от нее шел такой запах, что у меня свело скулы. Ксения
поставила ее между мной и Костей и сказала:
   - Ешьте, только осторожно - очень горячо.
   На поверхности пухлой,  желтой с белыми прожилками массы,
в которую были вкраплены золотисто-коричневые кусочки, вски-
пали и лопались пузырьки.  А запах - острый, грубо настойчи-
вый  - так и бил в ноздри.  Я понял,  что голоден как никог-
да...
   - Яичница с колбасой, - сказала Ксения. - На свином сале.
- И добавила,  улыбаясь:  - Нас Иван Александрович не  часто
потчует этим варварским блюдом,  а для вас что-то расщедрил-
ся.
   Я схватил вилку.  Все было просто, будто сполз туман, об-
нажив беспощадную ясность мира.
   Но в следующий миг я положил вилку.
   - Спасибо, Иван Александрович, - сказал я, проглотив слю-
ну, - только мне нельзя.
   - Почему это нельзя?
   - Режим. Пилот всю жизнь должен быть на режиме.
   - Ну да,  - подхватил Робин. - У него ведь режим, Дед,как
ты забыл?
   - Память стала плохая,  - сказал Дед. - Вот - вылетело из
головы, что у него режим.
   Не очень-то приятно было слушать все это, но в то же вре-
мя у меня возникло ощущение...  ну, как бы передать... Знае-
те,  на мостиках аварийных переходов на корабле есть тонень-
кие  такие  перильца.  Без перилец пройти над шахтой главных
двигателей страшновато, а когда они есть - идешь, не держась
за них...
   Яичница. С колбасой,  черт побери. Я увидел, каким плото-
ядным взглядом разглядывал редкостное блюдо Леон. Ну уж нет!
Я решительно придвинул сковородку к Косте:
   - Ешь.
   Костя, поколебавшись немного, подцепил вилкой кусок и по-
ложил в рот.
   - Ешь,  Костенька,  ешь,  - сказал Робин. - Такую яичницу
при  дворе  князя  Владимира Высокое Крыльцо подавали только
богатырям. Верно, Дед? Когда они выезжали на подвиги.
   - Не было такого князя,  - ворчливо отозвался Дед.  - Был
Всеволод Большое Гнездо.
   - Ах, ну да! Это тот, у которого ты служил главным специ-
алистом по сигнализации кострами, да?
   - Прекрати, Михаил! - сказал Дед. Он всегда называл Роби-
на родительским именем.
   Костя тем временем торопливо набивал рот яичницей. Он ел,
обжигаясь,  стыдясь того,  что не в силах совладать с собой,
пряча от нас глаза.  Зрелище было хоть куда.  Я положил себе
на тарелку растительного мяса,  овощей, залил грибным соусом
и,  хорошенько перемешав все это,  принялся за еду. Давно не
ел я с таким удовольствием.  Мне хотелось,  чтобы этот вечер
тянулся как можно дольше. Я знал, что предстоит трезвая оди-
нокая ночь,  когда никуда не денешься от собственных мыслей,
и мне хотелось отдалить ее.
   Леон смотрел на нас с этакой понимающей улыбкой.  Но  вот
улыбка сползла с лица, он откинулся на спинку стула м произ-
нес нараспев:

           Древняя  участь человечества -
           Добыча   пищи.
           И  проклятие было в ней, и радость.
           Аскеты  древности, презиравшие радость,
           Вы  не могли отказаться от пищи,
           Вы  ели сухие корки, проклиная свою плоть
           И  проклиная радость, которую вам приносила
           Даже   сухая корка...

   Дед пересел в кресло перед визором. Он не любил интерлин-
га.
   - Почитай еще, - попросила Ксения.
   Но Леон не захотел.
   Я знал эти стихи,  там дальше шло об андроидах: вот, мол,
казалось бы, совершенные создания, им не нужно было думать о
хлебе насущном,  но знали ли они, что такое человеческая ра-
дость... ну, и так далее.
   - Давно не видно,  Леон, твоих новых стихов в журналах, -
сказала Ксения. - Ты что же, бросил поэзию?
   - Поэзия не теннисный мячик, ее бросить нельзя, - ответил
Леон. - Просто не пишется.
   Робин сказал:
   - Державин был министром,  Лермонтов -  офицером,  ну,  а
Травинский  не хочет от них отставать.  Он член какой-то ко-
миссии, забыл ее название.
   - Я и сам с трудом выговариваю,  - засмеялся Леон.  - Ко-
миссия по взаимным...  нет, по планированию взаимных потреб-
ностей  Земли и Венеры.  Проще говоря - комиссия Стэффорда в
новом виде.
