тали в два горла.
     - У-у-уйди-и!.. - выдавил Шимашевич. - Нет, я не могу...
     И снова заржал.
     Банщик ушел - наверное, пить отвергнутый "Миллер", чтобы добро не пропадало. Нахохотавшись до коликов, Ломаев погрузил нос в пену и единым глотком всосал полкружки.
     - Не спеши, - посоветовал Шимашевич. - Это последняя.
     - Не понял. Что, вообще последняя? ?!
     - Для тебя - да.
     - Так она же первая! - возразил Ломаев.
     - И достаточно. Будешь пить минералку. Не мне в Женеву ехать, а тебе, и ты о спиртном забудь.
     - А еще что на мою голову? - Ломаев ухмыльнулся. - Тренажерный зал? Массаж тайский?
     - Не держу, - отрезал набоб. - Лечебный массаж тайцы слямзили у японцев, а массаж эротический придуман ими в качестве экзотики специально для американских моряков. Пользы - ноль. Удовольствие, между прочим, тоже сомнительное. И о бабах тоже забудь: мачо не должен выглядеть потасканным...
     Будущий мачо с сожалением допил пиво.
     - Теперь куда? Ты что-то говорил о разных банях...
     - Выбирай, - щедро предложил Шимашевич.
     - M-м... сауна, может быть?
     - Ты в ней был.
     - Гм. Что-то не припоминаю. Когда?
     - Только что. Настоящая финская сауна ничем не отличается от русской парной. Жариться в сухом воздухе выдумали немцы, а не финны. Дрянная выдумка, между прочим, только уши горят почем зря. Еще и название присвоили.
     - Вот ведь... - покачал головой Ломаев. - Век живи, век учись.
     Он легко согласился вкусить прелестей турецкой бани. Как ни удивительно, натоплено было не очень жарко, зато посреди помещения на локоть над полом возвышалась восьмиугольная беломраморная платформа метров четырех в поперечнике.
     - Ложись с краю и медленно ползи в центр. - Шимашевич показал пример.
     Периферия платформы оказалась просто теплой. Немедленно захотелось разнежиться и вздремнуть, как на прогретой солнцем скале у ласкового моря. Зато в центре - Ломаев, дотянувшись, пощупал - можно было печь оладьи, чуреки и людей. Э нет, так мы не договаривались... Ломаев твердо решил не выползать из границ комфортности.
     Слегка передвинулся - нормально... Передвинулся еще и стал понимать, что такое восточная нега. Переполз еще чуть-чуть и снова не умер, даже не зашкворчал, а оказался в раю, и - прав Шимашевич! - сейчас ему не требовалось никаких райских гурий.
     - Туркин, готовься! - крикнул набоб.
     - Всегда готов! - донеслось в ответ из предбанника.
     - Он у тебя на все руки мастер, что ли? - спросил Ломаев.
     - Именно на руки. Сейчас почувствуешь. Но турецкую баню он особенно тонко понимает. У Туркина, между прочим, бабка турчанка, так что это у него фамильное...
     - А разве бывают турчанки-банщицы? - удивился Ломаев.
     Шимашевич задумался.
     - Не знаю, - признался он, и тут явился банщик.
     Он уже не спрашивал, кого тут первого, и, взгромоздившись на мраморный помост, по-совиному ухнул и сразу насел на Ломаева. Тому лишь вспомнилось: "Мужик и ахнуть не успел..." - а дальше мысли сосредоточились на одном, но главном: выжить бы. Пугающе громко хрустели суставы, выворачиваемые, казалось, с корнем. Вспоминались костоломные орудия инквизиции и русский "Обряд, како обвиняемый пытается", читанный некогда из любопытства: "Естли же и потому истины показывать не будет, снимая пытанного с дыбы, правят руки, а потом опять на дыбу таким же образом поднимают для того, что и через то боли бывает больше..."
     От средневекового истязания процедуру отличала некоторая художественность движений банщика, а главное то, что Ломаев не ощущал совершенно никакой боли. Ему это начинало даже нравиться. За плечевыми суставами последовали локтевые, затем пришел черед ног, таза и позвоночника. Ломаев нисколько не удивился, узрев перед носом собственную пятку, свисавшую откуда-то сверху, как фонарик рыбы-удильщика. Он подумал, что сейчас его можно без труда завязать в заковыристый морской узел - все равно в нем больше не было костей, один податливый каучук. И тут же сладкая пытка окончилась.
