-
кусников.  Не  очень-то  эффектно выглядела возня Ломоносова
или Лавуазье с взвешиванием колбочек,  но из  этой  "возни",
похоронившей  флогистонную теорию,  родилась современная хи-
мия.
   А опыт  Эрстеда?  Маленькая петля из проводника слабо ше-
вельнулась между полюсами подковообразного  магнита,  наивно
выкрашенными в красный и синий цвета. Тут и смотреть было не
на что. Но ничтожное это движение вызвало к жизни гигантскую
энергетику, коренным образом изменившую картину мира.
   И какими же дикими,  неосуществимыми во все времена каза-
лись новые идеи! Ломоносов был убежден, что луч света откло-
няется магнитным полем.  Кажется,  он и не пытался поставить
опыт - не позволяли тогдашние технические возможности.  И уж
тем более он не надеялся доказать кому-либо свою правоту.  А
ведь, в сущности, он предвосхитил телевидение...
   История науки предъявляет  массу  доказательств:  несоот-
ветствие идеи обыденным представлениям не означает порочнос-
ти идеи.
   Сказали бы физику первой половины XIX века,  убежденному,
что физика законченная наука,  нуждающаяся  лишь  в  частных
уточнениях,  - сказали бы такому ученому,  что от соударения
двух небольших кусков металла вымахнет гигантский гриб атом-
ного взрыва! Да он бы счел вас за сумасшедшего...
   Атомная эра тоже началась в тиши лабораторий.  Беккерель,
супруги Кюри, Резерфорд и представить себе не могли, что бу-
дет Хиросима.
   Эксперимент, каких не бывало...
   Да, в XX веке не было недостатка в  впечатляющих  внешних
эффектах. Сколько отчаянных усилий, сколько титанической ра-
боты потребовалось,  чтобы отвести от человечества  реальную
угрозу  гибели  в термоядерном пламени,  чтобы снова загнать
разбуженный атом в лаборатории, в котлы энергостанций...
   Опыт с тех пор выглядит скромно,  отнюдь не кричаще. Точ-
ки, разбросанные на фотопленке, на сетке миллиметровой бума-
ги.  Столбец цифр, выданный счетной машиной, которая пучками
проводов сообщается с установкой,  глубоко запрятанной в бе-
тонном каземате. Всплески на экранах.
   Современному математику,  как и Эйнштейну в прошлом веке,
достаточно карандаша и бумаги,  не считая, конечно, вычисли-
тельной машины. До поры до времени новая идея удовлетворяет-
ся математическим выражением.  Но затем ей как бы становится
тесно в строгих рядах уравнений - и она попадает в руки экс-
периментаторов. Умозрение с неизбежностью уступает место его
величеству эксперименту. И тогда...
   Не знаю, может, существует определенная закономерность: в
сознание миллионов новая идея входит непременно  через  пос-
редство внешнего эффекта.  Так было с первыми электрическими
опытами. Так было, увы, и с атомной энергией.
   Что ж, наверное, идея Феликса о временном сдвиге, о расс-
лоении времени в этом смысле не исключение.  Она тоже нужда-
ется  во  внешнем эффекте,  чтобы доказать свое право на су-
ществование.
   Давно известно,  что парадоксальные идеи особенно плодот-
ворны.  "Эта идея не настолько безумна,  чтобы  быть  истин-
ной", - сказал когда-то Нильс Бор.
   Итак - эксперимент, какого не бывало...

   К десяти утра пристройка,  примыкавшая к круглому павиль-
ону, заполнилась приезжими гостями и сотрудниками института.
Все это несколько напоминало театр, с той, однако, разницей,
что перед зрителями была не сцена,  а огромный телевизионный
экран.
   Мы с Боргом сели в пятом ряду. Борг был молчалив и невоз-
мутим.
   На мой  вопрос,  как он провел вчерашний вечер у Феликса,
он коротко ответил:
   - Недурственно.
   Я принялся озираться.  Вон Стэффорд,  изящный и  учтивый,
тихо  беседует в третьем ряду с меднолицым математиком Чанд-
ром.  Вон коротышка Нгау. А рядом с ним - прямая и сухопарая
фигура Баумгартена. Давненько я не видел его. Со времени па-
мятного венерианского рейса у меня осталось  чувство  нелов-
кости по отношению к старику.  Надо бы поговорить с ним. Под
моим пристальным взглядом Баумгартен медленно  обернулся.  Я
помахал ему, и он величественно кивнул в ответ.
