пило. Самоклюев вернулся в домик, подобрал заброшенного в угол "Следопыта" и попытался погрузиться в чтение. Спустя пять минут он чертыхнулся, отложил книгу и без малейшего успеха поискал в эфире родной "Маяк". Тяжело вздохнув, обрушился на койку. Мыслей и сомнений у дизелиста было хоть отбавляй. А вот делать до окончания пурги было решительно нечего.
     ***
     Спустя неполных два часа после начала операции силы вторжения захватили практически все антарктические поселения, имеющие хоть какое-нибудь значение. Кое-где - с применением оружия и потерями, как в Новорусской. Кое-где - практически без сопротивления, как в Мак-Мёрдо. (Единственным инцидентом там стало исчезновение двух недавно иммигрировавших антарктов, известных своими антиамериканскими взглядами, по всей вероятности прихвативших с собой нескольких охотничьих ружей с большим количеством боеприпасов. Морпехи прочесали окрестности, но никого не нашли - искать беглецов в домике-музее Скотта в голову никому почему-то не пришло, хотя, как позже выяснилось, беглецы прятались именно в музее.)
     Действительно, в операции вторжения участвовали британские, австралийские и новозеландские формирования. Целью первых стали бывшие английские станции Халли и Ротера; вторые осуществляли совместную с американцами высадку в Моусоне, Дейвисе и Кейси; наконец, третьи без выстрела захватили Скотт-Бейс по соседству с уже захваченным Мак-Мёрдо.
     Испили свою чашу Новолазаревская, Мирный, Дюмон-Дюрвиль, Сева, Чжуншань, Маитри, Добровольский, Бодуэн, Неймайер, Вернадский, все семь станций острова Кинг-Джордж... Проще было перечислить поселки, не подвергшиеся нападению. Таковыми до поры до времени оставались станции Аргентины и Чили, больше похожие на крохотные военные базы, японская внутри-материковая станция Купол-Фудзи да несколько новых поселений, то ли игнорируемых, то ли пока не обнаруженных.
     Это, в сущности, означало бы конец Свободной Антарктиды, если бы не странное поведение военных.
     Допустим, на берегу Уилкса разыгралась пурга, приковавшая ко льду авиацию, - но в то же время в Новолазаревской, Бодуэне и Маитри стояла отличная погода! И тем не менее в действиях сил вторжения начала проявляться непонятная нерешительность.
     Был совершен облет станции Купол-Фудзи, но и только. Десанта не последовало. Зато самолеты-разведчики стали летать над Антарктидой часто и подолгу.
     Неожиданно ужесточился режим содержания пленных, но спустя сутки смягчился настолько, что в Мак-Мёрдо, Скотт-Бэйс и Халли антарктам разрешили даже прогуливаться по территории поселков, не выходя, однако, за их пределы. Столь вопиющий либерализм не коснулся бывших научных станций России, Китая, Индии и прочих неанглоязычных стран, но и тут повеяло послаблением. По-прежнему антарктов по одному таскали на допросы, и по-прежнему проводились планомерные, очень тщательные обыски, часто по три-четыре раза в одном и том же помещении, - но тон оккупантов заметно смягчился. В Новорусской недоумевали.
     Казалось бы, в лучшем случае пленных ждет депортация в покинутые ими страны и то после отсидки на американской базе в какой-нибудь гниющей тропической дыре. В худшем случае - та же отсидка, только многолетняя и, может быть, в перспективе судилище. Участь не из самых приятных. Ан нет. И на третий день плена Нафаня шепнул на ухо угрюмому Баландину:
     - А знаешь, америкосы чего-то здорово боятся, только виду не хотят показывать...
     То же самое чувство, и даже с большей силой, владело антарктами в Амундсен-Скотте. В захваченной столице нервозность оккупантов была видна всем. Солдаты ходили только парами, поминутно оглядываясь. Шутка ли - за двое суток пропали без вести восемь военнослужащих !
     Искали в стационарном куполе. Проверили ощупью сдувшийся купол бывшего зала заседаний, ничего не нашли и оттащили его подальше, чтобы не мешал. Проверили научные сооружения и - особенно тщательно - подледный магнитный павильон. Толку не было.