   - А что ты в ней, собственно, делаешь? - спросил я.
   - Что я в ней делаю?  Не так-то просто ответить, Улисс...
Видишь ли, по возвращении с Венеры я высказал кое-какие мыс-
ли о своеобразии венерианской поэзии, об особенностях тамош-
него интерлинга...  Ну вот.  Словом, я и сам не заметил, как
угодил в эту комиссию - в отдел по культурным связям. Но все
оказалось гораздо сложнее.  На Венере звуковая речь приобре-
тает, я бы сказал, все более подсобный характер.
   - Они что же, становятся глухонемыми? - спросил Робин.
   - Нет,  не то.  Они явно предпочитают ментообмен, но это,
по-моему,  вовсе не означает, что... - Леон замялся. - В об-
щем, не знаю. Все это пока загадка.
   - Было бы лучше всего,  - сказал я, - если бы венерианцев
оставили в покое.
   - Как это понимать? - спросил Леон.
   - В самом буквальном смысле.  Иные условия  диктуют  иной
путь развития, и не надо устраивать из-за этого переполох на
всю Систему.  Не надо добиваться, чтобы они непременно оста-
вались во всем похожими на нас.
   - Да никто этого не добивается.
   - В самом деле? Разве Баумгартен и его коллеги не испыты-
вали терпение примаров всякими обследованиями? Нет уж, лучше
помолчи, Леон. Переселенцы сами знают, на что идут. Когда-то
жители старой доброй и какой еще - зеленой, что ли, - Англии
обливались слезами,  прощаясь с родиной, которая не могла их
прокормить,  и уплывали за океан. Америка была для них даль-
ше, чем для нас Венера. Огромная, пустынная, полная опаснос-
тей Америка.  А через некоторое время - кто бы  заставил  их
вернуться?  А русские переселенцы в Сибирь - в снежную,  ка-
торжную,  заросшую дикими лесами,  которая  оказалась  такой
хлебной и золотой? Она стала для них родиной, и они с ужасом
вспоминали нищую, соломенную, крепостную Россию, которую по-
кидали  со слезами,  унося по щепотке родной земли в мешочке
на груди. Примерно то же самое сейчас и с Венерой.
   - Да я не спорю,  - миролюбиво сказал Леон. - Я и сам так
думаю.  Но ты немножко отстал, Улисс. Комиссия теперь ставит
себе  целью  изучение  взаимных  потребностей и планирование
экономических и культурных связей с Венерой. А Баумгартен из
комиссии вышел.
   - Да, вышел! - с дрожью в голосе воскликнул Робин, воздев
кверху руки и потрясая ими. - Но я вернусь, да, да, вернусь,
чтобы во имя любви к человечеству наставить вас на путь  ис-
тинный! Одумайтесь, члены Совета!
   Мы засмеялись, а Дед поморщился и сказал:
   - Перестань, Михаил.
   Ксения налила нам кофе.
   - Странная все-таки у тебя логика, Улисс, - медленно про-
говорила она. - Какое тут может быть сходство? Переселенцы в
Сибирь или Америку шли обживать новый край, им, конечно, бы-
ло и трудно и страшно,  но это была Земля.  Та же  привычная
атмосфера, те же леса и горы...
   - Ясно,  ясно,  - перебил я с досадой.  - Любой  младенец
знает,  что Венера отличается от Земли. Я говорил о сходстве
в том смысле,  что переселенцам в Америку и венерианским ко-
лонистам в равной степени пришлось преодолевать инерцию при-
вычки.  И тем и другим было...  ну, скажем, не по себе. Но и
те и другие обосновались на новом месте,  как дома, и не по-
мышляли о возвращении.
   - Знаете,  что задумал Улисс?  - сказал Робин. - Он хочет
научить венерианцев обходиться без скафандров.
   - Слышал я на Венере, будто кто-то пробовал, как ты гово-
ришь,  обойтись без скафандра, но я в это не верю, - заметил
Леон.
   - А Улисс знает,  как это сделать.  - И Робин  рассказал,
посмеиваясь,  как я чуть было не проделал на околовенерианс-
кой орбите эксперимент с вдыханием газовой смеси,  имитирую-
щей атмосферу Венеры.
   - Ну,  и ничего смешного! - сердито сказала Ксения. - Хо-
рошо хоть, что хватило ума удержаться от очередного дурацко-
го поступка.  Улисс вечно что-нибудь придумает. Он просто не
может жить, как все.
   Мне не хотелось отвечать Ксении резкостью на резкость.  Я
только сказал, что без "дурацких поступков" никогда не прео-
долеешь инерцию привычки,  а преодолевать надо,  потому  что
так  или  иначе человечеству придется расселиться в космосе.
