и на санях. На почетную
     должность носителя кастрюли выбирался наиболее коренастый и устойчивый на скользком льду индивид.
     Как всегда, в кухонный балок звали Ханну Вентцель, единственную женщину в первой партии переселенцев. Как всегда, фрау отказывалась, предпочитая оставаться с мужем. Фрицу открыто завидовали.
     Если механики слишком долго возились с техникой, что они делали при любой остановке, придирчиво проверяя ходовую часть, можно было пропустить через кухонный балок все три смены голодающих. Конечно, в том случае, если бы у второй и третьей смен хватило терпения ждать.
     Никогда его не хватало. Легенды о гомерическом полярном аппетите не вместились бы в трехтомный сборник, и каждая легенда опиралась на реальный факт. Что с того, что полярное стало субэкваториальным? Ты нам зубы не заговаривай, формалист хренов! Подавай сюда свой рыбный супчик, а завтра не забудь наварить побольше харчо, слышь?..
     Отсутствие жора из-за плохой акклиматизации во внутриконтинентальной Антарктиде никого не мучило. Какая акклиматизация?! Какая еще, блин-компот, внутриконтинентальность?! В высшей точке подъема поезд не взобрался и на полтора километра, а теперь неуклонно спускался с купола. Еще полдня пути к побережью - и начнется зона трещин, придется искать компромисс между скоростью движения и риском угробиться, размечать вешками безопасный путь...
     Нельзя сказать, что на куполе нет трещин. Еще сколько! Но все-таки это благодать божья по сравнению с краем ледника, что ползет к океану куда быстрее, неизбежно ломаясь. И осадков внутри материка меньше, и ветры не такие, а значит, меньше снежных мостов. А где мосты все-таки есть, там можно положиться на наметанный глаз опытного водителя. Нет нужды тратить время на беспрерывное прощупывание пути шестом, не надо постоянно идти на вожжах - шпарь прямо, но не спи!
     Обратно по разведанному пути, по накатанной колее идти гораздо легче. "Е в кубе" знал, что при сносной погоде и отсутствии поломок любой из его ребят вернулся бы отсюда в Новорусскую за трое-четверо суток. Даже с грузом. А добежать без груза вообще не проблема.
     Жуткий соблазн для всех, когда они узнают...
     Погода была почти приятная: низкое хмурое небо, семь градусов ниже нуля, умеренный ветер. Ни тумана, ни пурги. Народ, не поместившийся в кухонный балок, принимал пищу рядом, кто сидя, кто стоя, а кто и лежа на брюхе перед миской. Обычные в таких случаях шутки сегодня казались натянутыми. Ерепеев молча хлебал супчик, хмуро выплевывал рыбьи косточки. Сейчас должно было начаться...
     Упредить, начав самому? Пожалуй, так будет лучше всего. Хм... Лучше бы сделать это после котлет и морса, люди будут поблагодушнее, но, протянув, можно упустить инициативу... вон как смотрит Вентцель, того и гляди осмелится задать прямой вопрос. Да и не один он такой умный...
     Нет, подождем. А Фрица надо успокоить кивком - мол, не забыл, объяснения будут даны. Исчерпывающие. Всем сразу. И тем, кто в балке, тоже. Никто не уйдет обиженным.
     Вот так... Фриц понял - кивает в ответ. Ну же, кончайте скорее обед, вас ждет зрелище после хлеба! Правда, вам предстоит стать не столько его зрителями, сколько участниками...
     - Внимание! - заговорил Ефим Евграфович мощным, почти как у Ломаева, басом, дождавшись своей минуты. - Всех прошу подойти сюда. Есть объявление.
     - Что, харчо будет сегодня? - попробовал пошутить кто-то и сам же хихикнул. Шутника не поддержали.
     Взглядом из-под насупленных бровей "Е в кубе" медленно обвел неровный полукруг людей, приготовившихся слушать. Людей, доверившихся ему. Он многое отдал бы за то, чтобы не чувствовать себя таким подлецом, как сейчас. И все-таки через это надо было пройти.
     - Некоторые уже заметили, что мы повернули к западу, то есть к побережью, - сказал он. - Говоря откровенно, сейчас мы находимся дальше от оазиса Грир-сона, чем были в Новорусской. Я уполномочен заявить: это не случайное отклонение.
