрезвляющих  таблеток,  но  действие  их  оказалось  весьма
непродолжительным. После двух стаканов портера Ручинкин вновь  захмелел,
отчего сделался улыбчивым и разговорчивым. Когда  Влад  стал  порываться
угостить пивом соседей по столу, Алексу пришлось урезонить  его,  сказав
несколько  резких  слов.  Новоявленным  приятелям   Ручинкина   это   не
понравилось, но Алекс их быстро  успокоил,  назвав  пару  имен,  услышав
которые парни  быстро  покинули  таверну.  Помимо  этого,  наш  гид  был
вынужден все внимательнее следить за тем, чтобы  подвыпивший  клиент  не
принялся болтать лишнего.
   -  И  часто  вам  приходится   возиться   с   такими   туристами?   -
поинтересовался я у Алекса.
   - Это еще не худший экземпляр, - мрачно усмехнулся  Алекс.  -  Он  по
крайней мере хочет только напиться.
   Чего требуют иные клиенты, Алекс  уточнять  не  стал.  А  я  не  стал
приставать к нему с расспросами.
   - Сегодня "Комедианты Пембрука" дают представление  в  "Театре".  Это
неподалеку от прихода Святого Леонарда в  Шордиче,  -  сказал  Алекс.  -
Будет показана пьеса Марло "Трагическая история доктора  Фауста".  Пьеса
новая, и я сам с удовольствием посмотрел бы ее.
   - Проблема в нашем спутнике, - догадался я.
   Алекс невесело улыбнулся, но поспешил успокоить меня:
   - Надеюсь, нам удастся ее решить. Я выстроил маршрут  таким  образом,
чтобы к началу представления, которое назначено на шесть  часов  вечера,
как раз добраться до "Театра". Надеюсь, наш друг  не  сразу  разберется,
что мы оказались  не  на  очередном  постоялом  дворе,  а  в  театре,  и
останется доволен пивом в бутылках, которое подают зрителям. А мы с вами
сможем посмотреть пьесу.
   Меня такой  план  вполне  устраивал.  Как  ни  странно,  хождение  по
постоялым дворам  и  тавернам,  заполненным  по  большей  части  изрядно
подвыпившей и потому не особенно интересной публикой, ничуть не тяготило
меня. Я по-прежнему пребывал в  удивительно  приятном  состоянии  легкой
эйфории, которое ощутил,  ступив  на  стартовую  площадку  темпорального
модулятора.
   И все же я позволил себе напомнить:
   - Мы договаривались зайти в таверну, в которой бывает Шекспир.
   - Я помню об этом, - заверил  меня  гид.  -  Именно  там  мы  сегодня
пообедаем.

Глава 9

   Таверна, называвшаяся "Белый Огонь", находилась на  западной  окраине
Лондона, вне стен Сити. До реки от нее было рукой подать. Фасад таверны,
выходивший на Флитт-стрит, украшала восьмиугольная  вывеска  с  грубо  и
неумело намалеванным костром,  который  по  незнанию  легко  можно  было
принять за растрепанную ветром копну сена.
   Помещение, как и  во  всех  прочих  тавернах,  в  которых  мы  успели
побывать, было небольшое,  полутемное,  наполненное  причудливой  смесью
разнообразных запахов. Маленькие оконца, даже распахнутые настежь,  были
не в состоянии ни наполнить обеденный зал светом, ни выветрить  из  него
все те ароматы, которыми, казалось, были пропитаны сами  стены  таверны,
столы,  низкие  трехногие  табуреты,  потолочные  балки  над  головой  и
соломенная крыша, накрывающая это строение. Сверху в  кружки  и  тарелки
сидевших за столами посетителей сыпался всевозможнейший мусор вперемешку
с мелкими жуками. Но на подобные мелкие неудобства никто здесь,  похоже,
не обращал внимания.
   В остальном же  таверна  была  очень  даже  милой.  А  за  цветастыми
шторками на окнах, которые, судя по  их  состоянию,  посетители  нередко
использовали в  качестве  салфеток  и  носовых  платков,  и  горшками  с
цветами,  выставленными   на   подоконниках,   безошибочно   угадывалась
заботливая женская рука.
   Посетителями  таверны  были  по  большей   части   люди   из   только
зарождающегося среднего класса: мелкие ремесленники, имеющие собственные
мастерские,  да  удачливые  торговцы,  получающие  стабильный  доход  от
перепродажи зерна, кожи и шерсти. Выглядели они, быть может, и не вполне
респектабельно, но зато держались с достоинством. Ни один из них уже  не
сел бы за стол рядом с оборванцем, покупающим на последний пенни  стакан
прокисшего пива. Среди такой публики вполне могли оказаться и актеры.