     В руках банщика откуда-то появилась горячая простыня, свирепо исходящая паром, и эту простыню он быстро, но тщательно намылил, свернул в кокон, ловко закрутив углы, после чего начал возить коконом по спине Ломаева, отчего мыльная пена полезла сквозь мокрую ткань, как из раструба пекогона-огнетушителя, в количестве совершенно невероятном. И сейчас же настал черед жесткой рукавицы, коей банщик выдраил клиента лучше, чем матрос медяшку. Окатил водой - свободен! Шимашевич возлежал уже в центре восьмиугольника, плавился и, как радушный хозяин, ждал своей очереди.
     Пошатываясь, но и ощущая себя заново рождающимся специально для великих дел, Ломаев упал в бассейн и там родился окончательно. Плавая, дожидался набоба, а набоб, чуть только пришел в себя, велел вылезать:
     - Разнежился, барин! Сам же говорил: время дорого.
     - Куда теперь? - покорился Ломаев.
     - Стричься, бриться, кровь отворять... Шучу: маникюр делать.
     Облаченный в канареечный банный халат Ломаев был препровожден в незнакомое помещение и усажен во что-то, напомнившее ему одновременно зубоврачебное кресло и ложемент космонавта. Сейчас же над его криво обрезанными, а местами попросту обкусанными ногтями запорхали женские пальчики, вооруженные щипчиками и пилочками. Две другие руки, тоже явно женские, взялись сзади за голову Ломаева и начали вертеть ее так и эдак, оценивая фронт работ. Еще пара нежных рук, вооруженных ножничками и теркой, принялась обрабатывать застарелые мозоли на ступнях, как будто Ломаев намеревался сверкать в Женеве голыми пятками и демонстрировать их перед телеобъективами.
     - Эй, эй! - возопил конгрессмен, вращая глазами в поисках Шимашевича. - Мы так не договаривались! Я думал - чуть позже... Перекур же нужен! Спасите табачного наркомана!
     - Здесь не курят, - холодно ответствовал набоб.
     - А где курят? У борта?
     - Еще чего! Засорять океан бычками?! Это же рефлекс - запулить в волны окурок. "И окурки я за борт бросал в океан" - помнишь? Ножкин спел, а я четверых остолопов из-за этого выгнал. Есть специальная курительная каюта.
     - Где?!! Мне туда!
     - Сиди уж. Сделаю для вип-персоны исключение... Туркин, кальян!
     Сказать по правде, Ломаев предпочел бы вульгарную "Приму". Можно даже не "золотую". И лучше без фильтра.
     Он только вздохнул. Что-что, а "Примы" тут, видно, не допросишься...
     Ничего не оставалось делать, как снова терпеть восточную негу. Разглядев, какой субстанцией внук турчанки набивает деталь кальяна, для того предназначенную, Ломаев забрюзжал было, что никогда-де не курил подмоченные сухофрукты с истекшим сроком хранения, но покорился и цапнул зубами услужливо поднесенный мундштук на гибкой кишке. К, его немому удивлению, липкие "сухофрукты", разожженные Туркиным посредством специального уголька, затлели не на шутку. При первой же затяжке в прихотливо узорчатом хрустальном кувшине заклокотало так, будто там тонул Хоттабыч, и в истосковавшиеся легкие Ломаева хлынула душистая струя неопознанной азиатской ерунды с легчайшей примесью табачного дыма. Жить было трудно, но можно. Ломаев решил не расспрашивать о составе тлеющего снадобья. Ясно, что не "дурь". Какая-то более редкая, нежели конопля или мак, тропическая флора, а может, и фауна... Лучше не знать.
     - Туркин! - окликнул набоб. - Ты турецким владеешь?
     - Якында бир бирахане вар мы?
     - Переведи.
     - Я спросил, как пройти в пивную.
     - Возьми в холодильнике. Но не больше одной.
     - Чок тешеккюрлэр. Чок ийисиниз.
     - Что ты сказал?
     - Большое спасибо, вы очень любезны.
     - Иди и не сквернословь. Иди, иди.
