утром,  когда  после  завтрака  Сретенский  поставил  на
проигрыватель пластинку с хоральными прелюдиями Брамса (Маринет  Экстерман
на органе,  хор  под  управлением  Герхарда  Крамера,  производство  фирмы
"Балкантон").  В  закрытую  дверь  вдруг  постучали,   чего   никогда   не
происходило раньше, и Сретенский машинально крикнул: "Войдите!"
   В  гостиной  появился  невысокий  полноватый  человек  лет  сорока,   с
лоснящимися  щеками,  в  безупречном  сером  костюме,  "весь  благоухающий
дорогой туалетной водой.
   - Добрый день, - поздоровался он с улыбкой. - Позвольте  представиться.
Я помощник народного комиссара внутренних дел  товарища  Гордеева,  Власов
Михаил Семенович.
   - Очень рады,  -  буркнул  Сретенский,  которому  официальное  лицо  не
понравилось с первого взгляда.
   - Меня просили побеседовать с вами...
   - Давно пора... Но о чем же?
   - О вас, о вашей судьбе. - Улыбка Власова стала совсем  слащавой.  -  О
том месте, которое вы сможете занять в нашей общественной жизни.
   - Я не собираюсь... - хмуро начал Сретенский, но Аня перебила его.  Она
вскочила с дивана и защебетала:
   - Располагайтесь, пожалуйста, Михаил Семенович. Нет, сюда,  это  кресло
удобнее... Хотите выпить, закусить?
   Выразительным взглядом Аня дала понять Андрею Ивановичу, что не стоит с
порога затевать ссору, пока ничего еще не ясно.
   - Пить мне на службе не положено. -  Власов  страждущим  взором  окинул
девушку, выглядевшую весьма  соблазнительно  в  скромном  синем  платьице,
найденном в коттедже. - Разве какой-нибудь сок...
   Аня принесла из кухни  стакан  апельсинового  сока.  Власов  отхлебнул,
угнездился в кресле и заговорил:
   - Думаю, вы уже более или менее разобрались  в  том,  какая  социальная
структура существует у нас и каковы ее преимущества и недостатки...
   - Ого! - Сретенский  иронично  поднял  бровь.  -  У  нее  и  недостатки
имеются? Вот ни одного не заметил.
   - Вы напрасно ехидничаете,  -  холодно  сказал  Власов.  -  Недостатков
лишены только ангелы, а у нас их хватает...
   - Ангелов или недостатков?
   - Андрей Иванович! - встревоженно шепнула Аня.
   Власов  как  будто  не  обратил  внимания  ни  на  язвительную  реплику
Сретенского, ни на реакцию девушки.
   - Так почему бы нам с вами, - невозмутимо продолжал он, -  не  заняться
вместе их исправлением, не поработать на благо народа? Вы  биолог,  доктор
наук. У нас найдется немало интересных и полезных  дел  для  вас  и  вашей
ассистентки.
   - Аня не моя ассистентка, - автоматически поправил Сретенский, - но  не
в том суть вопроса. Вы предлагаете исправлять недостатки вместе,  работать
на благо народа? Согласен, с радостью согласен! У  меня  даже  есть  целая
программа, и сейчас я вас с ней познакомлю. По пунктам - первое.  Взорвите
"Лжеголос  Америки",  прекратите  дурачить  людей.  Второе.  Объясните  им
реальное положение дел. Третье. Установите нормальную, постоянную связь  с
цивилизацией нашей планеты, которая задыхается от перенаселенности городов
и дефицита ресурсов. Подарите людям Земли  новый  мир,  а  вашим  людям  -
правду и условия для свободного, гармоничного развития. Вот в такой работе
я с удовольствием приму участие.
   Глядя на лицо Власова, никто не поверил  бы,  что  этот  человек  умеет
улыбаться. Он долго и угрюмо молчал.
   - Ладно, -  сказал  он  наконец.  -  Я  не  готовился  к  теоретической
дискуссии, но мог предположить, что вы выступите  с  подобным  заявлением.