     Сделав крохотную паузу, Ерепеев успел заметить: кое-кто нахмурился. А вот откровенно злой взгляд. Многие еще морщат лбы, они пока что ничего не поняли и ждут разъяснений, доверчивые и преданные...
     Преданные Свободной Антарктиде. И преданные ею.
     Будут вам разъяснения. Все вам будет. Теперь уже все равно.
     - Мы идем не в оазис Грирсона, - вбил он, как гвоздь. - Мы идем к морю. Новый поселок будет там. Это решение было принято втайне почти от всех. Мы были вынуждены обмануть вас. Простите.
     Кто-то шумно вздохнул. Кто-то зло засопел. Многие переминались с ноги на ногу, не зная, как реагировать. Волна гнева еще не поднялась, но уже клокотала в глубине, копя силы.
     - Вы хотите знать, почему мы пошли на такой шаг? Отвечу. И скажу сразу: не только я, но и все ответственные за решение, считаем этот шаг позорным. И скажу еще: позорным, но необходимым. В любое другое время мы с огромным удовольствием прокатились бы до оазиса - там давно пора ставить поселок! Но не теперь. Сейчас я поставил бы там декорацию на манер потемкинской деревни, жаль, нет у нас на это ни времени, ни средств...
     Ерепеев перевел дух. Его пока слушали.
     - А что есть? - вопросил он. - Есть блокада Свободной Антарктиды, за которой, вполне возможно, последует вторжение, когда противник выяснит, что блокадой нельзя заставить нас просить пардону. Против интервенции мы беззащитны. Накрыть все наши станции разом - пара пустяков. Единственный выход - рассредоточение. Причем новые поселения должны возникнуть совсем не в тех местах, которые противник может легко засечь или вычислить. Уж всяко не в оазисах. Туманная прибрежная зона дает преимущество скрытности. Пусть это будут временные поселения - наплевать! Морская экспедиция была бы проще, зато выдала бы нас с головой. Мы построим поселок там, где нас не найдут, если мы не обнаружим себя сами. Радиостанции в нем не будет. Кроме присутствующих здесь, лишь один человек в Антарктиде может указать приблизительное место нового поселка...
     Ему приходилось говорить все громче. Он уже почти кричал:
     - Прибыв на место, мы сбросим балки. Ваша задача - немедля начать строить постоянные домики для себя и временные - для тех, кого мы привезем следующим рейсом...
     - Обманом, как нас? - выкрикнул кто-то.
     - Даю вам слово: как только ситуация изменится к лучшему, мы обязательно построим станцию в оазисе и переправим туда всех желающих. Но не теперь. Вы слышите: не теперь!
     "Е в кубе" поднял руку, требуя еще нескольких секунд тишины.
     - Я сказал почти все. Еще раз прошу прощения за обман. Мы свободная страна, а вы свободные люди, с которыми по необходимости поступили подло. Вам решать, как быть дальше. Если вы хотите идти в оазис или вернуться в Новорусскую, мы - я и механики - признаем за вами такое право, но станем противодействовать. Попытайтесь нас принудить, может, выйдет чего. Можете набить мне морду. Я и пальцем не шевельну, чтобы вам помешать. Разумеется, для всех будет лучше, если вы решите, что надо продолжить путь к побережью. Для Свободной Антарктиды так будет лучше. Но еще раз говорю: решать вам. Одна просьба: как бы вы ни поступили, действуйте всегда вместе, не ссорьтесь, не бейтесь на фракции, иначе погибнете. Почти все вы новички в Антарктиде. Индивидуалистов она не любит...
     Несколько человек уже подступали к нему, выкрикивая ругательства на разных языках. Но и кто остался на месте, отнюдь не безмолвствовал. Многоголосый и многоязычный гвалт взвился над ледяным полем, сроду не слышавшим такого шума. За спиной под чьими-то подошвами предательски скрипнул снег - кто-то из механиков инстинктивно подался назад. Все было понятно Ефиму Евграфовичу, да и чего тут было не понять. Страшно, когда вчерашний друг становится не просто врагом, но зверем.
     Ему самому мучительно хотелось шагнуть назад - раз, другой. Потом побежать, сбивая с ног тех, кто кинется наперерез. В кабине вездехода лежал карабин, маня, как бесценное сокровище. Успеть добраться до него, пальнуть для острастки поверх голов, может, образумятся?