     Вскоре Шимашевич тоже испарился, а женщина-парикмахер, оказавшаяся, кстати, и визажистом, приступила к работе. Когда дело дошло до бороды, пришлось выплюнуть мундштук. В качестве предпоследнего аккорда на лицо легла обжигающе горячая маска, отчего Ломаев взвыл и наговорил мысленно немало разных слов. Последний аккорд состоял из массажа лица с втиранием в оное кремов и гелей. А когда пытка кончилась, Ломаев не узнал себя. Из зеркала на него ошарашенно смотрел слащаво-мускулистый красавчик с ровненьким пробором и по-газонному коротко подстриженной бородкой. Исчезли шелушащиеся обмороженные пятна. Две трети морщин, честно заработанных на куполе, разгладились напрочь, а оставшаяся треть смотрелась нарочито рельефно. Так мог выглядеть Грегори Пек в роли антаркта, но отнюдь не антаркт. С таким хлыщом Ломаев не только не пошел бы ни в разведку, ни в санно-гусеничный поход - он не оставил бы его на зимовку даже на самой благоустроенной из антарктических станций.
     - Так надо, - хладнокровно заявил Шимашевич взбешенному конгрессмену, ворвавшемуся к набобу аки вихрь. - Носи имидж на здоровье. А что, по-моему, соответствует... Теперь одежда. Примерь пока вот этот костюм, он мне все равно велик, а в Женеве тебя обслужат по высшему разряду, я уже договорился. Теперь запоминай: с тобой свяжется человек по имени Иост ван Трек...
     Вновь ступив на родной материк с перегруженной сведениями головой и свертком под мышкой, Ломаев первым делом задымил "Примой". Помахав рукой удаляющейся резиновой лодке, торчал на галечном пляже, пока не скурил сигарету до пальцев, - и мстительно выщелкнул бычок в серые волны.
     То, что ему с новоприобретенным имиджем предстояло стать мишенью для острот со стороны коллег-соотечественников - это было понятно. Чепуха, перетерпеть и наплевать... Не очень понятно было, чего в действительности хотел антарктический набоб. Только лишь проинструктировать да помыть-постричь? Наверное, самый правильный ответ: и это тоже. Черт его разберет, Шимашевича, у него на поверхности всегда меньшая доля, как у айсберга. Но условий не ставил, руки не выкручивал, вот что странно... Уверен, что возьмет свое и так? Похоже на то. А может, попросту приручал нужного человечка по классической русской методе - в баньке да запанибрата?
     Он так и не понял, приятны ему были заботы Шимашевича или противны.
     По счастью, на берег опять лег туман, и к своему домику Ломаев прокрался почти никем не замеченным. Исключение составили Тохтамыш, немедленно выразивший свое отношение к новой внешности старого знакомого озадаченным лаем, и долговязый Эндрю Макинтош, пробиравшийся вдоль натянутого леера в сторону радиодомика. Наткнувшись на Ломаева, австралиец в первый момент механически пробормотал "сорри", во второй - отступил на шаг, пристально вглядываясь, а в третий - опознал приятеля. Киноидное междометие "Bay!" выскочило из удивленно разинутого австралийского рта и завязло в тумане.
     - Спаниель, - раздраженно прокомментировал Ломаев. - Доберман. Тохтамыш-второй.
     Макинтош не обиделся.
     - Вери найс! - объявил он, завершив наружный осмотр и заинтересовавшись свертком: - А это есть какая такая? Уот из?
     По-русски он говорил еще хуже Шеклтона, но прогресс чувствовался. Полтора месяца назад, едва прибыв в Новорусскую, Макинтош знал от силы полсотни русских слов и комбинировал их в самых диковинных сочетаниях. Теперь его словарь значительно пополнился. Правда, далеко не все из усвоенных им слов и выражений можно было занести в словари нормативной русской лексики.
     - Обмундирование для Швейцарии. Пиджак, брюки, жилетка, галстук...
     - Оу, я есть понимать, - расцвел Макинтош. - Мой болшой поздравлений. Антарктик дьепломат! Биг босс Геннадий! Бери гуд кариа... как сказать... карьер, да?
     - Карриер, - злобно отозвался Ломаев. - Бациллоноситель.
     - Ноу! Ноу! Карриер - авианосец. Носить, держать. Подпорка, да? Богатый инглиш слов, много смыслов. У вас есть карош пословиц: "Чем дальше влез, тем больший дроф". Дроф - это русски дикий птиц, да?
     - Дрофа, - поправил свежеиспеченный мачо, блеснув эрудицией. - Литтл рашен казуар.
     ***
     Трое суток спустя Ломаев вылетел в Амундсен-Скотт.