Приспособленность к единственной устойчивой среде  -  оковы,
которые неизбежно должны быть сломаны эволюцией.
   - Бедный homo sapiens!  - вздохнул Робин. - В кого только
хотят его превратить!
   - В homo universalis - вот в кого, - сказал я. - Не в се-
лестеновского кентавра, не в козявку, как предлагает Нгау, а
в универсального человека, который одинаково хорошо чувству-
ет себя на Земле и, скажем, на Венере.
   - Повышение приспособляемости к  новым  условиям  -  рост
энтропии.
   - А,  энтропия! - Я рассердился. - Стоит только высказать
крамольную  идею,  как сразу начинают пугать энтропией!  Вот
если бы жизнедеятельность человека достигла физиологического
предела,  тогда  я бы и спорить не стал.  Но ведь этого нет!
Скажи-ка,  знаток энтропии,  для чего вложила в нас  природа
резерв  жизнедеятельности,  который мы пока не научились ис-
пользовать? Для того, чтобы с умным видом скрести в затылке?
   Я встал и направился к двери на веранду.  Лучше поглядеть
на ночную Волгу, чем изощряться в бессмысленном споре. Костя
тоже поднялся и пошел за мной.
   Но тут Дед подал голос. Ну конечно, сейчас все грековское
семейство обрушит на меня праведный гнев...
   - Присядьте, молодые люди, - сказал Дед, топорща усы. - Я
вспомнил  одну  давнюю историю,  еще в юности я слышал ее от
одного психолога.  Было это во время второй  мировой  войны.
Один  французский офицер попал к фашистам в плен,  в концла-
герь,  как тогда говорили.  И однажды зимним вечером  вывели
его  с  группой других пленных и бросили раздетыми догола на
снег,
   - Ужас какой! -в ырвалось у Ксении,
   Дед глянул на нее:
   - Я же сказал - фашисты.  Фашисты оставили их на всю ночь
на морозе.  Долго ли протянет истощенный человек? К утру все
были мертвы, кроме этого француза. Он выжил, потому что ока-
зал смерти психологическое сопротивление.  Он представил се-
бе,  что лежит на горячем песке под солнцем Сахары. И такова
была сила самоубеждения, что организм принял команду мозга и
не поддался морозу.
   - Как же должен был этот человек  любить  жизнь!  -  тихо
сказала Ксения.
   И ненавидеть фашизм,  подумал я.  Любовь  и  ненависть...
Скрытые возможности организма - ведь,  в сущности, Дед подт-
вердил мои мысли...  А мог бы я так - морозной ночью на сне-
гу?..  Не знаю... Ненавидеть мне, во всяком случае, некого и
нечего...
   Рокот инфора,  донесшийся из передней, прервал мои мысли.
Рокот инфора, и сразу вслед за ним - четкий, богатый модуля-
циями женский голос:
   - Вызывает "Элефантина". Вызывает "Элефантина".
   Робин сорвался с места:
   - Наконец-то!  Ребята,  не уходите!  - С этими словами он
скрылся за дверью.
   - Что ему понадобилось на "Элефантине"?  - удивилась Ксе-
ния.
   Спустя несколько минут Робин вернулся в гостиную.
   - Ну как? - спросил Леон.
   - Все в порядке. - Робин подошел к Косте и хлопнул его по
плечу. - Извини, что ничего тебе не сказал, Костя, но внача-
ле надо было узнать. У Антонио в службе полетов есть свобод-
ное место диспетчера. Пойдешь к нему на "Элефантину"?
   - На "Элефантину"? - озадаченно переспросил Костя.
   - Там неплохо.  Будешь ругаться с пилотами и свято блюсти
график. Скучать не придется.
   - Иди, Костя! - сказал я. - Правильно они придумали. Хоть
один диспетчер будет своим человеком.
   Костя стоял, широко расставив ноги и понурив голову.
   - Прилетит к тебе,  например,  Улисс,  - продолжал  Робин
расписывать прелести диспетчерской должности, - и попросится
к причалу "Д".  А у тебя голова и без него распухшая,  и  ни
одного  причала свободного,  и ты посылаешь этого Улисса ку-
да-нибудь подальше.
   - Ты проводишь Улисса в межзвездный полет, - сказал Леон,
глядя на меня-как это говорилось в старых романах? - горящим
взглядом.
   - Напишешь ученый  труд...  диссертацию  о  диспетчерской
службе, - вторил ему Робин. - Ну, Костя? Да решайся же!
   Костя поднял голову и улыбнулся.