   А вон седая голова Самарина.  Мои шеф сидел  в  окружении
астрофизиков, планетологов, связистов. Он-то не оглянулся на
мой взгляд,  грозный начальник космофлота, живая история за-
воевания Солнечной системы.
   Озабоченный, деловитый, прошел в первый ряд Греков.
   Да, чуть  ли не весь Совет сегодня здесь.  И уж во всяком
случае - комиссия по исследованию космоса и  демографическая
комиссия в полном составе.
   Сотрудники института расположились в  задних  рядах.  Они
возбужденно переговаривались, а Таня и тот, знакомый мне за-
горелый молодой человек то и дело выскакивали из  пристройки
и возвращались, никак не могли усидеть на месте.
   - Что же,  начнем, - сказал Греков из первого ряда. - Где
Феликс?
   - Его ищут,  старший,  - ответила Таня.  - Сейчас  должен
прийти.
   И тут же вошли Феликс и Андра.  Она не то чтобы вела  его
за ручку,  но впечатление почему-то было такое - судя по не-
довольному виду Феликса и напряженному выражению ее лица.
   - Если все готово,  Феликс,  - сказал Греков,  - то, будь
добр, начни эксперимент.
   - Наверное,  все готово... - Феликс привычным жестом под-
нес пятерню к голове, но, наткнувшись на ровно подстриженное
поле,  опустил руку. - Только я бы хотел... Практически опыт
готовил Осинцев, пусть он и ведет. Если не возражаете.
   Возражений не  было.  Феликс тут же уселся позади,  Андра
села рядом.
   Осинцевым оказался тот самый загорелый парень.  Он быстро
прошагал к экрану,  взял длинную указку,  кивнул кому-то по-
верх голов зрителей.
   По экрану как бы прошла мутная волна. Затем из мути прос-
тупило изображение - интерьер круглого павильона.
   Осинцев, воднуясь, давал пояснения:
   - Теоретические посылки сегодняшнего опыта восходят к из-
вестному уравнению Платонова, который... которое в свою оче-
редь представляло собой попытку...  гениальную попытку выра-
зить закон асимметрии материи.  Феликс продолжил работу Пла-
тонова,  математически  обосновал  теорию перехода энергия -
время,  иначе говоря - теорию расслоения времени, которая...
которое...
   - Нам это известно, - раздался голос Грекова. - Более или
менее известно,  хотя не во всем понятно. Перейди, пожалуйс-
та, к экспериментальной части.
   - Хорошо.  - Осинцев прокашлялся, голос его окреп, он пе-
рестал путаться в словах.  - Вот этот пояс, - он ткнул указ-
кой в массивное белое сооружение, - установка энергоприемни-
ка. Это, - он указал на тускло мерцающее кольцо высотой при-
мерно  в метр,  расположенное внутри белого барьера,  - кон-
центратор, состоящий из зеркальных инверторов...
   - Наше колечко, - шепнул я Боргу.
   - Должен заметить,  - продолжал Осинцев,  - что принципи-
альную  схему  концентратора,  его форму подсказал нам конс-
труктор Борг. Один из первых вариантов такого кольца был ус-
тановлен на корабле Дружинина накануне его известного прыжка
за пределы Системы.
   Сзади раздались осторожные шаги. Я оглянулся и увидел Ле-
она, прошмыгнувшего к свободному креслу. Ну конечно: нельзя,
чтобы что-нибудь происходило без него.  Сел, вытянул шею, на
лице прямо-таки написано:  "Какие фокусы сегодня будут пока-
зывать?"
   - Итак, приступаем к эксперименту, - звонко объявил Осин-
цев и снова сделал знак кому-то из сотрудников.
   Мне показалось вначале,  что экран потемнел. Потом, одна-
ко, я увидел, что тьма сгущается в центре павильона, в сере-
дине кольца.  Да и не тьма это была, собственно, а скорее...
не  знаю,  как объяснить,  но возникло ощущение,  что я вижу
пустоту,  ну, такую полную, абсолютную, какой не бывает даже
в открытом космосе. Странное это было ощущение.
   - В режиме, - негромко сказал сотрудник, сидевший у пуль-
та управления.
   - Опускай, - скомандовал Осинцев.
   Теперь сверху медленно начал опускаться трос,  к которому
была подвешена небольшая прозрачная коробка,  в  ней  чернел
какой-то предмет.
   - Создан переходный канал или, иначе, энергетическая гра-
ница перехода, - пояснял Осинцев, - и мы опускаем в эту зону
кинокамеру. Обыкновенную панорамную камеру "Кондор".