     На сей раз его сопровождал Игорь Непрухин, в последние недели совершенно затурканный, а ныне ошалевший от счастливой перспективы несколько часов ничего не делать. Наряду с начальниками других станций он был вызван ради обсуждения и принятия плана обороны Свободной Антарктиды на случай агрессии и обоснованно подозревал, что от перемены мест его каторжный рабочий режим не претерпит изменений к лучшему. Тем больше было оснований ценить каждую минуту перелета.
     Ура, братцы, живем, выспаться можно!..
     Часов для сна оказалось меньше, чем хотелось бы: летели не на привычном тихоходе "Ан-3", а на "Ил-14", специально по такому случаю пригнанном из Новолазаревской приказом Троеглазова. Не для почета - для надежности. Пусть самолет старенький, зато двухмоторный, в случае чего дотянет и на одном, а не дотянет, так авось хоть сядет безаварийно. Даже с максимальной нагрузкой на крыло.
     А груз был. Помимо Ломаева и Непрухина, самолет вез на бывший географический полюс пять сборно-щитовых домиков и три бочки солярки. Презент. Троеглазов, правда, категорически запретил пилоту брать на борт что-либо еще, кроме двух вип-персон, и вип-персонам пришлось осуществить нажим. После того как пилоту поднесли в дружеском кругу, и поднесли еще и еще раз, он согласился с общим мнением, что приказ Троеглазова есть старые, неприемлемые замашки начальника экспедиции и вообще атавизм. Наутро он, правда, раскаялся, но самолет уже был загружен и решительно никто не горел желанием его разгружать. Авиатор ограничился тем, что высказал пару мрачных пророчеств относительно предстоящего полета и махнул рукой: от винтов!
     Быть может, он и нервничал в первый час полета в сплошном тумане, под которым простирались зона трещин и зона застругов. Вип-персоны не нервничали - им было не до того. Оба вдруг с удивлением обнаружили, что совершенно не хотят спать.
     Быть может, это случилось оттого, что провожали их всем поселком, сильно разросшимся за последнее время вокруг Новорусской, как растет большой кристалл вокруг кристаллика-затравки, и всему поселку пилот орал: "От винтов!" Как-то само собой получилась, что люди не сговариваясь потянулись на ВПП, и кучками, и по одному-двое. Никто их не звал - а пришли. Пришли все до единого старожилы-зимовщики. Пришли почти поголовно яхтсмены. Пришли новоселы, еще не получившие антарктического гражданства, большей частью не русские, а с миру по нитке: малайцы, японцы, индусы, один почему-то грек, две немецкие семьи... Шутили, смеялись, подначивали отбывающих и друг друга, и никто не сказал ненужных напутственных слов, а только у Ломаева вдруг запершило в горле. Дор-рогие мои! Хорошие мои! Как сказать-то такое, чтобы прозвучало не смешно, не выспренно и не глупо?.. А никак. И Ломаев, стыдясь и отворачиваясь, лишь помахал им рукой, пре-ясде чем захлопнуть овальную дверцу... Антаркты!
     Давно ли Женька Большой полаялся, а затем и подрался с Уховым? Едва не дошло до "стенка на стенку" - яхтсмены против зимовщиков. Чуть ли не вчера это было. Растаскивали психов - плюнуть хотелось и уехать без возврата. А ныне вон - стоят в обнимку, как лучшие друзья, хохочут над "дипломатом с имиджем". Да я клоуном выряжусь, колесом пройдусь, только пусть эта сказка не кончается...
     Какой уж тут сон.
     - Это у нас второе дыхание открылось, - проворчал расчувствовавшийся и потому недовольный собой Ломаев. - Втягиваемся помалу. Вот ведь подлость: можно отдохнуть, а работать хочется...
     - Кофе будешь? - осведомился Непрухин, извлекая из рюкзачка термос.
     - С коньяком?
     - Нет коньяка. Вообще нет, разве что у Шимашевича, но он твой кореш, не мой... Просто хороший кофе, пей.
     - Не хочу, - отверг Ломаев. - Осоловею, в сон потянет.
     - Это с черного-то кофе?
     - С него. Я свою кандидатскую два года писал ночами, ну и заработал парадоксальную реакцию... Спасибо, что не язву.
     Сиденье на секунду провалилось вниз и сейчас же вернулось, наподдав по копчику, - самолет тряхнуло в воздушной яме. Пролив горячий кофе на колени, Непрухин только ругнулся, не зашипев от боли, - Антарктида пока не давала повода сменить на шорты толстые штаны на верблюжьем меху.
     -: Не переживай, язву ты еще заработаешь...
     - С тобой - безусловно.