     Ночью бесследно исчез с поста часовой. Днем, когда, казалось бы, все на виду, пропали еще двое. Проверка пленных показала, что не хватает кое-кого из бывшего персонала станции. Полковник Карпентер, заменивший убывшего в госпиталь генерала Хески, запросил максимально полную информацию о станции и вскоре разгадал ребус. Вне всякого сомнения, партизаны скрывались подо льдом в катакомбах, оставшихся от старых строений и, очевидно, имевших замаскированные выходы на поверхность.
     Спустя час удалось обнаружить один из них. Все остальное было уже делом техники. Карпентер планировал вступить с подледными жителями в переговоры и предложить им сдаться, выдав пленных в целости и сохранности, и при этом условии гарантировать жизнь. В случае отказа оставался выбор между выкуриванием и штурмом.
     Запрет на проведение каких-либо активных действий ошеломил полковника. Ясный и недвусмысленный приказ командующего предписывал ждать дальнейших указаний, ничего не предпринимая. Совсем ничего. Просто ждать.
     Велев присыпать дыру и отметить ее флажком, полковник задумался. Происходило что-то не предусмотренное планами вторжения, это было ясно. Но что?
     С самого начала проблемы сыпались как из рога изобилия. Они начались еще во время подготовки к вторжению на обледенелый континент. Гринписовцы посходили с ума, по их суденышкам приходилось даже открывать огонь, и вонь в прессе поднялась невыносимая, словно от раздавленного клопа. Потом одно десантное подразделение, несмотря на спутниковую навигацию, умудрилось вместо Антарктиды высадиться на одном из Каролинских островов, и морпехи успели сильно удивить островитян, прежде чем командовавший ими болван сообразил, что в Антарктиде пальмы не растут. Далее, никто не ожидал, что антаркты окажут реальное, а не показное сопротивление. Избыточность брошенного в Антарктиду военного контингента по идее должна была убедить их не совершать глупостей. Но были бои и, увы, неоправданные потери. Наконец, совсем уж идиотский случай с попугаем и генеральским ухом! Журналисты уже пронюхали, весь мир покатывается со смеху...
     Теперь - подледные партизаны, крадущие часовых. Еще один повод развеселить публику. И непонятный запрет на проведение пустячной операции!
     По убеждению полковника, сейчас следовало бы действовать максимально энергично. Наплевать на протесты и всяческую политику. Высадиться в еще не захваченных пунктах. Искать и найти новые поселения так называемых антарктов. Наверняка они существуют. Пленить или уничтожить всех, кто еще может вякнуть хоть слово от имени Свободной Антарктиды. Без этого операцию нельзя считать завершенной.
     Вместо этого в Амундсен-Скотт прибыл самолет, привез приказ оказывать всемерное содействие "специальной группе" и нескольких неразговорчивых типов в высоких чинах, которые еще раз перевернули на станции все, что можно перевернуть, допросили всех подряд и, казалось, были озабочены чем угодно, кроме окончательной победы над противником.
     Неприятности. Мелкие, но что-то много. Укусы. Буд-то сунулся в осиный рой.
     Что-то происходило...
     И поскольку происходило оно явно вне компетенции полковника Карпентера, он вскоре перестал об этом думать и стал выполнять приказ: ждать.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Последний довод Антарктиды

     - Зря ты за мной увязался, - сказал Непрухин.
     - А я не собачка, чтобы за кем-то увязываться, - обиделся Женька. - Что бы я в Новорусской делал? .Сидел бы под замком и ждал депортации? Ага. Щазз! Размечтались!
     - Ну и депортировали бы... Подумаешь! Тебя Украина изменником объявляла? Нет. Остался бы жив-здоров и на воле, это точно.
     - Я антаркт, - упрямо возразил Женька. - Я и сейчас на воле.
     Непрухин не стал с ним спорить.
     Что на воле - верно. Только кому нужна такая воля? Все равно будешь делать то, что велено, - не людьми, так природой. А не будешь, так помрешь. Эту волю вольную не уставал проклинать Робинзон на острове, хотя у него был теплый остров...
     Больше ста километров до Новорусской.
     И сейчас же Непрухин поправил себя. Не ДО, а ОТ Новорусской. Путь назад для него закрыт. А путь вперед - верная смерть либо в ледовой трещине, либо от голода и холода. Бывают, конечно, в жизни чудеса, но ведь нормальный человек не станет рассчитывать на то, что чудо непременно свершится. С какой стати? Почему Случай должен ублажать игрока?
     Да просто потому что игроку этого хочется.