   Трос висел неподвижно, коробка с камерой стояла на полу в
центре павильона,  в пустоте или как еще можно было это наз-
вать.  И вдруг они исчезли - и коробка и камера.  Трос,  все
так же натянутый,  висел,  не шелохнувшись,  будто незаметно
обрубленный,  а их не стало. Не провалились, не растворились
в воздухе, а именно исчезли в неуловимый для глаза миг.
   Стояла мертвая  тишина.  Осинцев  словно бы забыл о своей
роли руководителя эксперимента,  он всем корпусом подался  к
экрану  и смотрел не мигая,  и все смотрели на экран,  на то
место,  где секунду назад была коробка с камерой. Еще не от-
давая себе отчета в том,  что же,  собственно,  произошло, я
мельком оглядел притихшие ряды.  Кажется,  только Феликс  не
смотрел  на  чудо,  свершившееся на наших глазах.  Он сидел,
опустив голову.
   Осинцев спохватился.
   - Ну вот! - воскликнул он и повторил несколько спокойней:
- Ну вот.  Переход энергия-время произошел. Как видите, объ-
ем,  занятый коробкой с кинокамерой,  свободен, в него можно
поместить любой другой предмет.
   - А где же камера?  - раздался высокий,  скрипучий  голос
Нгау.
   - Она здесь же,  - быстро ответил Осинцев.  - Она  здесь,
только не сейчас.  Раньше - понимаете? Она может быть на час
раньше,  и на год,  и на тысячи лет - в данном случае это не
имеет  значения,  потому  что  расслоенное время - это не то
время, которое было и зафиксировано историей. У расслоенного
времени свой отсчет...
   Камера здесь, но не сейчас...
   Я взглянул на свой хронометр. Секундная стрелка резво бе-
жала по кругу, отмеряя время... нормальное время, привычное,
всегда бегущее вперед время...
   Что же это?  Низвержено несокрушимое, единственно возмож-
ное Время,  всемогущее четвертое измерение, вне которого не-
мыслимо само движение материи?..
   Поразительна была пленка,  автоматически отснятая кинока-
мерой. Но вот экран погас. Эксперимент был закончен.
   - Машина  времени?  -  Теперь Осинцев отвечал на вопросы,
посыпавшиеся со всех сторон.  - Н-не думаю, да и не в назва-
нии дело.  Это не путешествие во времени, это сдвиг. Хронок-
вантовый сдвиг,  хотя и это название не  вполне  отвечает...
Что? Нет, сдвиг в будущее исключается, энергетический барьер
движется вместе с фронтом времени,  здесь  переход  невозмо-
жен... Да, что касается энергетики, подсчитано точно, мы вы-
дадим всем членам Совета специальное издание, в котором...
   Меня тронули сзади за плечо, передали записку. На миг пе-
рехватило дыхание,  когда я ее разворачивал. Вот что получа-
ется, когда застают врасплох...
   Но записка, конечно, была не от Андры.
   "Грандиозный, величайший опыт", - значилось в ней, и пос-
ле трех восклицательных знаков подпись:  "Леон". Я обернулся
к нему и кивнул.  Верно,  грандиозный. Возможно, что и вели-
чайший,  хотя такие эпитеты обычно дают не  современники,  а
потомки.
   И эффектный.  Нет, миссис Мерридью могла бы не опасаться:
никаких взрывов.  Время раскололось без шума, без звука. На-
шелся наконец-то богатырь,  схвативший под уздцы неудержимо-
го, вечно спешащего вперед коня...
   Я оглянулся на богатыря.  Его не было на месте.  Богатырь
тихонько улизнул,  ему стало скучно с простыми смертными,  и
он просто взял да и ушел.
   Андра тоже  ушла.  Может  быть,  она  наливает ему кофе в
складной стаканчик и следит, чтобы не пролилось на рубашку.

                   Глава двадцать третья

        ""ГОТОВЬТЕСЬ К ВСТРЕЧЕ С САБЛЕЗУБЫМ"
                          ТИГРОМ!"

   За мной шла погоня.  Я не оглядывался, но чувствовал всей
кожей,  всеми нервами, что призраки нагоняют меня. Кошмарные
космические призраки,  они беспрерывно меняли цвет и очерта-
ния, я знал это, хотя и не оглядывался. Скорость моего реак-
тивника  уступала  их скорости порядка на два,  они надвига-
лись, спасения не было.  Вдруг откуда-то выскочил человек  в
скафандре,  шлем  почему-то был откинут,  я увидел худенькое
лицо с рыжеватой жидкой бородкой - да это же Рунич, плането-
лог  с Ганимеда!  Откуда он взялся здесь,  в открытом прост-
ранстве... Рунич схватил меня за руку и потащил в сторону, в
черный провал, в сгустившуюся тьму полной, абсолютной пусто-
ты...