     - Добрый ты, однако... Не со мной - в Женеве. Не боишься туда лететь?
     Ломаев скорчил кислую мину:
     - Лететь - нет, привык, а вот там... Я же не дипломат и не оратор. Ну что я там такого скажу, чтобы все нас поняли, а? Иногда - да, знаю точно, как себя вести и что говорить, а иногда как накатит... Сижу и мандражирую, дурак дураком и голова гулкая...
     - Только иногда голова гулкая?
     - Да ну тебя...
     - Неужели еще не научился говорить на публике? Ломаев тяжело вздохнул, став на миг еще объемнее, чем обычно.
     - Орать я научился на публике и материться... Да и ты тоже.
     - Значит, полдела сделано, а остальное наверстаешь. Ты порепетируй, а цивильную публику мы тебе обеспечим. Я, Уоррен, попутай Кешью...
     - Это ты-то цивильный?
     - Разве нет?
     - В сравнении с попутаем - может быть. Тот просто бандит.
     - Гадит? Сквернословит? Кусается?
     - Он по праву рождения бандит. Мне новозеландцы об этих попугаях кеа такого нарассказывали - волосы дыбом...
     Самолет вновь ухнул в воздушную яму, на сей раз прямо бездонную - пошел вниз с нарастающим ускорением, как лифт в телебашне. Длилось это целую вечность, а когда внезапно кончилось, из пилотской кабины в салон, сияя шалой улыбкой, выбрел штурман:
     - В порядке?
     Кивнув, Ломаев сглотнул застрявший в горле кислый ком.
     - Потерпите. Когда будем падать, я вам скажу. А это - атмосферный фронт всего-навсего. Хар-р-роший попался нисходящий поток! Метров пятьсот высоты потеряли. Ничо, скоро из циклона выйдем - красота будет...
     - Стюардесса, пакет! - комично-страдальчески воззвал Непрухин.
     - Поищи в хвосте, там мешок из-под угля должен валяться...
     - Видал? - спросил Непрухин, тараща глаза и мучительно глотая, меж тем как штурман скрылся в кабине. - Никакого тебе чинопочитания. На его глазах человек загибается, а он: мешок из-под угля... Свободные, блин, антаркты!
     - А ты чего хотел? - осведомился Ломаев. - За то и боролись.
     - За то, чтобы никто не рвался в начальство, что ли? Никто почти и не рвется: одна нервотрепка, а привилегий - ау!.. Хотя нет, тебя вон по блату в турецкой бане попарили, оболванили под мачо, бесплатно холю ногтей навели...
     - А в глаз?
     - Молчу, молчу...
     - Вот и молчи.
     Но молчать более пяти минут кряду Игорь Непрухин сроду не умел и не желал учиться. Если не было насущной темы, в ход шли утконосы, а равно и все прочие объекты, пригодные для того, чтобы чесать о них язык.
     Сейчас, правда, тема была:
     - Ребята от твоей поездки многого ждут...
     - И зря, - буркнул Ломаев, - Спасибо, если нас сразу не посадят. Вдвойне спасибо, если в самом деле выслушают, как обещали...
     - Ха! Полмира за нас!
     - А полмира против. Как раз те полмира, которые все и решают. Я вот что думаю: зря мы так осторожничаем с китайцами. Работать они умеют, а поддержка Китая нам сейчас во как нужна! Ей-богу, уломаю Тейлора, чтобы не кобенился, - пусть едут к нам, даром что желтые...
     - Ты что, расист?
     - А ты негр, чтобы задавать такие вопросы? - Ломаев критически прищурился на приятеля. - Хоть гуталином вымажись - не поможет. Больно худой и рэп не любишь. А главное, социальными льготами не пользуешься...
     - Вот-вот! Антарктический начальник среднего звена, сирый и неприкаянный...
     - Терпи, казак. О, гляди, солнце показалось!..

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Хинди-анти - бхаи-бхаи!

ИЗ ЗАПИСОК ЛОМАЕВА

     "...У меня было одно дело - у Игоря другое. Само собой разумеется, нас, делегатов, знакомили с планами самообороны Антарктиды на самый худший случай.
     А что может быть хуже вооруженного конфликта для тех, кто беззащитен?
     Мы и были практически беззащитны - приходи, постреляй немного для острастки и бери нас голыми руками.
     К тому и шло. Госдеп США был готов объявить о морской и воздушной блокаде Антарктиды - разумеется, во исполнение резолюции О