     Кто посещал бы казино, не надеясь на удачу?
     Кто покупал бы лотерейные билеты?
     И кому какое дело, что у Случая своя профессия - укладываться в статистическую кривую?
     Но иногда он все же улыбается человеку.
     Строить расчет - глупо. Зато не возбраняется надеяться.
     - Я серьезно, - сказал Непрухин. - Шел бы ты, парень, обратно...
     - Один?
     - А тебе проводник нужен? Держись колеи, пока ее не замело. Где трактор прошел, там человек не провалится. За вешками следи сугубо внимательно. А как кончится зона трещин, так, считай, дома. Без компаса дойдешь.
     - Сам говорил: до Новорусской километров сто, - напомнил Женька.
     - Зато под горку и по ветру. Устанешь, не спорю, но дотопаешь суток за двое. И даже без компаса. Шансы хорошие.
     - А ты?
     - Говорил ведь уже: мне туда нельзя.
     - Ну и мне нельзя, - отрезал Женька. - Что я, хуже других, что ли?
     - Тебе-то как раз можно...
     - Значит, мне просто не хочется, понял?
     "А вмерзнуть в лед, как лягушке, тебе хочется?" - хотел было спросить его Непрухин, но не спросил. Парень не мальчишка, элементарные вещи сам понимает. Правда, пока еще умом, а когда он поймет и печенками, будет поздно.
     Ну что ж. Его выбор.
     Не повезло. А как хорошо все начиналось! От седьмого километра до тридцать пятого дошли вообще без проблем, несмотря на пургу. Добежали, а не дошли. Четко брали азимуты по наручному компасу, и только один раз пришлось выйти со страховочной веревкой искать вешку. Она нашлась спустя каких-нибудь десять минут поиска...
     Полоса удач продолжалась еще целые сутки. Пурга постепенно сходила на нет, а небо не прояснилось. Грязно-серые клочья растрепанных облаков мчались низко над головами, совсем не удручая, а, напротив, радуя. В такую погоду воздушный поиск затруднен, если вообще возможен. Низкое летящее небо, как в Питере в слякотном беспросветном декабре, не враг, а союзник. Пусть продержится еще несколько суток. Поди найди иголку в стоге сена.
     Зону трещин тоже сначала шли хорошо. Вообще-то ледниковые трещины могут встретиться в любом месте купола, но близ побережья, где медленное течение льда резко ускоряется, трещин больше, чем где бы то ни было. Ориентировались по вешкам, оставленным санно-гусеничными поездами Ерепеева. На подходе к гигантской трещине, которую потом пришлось долго обходить, видели цепочку снежных гейзеров, бьющих на высоту четырехэтажного дома. Женьке можно было позавидовать: не каждому бывалому зимовщику доводилось видеть, как взмывает в небо снег, гонимый ветром по трещине и напоровшийся на препятствие. Женька был в восторге.
     А потом удача кончилась. Сразу. Вдруг.
     Они не сбились с пути. Они шли верно. Разумеется, не точно по следам санно-гусеничных поездов - ту колею давным-давно замело, - но все же в пределах разведанного, почти безопасного коридора. Здесь пять раз прошли тридцатитонные вездеходы и тяжелые тягачи, причем три раза из пяти - с таким грузом на санях, что на подъемах рвались тросы. Что по сравнению с этими мастодонтами трактор с легкими саночками? Пушинка.
     И все же трактор провалился.
     Сначала он клюнул носом, как лодка, соскальзывающая с гребня волны во впадину. Потом начал крениться вправо, одновременно вставая торчком. Непрухин вытолкнул Женьку и выпрыгнул сам. "Сани!" - заорал не своим голосом.
     Поздно. Оседающему снежному мосту наскучило оседать. Ему захотелось рухнуть.
     Непрухин пал на сани во вратарском броске. Что толку! Он заведомо не успевал ни отцепить трос, ни распутать веревки, крепившие поклажу. Трактор исчез, и сани рванулись, едва не утащив Непрухина в бездонную могилу. И еще долго грохотало и выло из обширной рваной дыры на белом снегу.
     Потом стихло. Непрухин повернулся спиной к ветру и закурил. Женька злобно ругался. Пришлось прикрикнуть на него, чтобы, во-первых, замолк в тряпочку, а во-вторых, не топтался вблизи трещины.