   Тут я проснулся. Прерывисто гудел видеофон, гудел, навер-
ное, уже давно, настойчиво. Я протянул руку к столику, нажал
кнопку ответа. На экранчике проступило лиио Леона. Он всмот-
релся в меня, удивленно вздернув брови, и сказал:
   - Нечесан и помят. Неужели спишь  так поздно?
   - Представь себе,  - проворчал я. Дурацкий сон еще не от-
пустил меня. - Который час?
   - Четверть десятого.  Где ты был вчера весь вечер? Я тебя
вызывал, вызывал...
   - Я развлекался. А в чем дело?
   - Развлекался? - Леон хмыкнул с недоверчивым видом. - Мне
нужно поговорить с тобой,  Улисс.  У тебя какие планы на се-
годня?
   - Мало ли какие планы!  Если хочешь, приходи в двенадцать
к центральному рипарту. Ты ведь любишь там бывать.
   - Ну хорошо. - Леон был явно озадачен. - Я приду.
   Не спеша  я  вылез из-под одеяла,  поднял штору.  Неяркий
бледно-голубой день вошел в комнату.  До чего высокие гости-
ницы  строили в прошлом веке!  Из моего окна я видел город с
высоты птичьего полета - так,  кажется, любили писать в ста-
рых  книгах.  Я  видел голубой купол здания Совета с флагами
коммун,  и уголок Площади Мемориалов в просвете меж  высоких
домов, и вдалеке, на севере, телевизионную башню. В излучине
реки пышно зеленели сады.  Перекрещиваясь на разных уровнях,
текли трансленты. В небе то и дело вспыхивали эмблемы празд-
ника Мира,  плясали, выстраиваясь, лозунги, струились тексты
последних известий и праздничных программ.
   В распахнутое окно влетела песня,  я вспомнил, что слышал
ее вчера в каком-то кинофильме.  В ней были такие слова:  "И
снова гудят корабли у причала:  начни все сначала, начни все
сначала..." Фильм,  по правде,  был пустяковый,  а вот песня
мне понравилась.
   Начни все сначала...  Пока что надо начинать день. Я при-
нял душ, побрился и вышел в коридор.
   Мимо проехала самоходная тележка с едой. Из номера напро-
тив выскочила лисица - настоящая, рыжая, - она метнулась мне
под ноги, я слегка опешил.
   - Вега, сюда! - раздался строгий голос.
   Дородный человек  с желтеньким попугаем на плече вышел из
того же номера, извинился передо мной и вместе со своим зве-
ринцем направился к лифту.
   Ну вот, подумал я, уже начали лисицам давать имена звезд.
Очень мило.  Ученый тюлень Бетельгейзе, дрессированный беге-
мот Фомальгаут...
   Номер Борга был этажом ниже. Я постучался и вошел.
   Борг, в темно-вишневом халате и домашних туфлях,  сидел в
кресле и читал газету.  Газеты валялись и вокруг кресла.  На
столике перед ним стояла початая  бутылка  красного  вина  и
поднос с едой.
   - Садись, - сказал он. - Я ждал тебя. Ешь, пей и читай.
   Пить я  не стал.  Я положил на тарелку кусок мяса,  полил
его гранатовым соком и принялся есть. Хрустели на зубах под-
жаренные ломтики хлеба.
   - Хорошо бы еще заказать яичницу с колбасой, - сказал я.
   Борг пожал  плечами и снова углубился в чтение.  Я поднял
одну из газет,  пробежал заголовки:  "Готовьтесь к встрече с
саблезубым  тигром",  "Плиоцен или миоцен?",  "Бросок сквозь
время"...
   Во все времена, подумал я, журналисты изощрялись в приду-
мывании заголовков похлеще.  Впрочем,  тут как раз  был  тот
случай, когда самые хлесткие заголовки не смогли бы выразить
всю грандиозность проблемы.
   "Расселяться в космосе или во времени?  Что еще придумает
Феликс?"...