     Очень вероятно. Но это будет означать, что они не люди, а скот, который можно гнать куда угодно, не интересуясь его мнением. Их уже обманули. Они смирятся и с худшим... пусть лишь на время, но все-таки смирятся. И это гаже всего. Быть может, Антарктида останется независимой, но она уже никогда не станет Свободной...
     Стиснув зубы, сокрушая в себе инстинкт самосохранения, Ефим Евграфович медленно опустился на колени. О тех, кто надвигался на него, он изо всех сил пытался продолжать думать как о людях. Получалось с трудом, но он старался. Главное - не смотреть на них. Нет, он не поднимет на них руку. Он прав, но правы и они. У каждого своя правда.
     И свое время высказать ее в полный голос. Хотя бы для этого им пришлось затоптать насмерть "начальника транспортного цеха". Кто там сказал, будто повинную голову меч не сечет? Ой, вряд ли...
     - Хальт! - звонко выкрикнули над ухом. От волнения Ханна Вентцель перешла на родной язык. - Алле хальт! Шиссен!
     Сверкнув никелем, маленький дамский пистолет в ее руке бабахнул поверх голов куда менее хлестко, чем карабин, зато с оглушительным грохотом. Что Ерепеев считал для себя недозволенным, на то Ханна имела полное право.
     - Драй шритте рюквартс! Шнеллер!
     Впоследствии "Е в кубе" признавался, что только в тот момент признал несомненные достоинства немецкого языка, по крайней мере в части энергичных команд. Толпа мигом отпрянула не на три шага, как было велено, а на все пять. Один только Фриц исполнил команду в точности и украдкой подмигнул Ерепееву: мол, на нас можешь положиться, мы поняли обман раньше других и в принципе согласны с его необходимостью, хотя ты все-таки большая свинья...
     - Следопут, - сказал он по-русски, не заметив, насколько удачно переврал слово. - Чингачгук ди Гроссе Шланге...
     - Сусанин! - поддержал ухмыляющийся Пятко.
     На этих можно было положиться. Настроение большинства, похоже, менялось в направлении "казнить нельзя, помиловать". Трое-четверо самых оголтелых отступали перед Ханной, как беспородные собаки перед не ведающей страха волчицей.
     - Мне стыдно за вас! Дикари! Каннибалы! - кричала она на скверном английском, все еще продолжая угрожать пистолетом. - Мы можем и должны решить нашу проблему цивилизованно!..
     Цивилизованное решение затянулось дотемна. В этот день поезд стоял, а воздух сотрясался от борьбы амбиций. Одному механику, чересчур рьяно выступившему в защиту начальства, расквасили нос. Фрица Вентцеля смазали по уху, и он сцепился с обидчиком, а Ханне пришлось произвести еще один выстрел в воздух. Основная дискуссия велась вокруг предложения высадить тех, кто упрямо хочет идти к гнусному туманному побережью, сбросив им, чтобы не подохли, пищу, топливо и сборные домики, и налегке вернуться в Новорусскую. Сперва на восток, потом на север... Путь простой, опасные зоны отмечены. Дойдем! Что, не справимся с управлением вездеходами? Научимся! Не велика премудрость! А ну, кто за это предложение - голосуем!..
     Наутро поезд двинулся. Не на восток - на запад. К побережью.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Гейдельбергский человек

     К концу второй недели жизни в Женеве Ломаев возненавидел этот город.
     Раздражала пестрота. Ломаев никогда не любил Москву с ее кичливой бестолковостью, но здесь было еще хуже. Быстро приелись городские достопримечательности. Псевдоготический монумент Брюнсвик с вознесенным черт-те куда гробом, заключающим в себе останки одноименного маршала, лишь в первый день заставил озадаченно почесать в затылке. Увидев его вторично, Ломаев лишь саркастически ухмыльнулся; узрев в третий раз - возненавидел "весь этот кич". И если бы только монумент! Если бы только достопримечательности! Если бы только круглосуточные магазинчики о двух комнатах с занавесочкой!