     Положение - не позавидуешь. Докурив сигарету до пальцев, Непрухин обмозговал ситуацию со всех сторон. Ему, конечно, обратного пути нет, и шансы его хреновые. А Женьку надо отправить назад. Зачем пропадать вдвоем, если можно одному?
     Женька не ушел. И в душе Непрухин был благодарен ему за выбор.
     - Все равно трактор пришлось бы бросить, - сказал он то, во что ему сейчас хотелось верить. - У нас запасных пальцев к гусеницам было всего три штуки. На таком запасе по Антарктиде далеко не укатишь.
     - У нас же ни одного не лопнуло и не выпало, - возразил Женька.
     - Потому что теплынь, - противореча сам себе, возразил Непрухин. - Когда поезд идет по куполу при минус шестидесяти, пальцы только так летят и трансмиссия тоже. Сейчас-то благодать: мы почти на экваторе, хоть и на километровой высоте. Градусов двадцать всего ниже нуля...
     - Ну и не замерзнем, - подытожил Женька.
     - Ага... Знаешь, однажды американцы катали большую группу туристов на самолете в районе Эребуса. Уж не знаю, что случилось с тем "Боингом", только он аварийно сел, можно сказать - свалился. Почти никто не погиб при посадке, зато раненых было предостаточно. С Мак-Мёрдо и Скотт-Бейса, разумеется, выслали спасателей, да что толку? Все до единого пассажиры превратились в мерзлые сосульки спустя какой-нибудь час после аварии. Спасатели прибыли гораздо позже.
     - Мы не ранены. И потом, во что были одеты те туристы? Небось в шортики-маечки?
     - Ив каэшках люди замерзали за милую душу...
     - А ты, я гляжу, оптимист, - фыркнул Женька. - На тракторе без кабины ехал - замерз, да? Озяб, но не замерз же! Ну и все! Будем двигаться - будем жить. Веди. А скажешь еще раз, что я зря увязался, - дам в морду, понял?
     - Ты - мне? - удивился Непрухин.
     - Тебе, хоть ты и мэр. Мэров я еще ни разу не бил, мне это даже интересно... Куда идти-то?
     Идти пока предстояло туда же - на восток и в гору. До поворота на юг оставалось пройти еще километров пятнадцать-двадцать.
     - Держись за мной.
     ***
     ИЗ ЗАПИСОК ЛОМАЕВА:
     "Снилась мне такая ерунда, какую не встретишь и в помеси мыльной оперы с ужастиком, а только покидать эту кошмарную бодягу все равно не хотелось ни в какую. Почему-то я твердо знал: наяву будет еще хуже.
     А потом я услышал:
     - Просыпается.
     Глагол этот поверг меня в отчаяние. Я не хотел туда, в явь. Там было слишком страшно, чтобы я мог это выдержать. Там жил ужас.
     И все же я неумолимо вываливался туда. Цеплялся, напрягая все силы, боролся, - но соскальзывал.
     Открыл глаза - все как в тумане. Ни людей, ни предметов - одни силуэты, да и те нерезкие, вроде как сквозь мутное стекло и вдобавок не в фокусе. Руки-ноги бесчувственные и неподъемные, словно деревянные протезы. Пошевелиться - проблема. И голова тупая-тупая...
     Наверное, тоже протез. Притом дефектный: с головокружением и мигренью.
     - Гена, с тобой все олл райт? Как ты себя чувствуешь?
     Это был Ерема Шеклтон. А с ним и вся наша гоп-ко-манда: Кацуки, Чаттопадхъяйя, Коган...
     Обрадовался я лишь на один миг. А потом, припомнив все, что со мной было, впал в такое отчаяние, что хоть вой, хоть стреляйся.
     - Все в порядке, Гена. Все теперь будет хорошо
     Хорошо?.. Они что, издеваются надо мною? Вряд ли. Жалеют, наверное. Не понимают, что это для меня еще хуже.
     - Где я?
     - В Альпах, Гена. Уютный домик в долине. Да ты уже бывал в нем...
     Что-то не припоминаю. Когда? Зачем? А, ну да, верно. Бывал. Беседовал с гейдельбергским человеком, как бишь его... Стар Трек? Ван Стар? Нет, ван Трек, точно.
     - Ван Трек тоже здесь?
     - Никого тут нет, одни мы, Гена, - заворковал Моисей Соломонович. - Был доктор, сделал вам укол и уехал. Сказал, что с вами таки все будет в ажуре...