   - Послушай,  что пишет Джулиано, - сказал Борг из-за раз-
вернутого газетного листа:  - "Понятно, что смещение на час,
или на сутки,  или даже на минуту даст возможность расселить
человечество,  так сказать,  в различных слоях времени. Одна
часть будет жить в том же пространстве,  что и вторая,  но в
разное время, и обе части никогда друг с другом не столкнут-
ся и даже не встретятся. Но как избегнуть физической встречи
с постройками прошлого,  как организовать совместное пользо-
вание  объектами  долговременного  характера,  материальными
средствами  цивилизации?  Элементарная  логика  подсказывает
единственный  выход:  сместить  часть человечества в далекое
прошлое, предпочтительно в те времена, простите, в то время,
когда  еще  ни одно здание не было возведено рукой человека,
да и скажем прямо - когда не было на Земле самого  человека.
Я предлагаю - неогеновая эпоха,  век плиоцена, не ближе мил-
лиона лет, но и не далее десяти миллионов..." - Борг швырнул
газету на пол, взглянул на меня с усмешечкой. - Ну, что ска-
жешь, пилот?
   Что я мог сказать?
   - Закажу-ка все-таки яичницу с колбасой.  - Я придвинулся
вместе с креслом к шкале заказов.  Яичница там значилась,  и
колбаса тоже, но порознь. Пришлось мне сделать два заказа.
   Борг налил себе вина, отпил.
   - На Джулиано это похоже,  - сказал я. - Всю жизнь изучал
кости  австралопитеков,  а теперь возжаждал увидеть их живы-
ми...
   - Чепуха,  -  сказал Борг.  - Австралопитеки,  саблезубые
тигры - все чепуха. Не будет никакой встречи с ними.
   Щелкнуло окошко подачи - приехала яичница.  Она была син-
тетическая,  не такая пышная,  как та,  в доме Деда, но тоже
ничего.  Я ел, обжигаясь и облизываясь, а Борг, отказавшийся
разделить со мной трапезу,  насмешливо поглядывал. Его боль-
шие, в белых волосках руки покойно лежали на подлокотниках.
   Я спросил:
   - Ты решил взять отпуск, старший?
   - А что,  - ответил он вопросом на вопрос, - халат обяза-
тельно ассоциируется с отпуском?  - Он еще отпил из стакана.
- Зря пренебрегаешь газетами,  пилот.  Прочти хотя  бы,  как
комментируют твое выступление.
   Я снова развернул газету, нашел отчет о вчерашнем заседа-
нии Совета.
   "Мы привыкли к резкому тону выступлений Улисса Дружинина,
- побежали строчки отчета. - Вспомним, как несколько лет на-
зад,  после памятного его полета, он яростно упрекал Совет в
чрезмерной осторожности и нетерпеливо требовал принять прог-
рамму выхода в Большой космос.  Вспомним его максималистские
статьи на ту же тему. Вчера же перед Советом предстал другой
Дружинин.  Его речь была на редкость  спокойной,  правда,  с
ощутимым налетом горечи..."
   Далее шел полный текст моего выступления, уместившийся на
половине газетного столбца.
   "...Я знаю, что многие люди, и не только пилоты, разделя-
ют мои взгляды. Наверное, мы, сторонники космического рассе-
ления,  не очень осведомлены в вопросах экономики. Возможно,
мы выглядим в глазах Совета этакими Дон-Кихотами,  не желаю-
щими считаться с реальной действительностью,  с целесообраз-
ностью  и другими могучими факторами.  Что можем мы противо-
поставить - азарт,  нетерпение, зов открытых пространств? Мы
понимаем,  что это не аргументы.  Когда-то Седов,  Амундсен,
Пири рвались к Северному полюсу,  они предприняли экспедиции
на свой страх и риск, их побуждал идти в ночь и льды энтузи-
азм первооткрывателей.  Но только десятилетия спустя,  когда
интересы мореплавания и метеослужбы, интересы хозяйственного
освоения Крайнего Севера продиктовали  необходимость,  полюс
был прочно обжит дрейфующими станциями. Мы понимаем это.
   Здесь много говорили об открытии  Феликса  Эрдмана.  Нас-
колько я понимаю,  дело идет к тому, что будет принята прог-
рамма, которая направит труд и энергию на подготовку велико-
го переселения во времени. Это займет несколько десятилетий,
может быть,  целый век.  На целый век будет отсрочен выход в
Большой  космос,  потому что две такие грандиозные программы
одновременно,  конечно же, не осилить. Но разве перенаселен-
ность  планеты - единственная побудительная причина дальней-
шего проникновения в космос?  Возможно ли замкнутое развитие
цивилизации  на ее нынешнем уровне?  И если движение надолго
будет остановлено, ограничено пределами Системы, то не утра-
тит ли человечество нечто очень важное, что я не берусь объ-
яснить - я не философ,