   - Ладно. Диспетчером так диспетчером. Все равно...
   Но я видел по его глазам, что ему не все равно.

                       Глава семнадцатая

        ""СКОЛЬКО МОЖНО ЖИТЬ В СКАФАНДРЕ?..""

   Юпитер обладает странным свойством:  трудно  оторвать  от
него взгляд.  Смотришь,  смотришь на гигантский диск, исчер-
ченный желто-бурыми полосами, на Красное пятно, плывущее под
экватором,  на точечные вспышки-отблески чудовищных молний в
толще бешеной атмосферы - и чем больше смотришь, тем сильнее
завораживает тебя это первозданное буйство материи.
   Но если ты выбился из графика полетов и  Управление  кос-
мофлота бомбит тебя радиограммами, то дивное зрелище начина-
ет нервировать.
   Я-то, в общем, не очень нервничал. Даже совсем не нервни-
чал:  к чему только не привыкаешь в космофлоте! А вот Кузьма
Шатунов, мой второй пилот, места себе не находил.
   Он ворвался в кают-компанию, где мы с Всеволодом играли в
шахматы.
   - Улисс!  Самарин требует срочно принять меры к  срочному
вывозу всего состава станции.
   Я взял у него листок радиограммы.
   - Преувеличиваешь,  Кузьма,  -  сказал я.  - "Срочно" тут
один раз.
   Всеволод засмеялся. Более смешливого практиканта я никог-
да не видывал.  Достаточно было щелкнуть у  него  под  носом
пальцами, чтобы он начал давиться от смеха.
   Кузьма кинул на него сердитый взгляд.
   - Что будем делать, Улисс? Ребята говорят, этот маньяк не
вернется, пока не запустит все свои чертовы зонды. Так может
еще неделя пройти и две.
   - Может,  - согласился я, делая запоздалую рокировку, ко-
торая вряд ли спасала моего короля от атаки Всеволода.
   - Так что же будем делать?  - повторил Кузьма. И, не дож-
давшись ответа, посыпал скороговоркой: - Корабль надо на мо-
дернизацию ставить,  опоздаем - ангар будет занят, жди тогда
очереди,  а  у меня тысячи дел на шарике.  И все из-за этого
полоумного. Пойду на станцию, попробую с ним связаться.
   Он выскочил  из  кают-компании.  Вскоре и мы с Всеволодом
влезли в скафандры и вышли из шлюза.
   Трехсполовинойсуточная ночь Ганимеда была на исходе.  Да-
лекое маленькое солнце взошло над горизонтом.  Оно не  очень
светило и согревало, но все-таки это было солнце. Юпитер - в
начале левой фазы - висел  над  нами  гигантским  сегментом,
отбрасывая желтоватый свет на ледяной панцирь Ганимеда. Пей-
заж этого спутника дик и неприютен. Нагромождения скал, глу-
бокие расселины,  залитые льдом, ледяное крошево под ногами.
Разнообразие в пейзаж вносит только Озеро. Это узкая длинная
долина,  свободная от льда,  вечно затянутая пеленой тумана.
Здесь из разлома в коре выделяются горячие  газы,  они-то  и
растопили лед,  и размороженная углекислота шапкой висит над
Озером.
   Прыгая со скалы на скалу, мы шли к станции, расположенной
на северо-восточном берегу Озера. Станция - это, в сущности,
пещера в горном склоне, коридор с несколькими боковыми отсе-
ками и шлюзом, миниатюрное подобие Селеногорска. Перед стан-
цией была небольшая площадка,  переходящая в пологий спуск к
Озеру. Здесь и выше по склону стояли башенки солнечных бата-
рей,  вездеходы,  пестро раскрашенные датчики гравиметричес-
кой,  магнитнографической и прочей аппаратуры,  которой была
набита  станция.  Решетчатая мачта радиоантенны венчала этот
островок человеческой жизни.
   На площадке  было на редкость многолюдно.  Небывалый слу-
чай:  вторую неделю на Ганимеде толклись обе смены - та, что
мы привезли,  и та, которую мы должны были вывезти. Я разыс-
кал Крогиуса, начальника прежней смены,
   - Четырнадцатый в радиотени,  - сказал он. - Придется по-
дождать часа два.
   - Подождем, - сказал я.
   - Улисс, - подскочил ко мне Кузьма, - больше ждать невоз-
можно!  Давай  выгрузим нашу лодку,  я слетаю за этим ненор-
мальным.
   Его черные  глаза горели жаждой немедленной деятельности.
Крогиус всем корпусом повернулся к Кузьме.
   - Привезешь его силой?
   - Да! - крикнул Кузьма.