     Когда-то Ломаев считал себя человеком широких взглядов, отнюдь не пуристом. Теперь его раздражали ни черта не стесняющиеся трансвеститы, которых он относил к язвам капитализма и которых согласился бы собственноручно перепороть, если бы только сумел подавить в себе брезгливость. Бесили попадающиеся в изобилии геи, и этих хотелось уже не пороть, а топить. Выводила из себя веселая музычка, временами доносящаяся из квартала Красных фонарей. Одним словом - хотелось уехать, и подальше. Сперва хорошо бы порхнуть легкой пташкой в Тверь, забрать своих - и домой, в Антарктиду!
     С брезгливой опаской он обходил стороной обдолбанных наркоманов. Трудно было понять, почему Женева считается одним из самых безопасных городов мира. Сингапур - вот безопасное место! За торговлю наркотиками - смертная казнь, за бизнес на порно - лет сорок тюрьмы. Бросил на асфальт окурок - пятьсот долларов штрафа. Индус-полисмен корректен, но непреклонен и взяток не берет. В Сингапуре русскому особенно трудно, но ведь ко всему привыкаешь. Жить можно везде, а вот детей растить - лучше места нет. Если бы еще не пятидесятиградусная влажная жара...
     Не-е-ет, Антарктида лучше всего! Пока. Потом-то, конечно, она захворает всеми болезнями цивилизации, включая наркоманию и представительскую демократию. Зараза уже внутри, пошел инкубационный период, но можно надеяться, что он продлится еще несколько лет. При умной политике - несколько десятилетий.
     И достаточно. Этого срока хватит, чтобы вырастить полноценную, здоровую духом нацию; нельзя же допустить, чтобы она начала гнить заживо, еще не выйдя из пеленок...
     Хотя это вопрос второй. Добиться, чтобы ее не прихлопнули в пеленках, - вот задача.
     Настроение Ломаева портилось с каждым днем. Перестали радовать ежедневные акции бомжеватых анти-глобалистов перед Пале-де-Насьон, несмотря на то, что половина их лозунгов была посвящена Антарктиде. Тут было и "Да здравствует", и "Руки прочь", и непристойные карикатуры на мировых лидеров, и еще много чего. Оградив подходы стальными барьерами, спецотрядами и пожарными машинами, полиция не подпускала беснующихся к Дворцу Наций, но те пока и не особенно рвались. По всему было видно - копили силы. Центр города медленно, но верно утопал в мусоре. И каждый день поезда вытряхивали на перрон новые таборы борцов с империализмом.
     Теперь все четверо антарктов избегали без дела появляться на улице. Боялись провокаций. А то и просто щелкнет тебя гаденыш-папарацци на фоне явных моральных уродов с крикливыми лозунгами - вовек потом не отмоешься. Сам-то ладно, перетерпишь, не велика птица, а дело не компрометируй!
     И без того в прессе хватало вранья об Антарктиде и антарктах.
     Особенно рьяно изощрялись в выдумках те, кто сроду не видел Антарктиду иначе чем на телеэкране. Со всех сторон обсасывался вопрос дефицита женского пола на Белом континенте. Высказывались догадки (сплошь и рядом подтверждаемые "очевидцами") о нечистоплотных отправлениях антарктами половой потребности. Повальным гомосексуализмом ныне никого не удивишь, а вот сожительство с пингвинами - о, это ново! Шокирует. Будоражит.
     Ломаев сжимал кулаки, молча играя желваками. Кулаки были большие и твердые, а толку с них - ноль. Шеклтон меланхолично посасывал виски и пристрастился курить трубку. Чаттопадхъяйя по часу в день занимался медитацией и дыхательной гимнастикой. С помощью чего держал себя в руках Кацуки, установить не удалось, но Шеклтон клялся, что не однажды слышал доносящиеся из его номера приглушенные удары, как будто кто-то усердно выколачивал ковер.
     После первого успешного контрудара - выступления Кацуки - дела антарктов неуклонно катились под гору. Атака шла со всех сторон. Выводы антарктической научной школы либо опровергались, либо игнорировались, и оная школа обвинялась то в пристрастности, то просто в шарлатанстве. Из России и Канады раздался было писк о том, что сделанный антарктами прогноз проверен и в общих чертах соответствует истине, - но услышан не был. Свободная Антарктида теряла очко за очком.