   Оловянная посуда, в которой нам подали еду, была почти чистой, - края
ее только едва заметно поблескивали от жира. Поскольку пришло уже  время
обеда, Алекс заказал мясную похлебку и зайца,  зажаренного  на  вертеле.
Суп мне понравился, хотя мне показалось, что в нем не хватает специй.  А
пропахшее дымом из очага заячье мясо, которое нужно было самому отрезать
широким ножом от  выложенной  на  большое  круглое  блюдо  подрумяненной
тушки, оказалось настолько вкусным, что я один съел не меньше  половины.
Угрызения совести по этому поводу меня  не  мучили,  поскольку  господин
Ручинкин, как и прежде, почти ничего не ел, налегая на  пиво.  Мы  же  с
Алексом запили плотный обед кисловатым сидром, который приятно пузырился
во рту, слегка пощипывая язык.
   Я сидел за столом спиной к входу.  По  правую  руку  от  меня  что-то
невнятно бубнил господин Ручинкин. Напротив, возле стены, сидел наш  гид
Алекс. Обратив  внимание  на  то,  что  Алекс  начал  время  от  времени
посматривать мне за спину, я тоже непроизвольно стал оглядываться. Но ни
в обеденном зале, ни возле  входа  в  таверну  не  происходило,  на  мой
взгляд, ровным счетом ничего интересного.
   Алекс заметил мое недоумение, но ничего не сказал,  только  загадочно
улыбнулся.
   Наконец я не выдержал и спросил, что так его заинтересовало.
   Алекс наклонился ко мне через стол и полушепотом произнес только одно
слово:
   - Шекспир.
   Я едва не вскочил с табурета. Но, вспомнив  наставления  гида,  -  не
привлекать к себе внимание местных жителей, -  взял  в  руку  полупустой
стакан сидра, пригубил его и, не спеша обернувшись, окинул обеденный зал
ленивым взглядом, так, словно хотел удостовериться в том, что человек, с
которым у меня была назначена встреча, до сих пор не объявился.
   Я намеренно не стал  спрашивать  у  гида,  за  каким  столиком  сидит
Шекспир, - мне хотелось самому узнать его.
   В настоящее  время,  после  многочисленных  визитов  в  прошлое,  как
представителей Департамента контроля за временем,  так  и  частных  лиц,
имеется множество фотопортретов Шекспира. События  же,  о  которых  идет
речь, напомню вам, происходили в 1589  году.  Как  известно,  ни  одного
достоверного портрета Шекспира не сохранилось. Бюст на  могиле  поэта  в
церкви Святой Троицы в Стратфорде-на-Эйвоне,  скорее  всего,  порождение
фантазии  скульптора,  которому  он  был  заказан.  Даже  если  один  из
известных  мне  портретов  Шекспира  и  являлся  подлинным,  то   узнать
изображенного на  нем  человека  в  возрасте,  когда  ему  только-только
исполнилось двадцать пять, было не так-то просто.
   Но по крайней мере я мог сразу же отсеять  тех  посетителей  таверны,
кому было явно за тридцать. В результате  остались  четверо  кандидатов.
Двоих из них я убрал, поскольку давно уже приметил их. Они пришли вместе
и сидели на углу длинного стола, беседуя о чем-то  настолько  оживленно,
что порою казалось, в дело вот-вот пойдут кулаки.  Двое  других  молодых
людей, на которых я обратил внимание, сидели в разных концах  обеденного
зала. Один из них был одет в  несколько  старомодный  зеленый  кафтан  с
широким четырехугольным вырезом и заложенным в него нагрудником,  далеко
не новым, хотя и старательно выстиранным. У незнакомца было узкое лицо с
резко очерченными скулами, небольшая бородка и аккуратные усики.  Черные
волосы коротко подстрижены и расчесаны  на  прямой  пробор.  Взгляд  его
темно-карих глаз был внимателен и строг. Особое внимание  я  обратил  на
то, что незнакомец осторожно наблюдал  за  присутствующими  в  обеденном
зале  людьми,  стараясь  при   этом,   чтобы   его   интерес   оставался
незамеченным. Казалось, он изучал костюмы людей, их манеру  держаться  и
разговаривать. Другой кандидат, по возрасту вполне  подходящий  на  роль
Шекспира, сидел вполоборота ко мне. Держа в руке большой стакан пива, он
задумчиво глядел в окно. На нем был новенький лиловый  камзол,  расшитый
на плечах красными галунами. Однако на левом  рукаве  зияла  прореха,  -
кусочек ткани был вырван гвоздем или каким-то другим  острым  предметом,
за который зацепился рукав. Вдобавок  к  этому  камзол  был  измят  так,
словно в нем  спали,  и  расстегнут  почти  до  пояса.  Под  камзолом  у
незнакомца была рубаха с широким воротом, которую он носил,  не  снимая,
должно быть, не меньше месяца. Длинные и  не  очень  чистые  темно-русые
волосы были зачесаны назад, но настолько небрежно,  что  упавшие  прямые
пряди скрывали лицо незнакомца, обращенное  ко  мне  в  профиль.  Я  мог
видеть  только  небольшую  бородку,  обрамлявшую   подбородок   молодого
человека, подстриженную весьма небрежно.  Казалось,  он  оставил  ее  не
потому, что считал это красивым, а лишь поскольку ему было лень бриться.