   Крогиус захихикал.
   - На Четырнадцатом одно неосторожное движение  -  и  сор-
вешься в пространство. Хотел бы я посмотреть на вашу драку.
   - Может, он передумал? - спросил я.
   - Кто,  Олег?  -  Крогиус изобразил губами сомнение.- Три
смены сидит здесь безвылазно.  Да нет, он твердо сказал, что
улетит.  Лена!  - окликнул он проходившего мимо человека.  -
Олег тебе твердо сказал, что улетит?
   - Ах, не знаю! - нервно прозвучало в ответ.
   Я подошел к краю площадки и смотрел,  как эта самая  Лена
спускается  по склону к плантациям.  На квадратах оттаявшего
грунта близ Озера были высажены кустики марсианского  можже-
вельника - самого неприхотливого растения в Системе, с могу-
чими корнями,  которым было все равно,  за что цепляться,  и
крохотными синеватыми листьями.  Углекислоты на берегу Озера
для них хватало,  но все же  можжевельник  принимался  здесь
плохо.
   Кто-то увязался за Леной - должно быть,  астроботаник  из
новой смены. Я слышал их удаляющиеся голоса:
   - Конечно, пробовала. Тоже не годится для подкормки.
   - Посмотри, этот, кажется, живой.
   - Что?  Да,  он выгонит третий лист.  Ох и намучилась я с
ним!
   - Хороший мутант. По какому методу ты скрещивала?
   - Что?.
   - Да брось ты озираться,  прилетит твой Олег,  никуда  не
денется. Я спрашиваю, по какому...
   Делать было нечего,  я пошел на станцию, там была сносная
библиотека. Можно, конечно, продолжить шахматный бой с прак-
тикантом,  но мое самолюбие было уязвлено постоянными проиг-
рышами.  Хоть бы одну партию свел он вничью - так нет. Ника-
кого почтения к командиру корабля!
   В библиотеке я бегло просмотрел каталог микрофильмов. Мое
внимание привлекла книга Грекова,  отца  Робина.  Книга  эта
вышла недавно, я не успел ее прочесть. Взяв со стеллажа мик-
рофильм, я вставил его в проектор и начал читать.
   "Но есть  еще одно соображение,  которое могло бы наконец
охладить чрезмерно горячие головы:  - писал Греков. - Допус-
тим,  разведчики,  высланные в направлении центра Галактики,
найдут планету, пригодную для освоения. Но если она действи-
тельно пригодна, то, скорее всего, населена, и, уж во всяком
случае,  больше прав для ее колонизации имеют  ближайшие  ее
соседи. Представьте себе, что на Венеру - в тот период, ког-
да она еще не была освоена людьми,  - прибыли  колонисты  из
другой звездной системы и сказали:  "Это нам подходит, здесь
мы будем жить".  Как бы реагировала на такой акт Земля? Оче-
видно, нельзя сбрасывать со счетов своеобразную этику косми-
ческого проникновения.  Наша Система - на окраине Галактики,
вдали от звездных скоплений.  И тут ничего не поделаешь. Хо-
тим мы или не хотим, а развиваться мы должны по-своему..."
    Это место я перечитал дважды.  Ну вот, теперь уже и эти-
ка.  В своей Системе - пожалуйста,  можно не стесняться,  но
неэтично высовывать нос за орбиту Плутона.  Так,  что ли? Да
ведь унизительно это,  товарищ Греков!  Неужели ты  думаешь,
что,  встретясь  на планете икс с разумными существами иного
мира, мы вступим с ними в драку из-за приоритета?
   Не раз приходилось мне схватываться с проповедниками кос-
мического изоляционизма.  Что ж,  придется схватиться  и  на
этот раз. Я начал обдумывать тезисы будущей статьи. Поменьше
язвительности, побольше аргументов...
   Тут в библиотеку протиснулся Всеволод:
   - Старший, радио от Олега. Он вылетает.
   Я взглянул  на  часы,  раскрыл астрономический ежегодник.
Ганимед сейчас примерно в тысяче мегаметров  от  Юпитера,  а
Четырнадцатый спутник - в ста пятидесяти семи. Скоро он вып-
лывет из-за экватора Юпитера, этот шустрый спутник, которого
только большая скорость обращения - десять часов с мелочью -
удерживает от того,  чтобы плюхнуться  в  бездонные  глубины
планеты. Ну что ж, не раньше как утром вернется Олег на сво-
ей десантной лодке.
   - Вся  станция  переживает  за Лену,  - принялся Всеволод
посвящать меня в местные дела.  - У нее знаешь как с Олегом?
Дружба еще со школьн