     Казалось бы, достаточно было выйти на трибуну, ткнуть в карту мира и сказать: вот данность. Всем видно? Поднатужьтесь и примите ее. Мы не виноваты, что она такова, какова она есть. Мы не можем вернуть материк на прежнее место. Мы лишь сделали политический шаг, способный при вашей поддержке не дать разгореться мировому конфликту. Так давайте гасить конфликт в зародыше, а не разжигать его! Поддержите нас ради самих себя - и ущерб будет не столь уж велик, как вы думаете, а главное, миру опять удастся пробаланси-ровать на краю пропасти, не скатившись в безумие взаимного уничтожения!
     Вначале мнилось: чего проще? Всякого разумного человека можно убедить разумными доводами. Делегация Антарктиды готовилась к тяжелым битвам, твердо зная: шанс на победу существует.
     Оказалось - нет. День за днем Антарктиду гвоздили за все грехи, реальные и мнимые. Антаркты огрызались с ядовитой вежливостью, но, несмотря на все старания, их словесные контратаки слабели день ото дня. Ученый диспут был еще возможен - политического торга не получалось. Не оправдалась и слабая надежда на поддержку со стороны российской делегации. Трезвым умом Ломаев понимал: с какой стати? Неужели на том основании, что в придачу к путеводителю по Петербургу со временем станет предлагаться акваланг? Но на душе было тяжко.
     По-прежнему ни одна страна мира не намеревалась признать новое государство. В кулуарах от антарктов шарахались, как от зачумленных. Впереди маячила перспектива глухой обороны и окончательного поражения.
     - Блокада! - правильно называл Ломаев одну из причин и облегчал душу грязными ругательствами, втайне надеясь, что его с Шеклтоном номер кем-нибудь да прослушивается. - Шавки, лизоблюды! Шестерки мирового пахана!
     - Зато Геннадий-сан оказался провидцем, - вымученно улыбаясь, напоминал Кацуки.
     Слабое утешение. Причину внезапного молчания Госдепа и евроатлантической прессы об устарелости договора о статусе Антарктиды не расшифровал бы только ленивый умом. Мировой пахан свистнул шестеркам: ша! Вульгарный и бесхитростный захват Антарктиды, пожалуй, не пройдет - тут встанут на дыбы и Китай, и Индия, и даже Пакистан с Северной Кореей, а гладить ядерные державы против шерсти себе дороже. Совсем иное дело - опереться на старый договор и, обвинив антарктов в его нарушении, ввести в Антарктиду ограниченный военный контингент, формально международный. Можно даже попытаться получить на это мандат ООН, а нет - обойтись без мандата. В быту что лбом о кирпич, что кирпичом по лбу все едино, а в политике от перемены мест слагаемых результат меняется радикально.
     Первый шаг - торговая блокада Антарктиды - был осуществлен с чрезвычайной легкостью. Он был выполнен сразу по получении приказа, поскольку необходимые для этого военно-морские силы уже находились в районе патрулирования. Немедленно последовал второй шаг: корреспонденты, съемочные группы и туристы получили настоятельные рекомендации как можно скорее покинуть Антарктиду. Что до формирования благоприятного для вторжения общественного мнения, то этот длинный-предлинный шаг всего лишь вступил в очередной этап.
     В одну минуту Брюс Тейлор превратился из "отвратительного ренегата" и "национального преступника номер один" в несчастную жертву кучки авантюристов, узурпировавших право распоряжаться целым континентом. Само собой разумеется, жертва держалась с присущим истинному американцу достоинством, то есть шла на все ради сохранения своей жизни как высшей ценности.
     В ту же минуту весь цивилизованный мир с содроганием узнал о варварском отношении антарктов к девственной природе континента-заповедника. Рокуэл-кентовские красоты Антарктиды демонстрировались теперь исключительно с текстом, поясняющим, что ничего этого скоро не будет. А что будет - смотрите! Мусорные кучи в перенаселенных поселках (увы, святая правда). Пятна нефти у побережья (полуправда: не нефть, а соляр, притом немного было того соляра - не больше чем плавает по поверхности воды во всех портовых акваториях). Варварский отстрел несчастных пингвинов (чистейшее вранье и гнусная провокация). Наконец, бандитская рожа дизелиста Самоклюева - ну чем не выродок? Достаточно одного взгляда, чтобы понять