Алекс угадал мою игру.
   - На кого ставите, Вальдемар? - поинтересовался он.
   - Пожалуй, на молодого человека в зеленом кафтане, - ответил я, почти
уверенный в том, что не ошибся.
   Однако, когда Алекс спросил:
   - Почему именно он? - мне показалось, что  в  голосе  его  прозвучало
недоумение.
   Прежде чем ответить, я еще раз внимательно  посмотрел  на  выбранного
мною кандидата в гении.
   - У него очень внимательный взгляд, - сказал я.  -  Мне  кажется,  он
подмечает буквально все, что происходит в таверне.
   - И не только  подмечает,  но  еще  и  подслушивает,  о  чем  говорят
посетители, - усмехнулся Алекс. - Увы,  Вальдемар,  ваш  выбор  оказался
ошибочным. Человек, которого вы  приняли  за  Шекспира,  на  самом  деле
является  осведомителем  королевского   Тайного   совета.   Писатели   и
комедианты во все времена причислялись к категории неблагонадежных. Ну а
поскольку актеры в этой таверне бывают нередко, то и  служители  Тайного
совета сюда захаживают, чтобы послушать, о чем  они,  подвыпив,  говорят
между собой.
   - Значит, Шекспир... - я посмотрел на  человека  в  лиловом  камзоле,
сидевшего у окна.
   - Да, это он, - кивнул Алекс. Должно быть,  выражение  моего  лица  в
этот момент о многом сказало гиду, поскольку он спросил:
   - Вы разочарованы?
   - Нет, - медленно покачал головой я. - Но я представлял себе Шекспира
несколько иначе.
   В  этот  момент  Шекспир  со  стуком  поставил  стакан  на  стол   и,
привалившись спиной к  стене,  обратился  лицом  к  залу.  У  него  были
небольшие, широко расставленные глаза, смотревшие на мир  из-под  низких
надбровных дуг не то с тоской, не то с осуждением.
   - Я полагал, что первое время в Лондоне Шекспир жил довольно бедно, -
заметил я.
   - Верно, - кивнул Алекс. - Он всего около года как  принят  в  труппу
"Комедианты Пембрука" и, говорят, актерским мастерством не блещет. А  до
этого он зарабатывал на жизнь тем, что  занимался  лошадьми  благородных
господ, пришедших на представление в театр. И  в  этом  деле  он  достиг
превосходных результатов. Его проворство и  сноровка  были  замечены,  и
вскоре у него появилось столько работы, что он не мог справляться с  ней
один. Компанию молодых  людей,  которых  он  набрал  себе  в  помощники,
актеры, работавшие в "Театре",  называли  "парнями  Шекспира".  Забавно,
правда?
   Я и прежде слышал эту историю, и она вовсе не казалась мне  забавной.
Но я не стал спорить с гидом. Я только заметил:
   - Не кажется ли вам странным,  что  человек,  занимавшийся  лошадьми,
вдруг стал великим драматургом?
   - Почему же вдруг? - удивленно вскинул брови Алекс. - Все, кто хорошо
знает   Шекспира,   говорят,    что    он    отличается    поразительной
работоспособностью и невероятной усидчивостью. Я сам нередко вижу его  в
этой таверне, и ни разу он не приходил сюда без книги или без  бумаги  и
чернил. Пока другие просто  о  чем-то  судачат,  он  читает  или  делает
записи. Признаюсь, я не встречал в Лондоне XVI  века  человека,  который
читал бы больше, чем Шекспир.
   Я осторожно повернул голову, чтобы еще  раз  незаметно  взглянуть  на
Шекспира.
   Молодой русоволосый парень, как и прежде, сидел за длинным столом, на
противоположном конце которого  разместилась  шумная  компания