     - А почему я здесь? Меня укололи, я заснул...
     - Вас собирались тайно вывезти в Италию на военную базу США. Мы таки очень даже не собирались смотреть на это сложа руки.
     - Пришлось привлечь э-э... платных статистов, - неизвестно над чем засмеялся Шеклтон.
     Им всем было весело. Одному мне было гадко, потому что я все вспомнил. Ужас. Позор. И тоска такая, что самые необходимые предметы - веревка, мыло и табурет.
     - Моисей Соломонович, - сказал я, отведя взгляд, чтобы никого не видеть. - Ребята... Я им все сказал...
     - Об чем? Об Антарктиде?
     - Да.
     - И о секретном геофизическом оружии?
     - Да. - Я с трудом сдерживался, чтобы не зарыдать в голос.
     Все замолчали, а Коган сразу засуетился, захлопотал вокруг меня, дружески похлопывая по плечу ладошкой и приговаривая:
     - Вы себе успокойтесь, успокойтесь, Гена. Мы все знаем. Все хорошо, все так и должно быть...
     - Как еще - так?
     - Разве мы похожи на идиотов? Разве мы не понимаем, что такое форсированные методы допроса? - Когана аж передернуло. - Разве ничего не слыхали о "наркотиках правды"? Вы себе зря волнуетесь, Гена. Мы знали, что из вас таки вытрясут все, что им надо. А вы не знали и знать не могли, что они заставляют вас говорить то, что НАМ надо...
     Факт остается фактом: мой протез головы соображал настолько плохо, что я еще долго не мог понять, как меня подставили. Потом заподозрил, но не поверил. Мне не довелось служить ни в разведке, ни в тайной полиции, и, наверное, я к тому же плохой политик, ибо оказался не готов поверить, что цель ВСЕГДА оправдывает средства.
     - Вы помните человека, с которым я вас знакомил у себя в номере? - поинтересовался Моисей Соломонович.
     -Да.
     - Так вы вспомните, какую вы с ним вели беседу.
     - Это когда вы вышли?
     - Вот именно. Я попытался.
     - Не помню. Какая-то болтовня шла несущественная...
     - Очень даже себе существенная. Борис Гершевич - один из лучших гипнотизеров в мире. Между прочим, его содействие и его лояльность таки обошлись нам в изрядную сумму. Гена, мне очень неприятно говорить вам об этом, но Борис Гершевич незаметно для вас внушил вам полное доверие к моим словам о геофизическом оружии, которого у нас никогда не было и нет...
     - Что, совсем нет? - тупо спросил я.
     - Я вас умоляю, откуда ему взяться?
     Но ведь Антарктида таки прыгнула! Возможно, мы когда-нибудь узнаем почему, но согласитесь, не сыграть на этом прямо сейчас было бы полным идиотизмом...
     И тут я все понял и во все поверил.
     Не стану описывать то, что со мной творилось. Да и что могло твориться хорошего? Обида и ярость - не те эмоции, что доводят до добра. Скажу одно: хорошо, что я в тот момент еще слабо владел своим телом. Кое-кому могло бы не поздоровиться.
     А потом я их всех выгнал из комнаты (это оказалась спальня) и зарыдал в подушку.
     Не знаю, как долго это продолжалось. Уж простите меня за упоминание о моей слезливой истерике - уверяю вас, с вами может случиться то же самое, если вы вдруг окажетесь слабее грудного младенца. Прошло время, прежде чем ярость взяла верх.
     Для начала я попытался встать. Кровать-то я покинул, а вот служившие вешалкой оленьи рога со своей одеждой оборвал и загремел на пол вместе с ними. Нашумел и моментально распростился с одиночеством - все четверо снова были тут как тут.
     Я молча позволил им вернуть меня на постель и отказался с ними разговаривать. Слушал - и только.
     Они пытались увещевать меня, пока не выбились из сил. А я узнал много нового.
     Идею выдвинул Шимашевич. Через ван Трека он предложил мне сделку с AnSO, не особенно надеясь на положительный результат. Так и вышло. Ван Трека я не провел - он тут же донес своему боссу, что на план распродажи Антарктиды рассчитывать не приходится. Без нас Шимашевич оставался влиятельным, но неофициальным лицом, и доставшийся ему с таким трудом проект сделки летел в тартар