Отлично, почему бы не поговорить и об этом?.. Так вот, Андрей Иванович,  и
вы, Аня. Если допустить, что  мы  поступим  так,  как  вы  нам  советуете,
никакого свободного и гармоничного развития не получится, как  нет  его  и
нигде на Земле. Цивилизация задыхается, вы правы. Но задыхается не оттого,
что негде жить и нечего жрать. Она захлебывается собственной злобой.  Ваша
так называемая свобода оборачивается бешеной дракой за влияние и власть  -
на любом уровне, от семейного до межгосударственного.  Хотите  знать,  что
будет,  если  мы  откроем  Двери  и  во  всеуслышание  объявим   о   нашем
существовании? Будет война, война за наш мир, за  его  богатства,  за  его
стратегические выгоды. Война и там, и здесь. Мы построили свое общество  -
пусть несовершенное, но где вы видели совершенство? Зато оно стабильно,  а
наши люди счастливы в неведении. Им не нужна ваша правда и  ваша  свобода,
Андрей Иванович, им нужна стабильность. И мы не позволим разрушить наш мир
во имя ваших или чьих-то прекраснодушных  фантазий.  Вы  не  забыли,  куда
вымощена дорога благими намерениями?
   Власов умолк, стер платком капельки пота  со  лба,  допил  апельсиновый
сок.
   - Мы вас сюда не приглашали, - продолжил он. - Но раз вышло так, что вы
здесь, извольте играть по нашим правилам... Или откажитесь играть совсем.
   - Отказаться, - произнес Сретенский. - Это значит...
   - Давайте не уточнять, Андрей Иванович. Вы взрослый,  умный  человек  и
понимаете, что ничего хорошего в этом случае вас не ожидает.
   После этих слов в комнате звучала только хоральная прелюдия Брамса. Аня
смотрела на Власова с ужасом.
   - Мы можем подумать? - тихонько спросила девушка.
   Власов пожал плечами:
   - О чем? Если о том, принимать  ли  мое  предложение,  то  оно  сделано
достаточно убедительно для умных людей, разве нет? А вот о моих аргументах
действительно   подумайте.   Андрей   Иванович,   мы   хотим,   чтобы   вы
присоединились к нам не от безвыходности, а искренне. Поверьте,  вы  нигде
не найдете  столь  идеальных  условий  для  научной  работы.  Кроме  того,
проблемы, которыми мы занимаемся,  достигнутые  успехи  и  задачи,  ждущие
своего решения... О, это увлечет вас! Оборудование наших лабораторий...
   - Сдается мне, - прервал его Сретенский, - я уже видел кое-что, похожее
на ваши лаборатории. Там, в подземельях.
   - Ах, эти... Да, там были лаборатории,  заводы,  целый  технологический
комплекс. Он давно заброшен.
   - За ненадобностью?
   -  За  ненадобностью...  В  основном.  То,  что   там   создавалось   и
выпускалось, уже на боевом дежурстве... - Сретенский вздрогнул,  а  Власов
поспешно добавил: - В переносном смысле,  конечно.  Но  мы  отказались  от
использования этого комплекса и по ряду других причин.
   - Например, потому, что работавшие там ученые подняли бунт?
   - Да не было там никакого бунта, - отмахнулся  Власов.  -  Так,  мелкие
недоразумения... Из-за них бросать комплекс? Абсурд. Но в общем мы решили,
что лучше продолжать исследования в другом месте.
   Власов явно недоговаривал, и Сретенский вспомнил найденный в подземелье
дневник. Темные Миры, прорывы мембран... "_Мы  обречены_".  Относилась  ли
эта фраза только к конфликту с хозяевами Фоксхола или в большей - если  не
в абсолютной  -  степени  к  тому,  _что_  появлялось  в  подземных  залах
лабораторий и заводов? Была ли она написана под влиянием  минуты  отчаяния
или явилась результатом _знания_, исчерпывающего и настолько безнадежного,
что уже не было никакого смысла расшифровать ее значение?
   Снова изобразив неуместную лучезарную улыбку, Власов сказал:
   - Не забивайте себе голову делами давно минувших дней. Я вас  оставляю,
а вы и в самом деле очень, очень серьезно подумайте. Вскоре для вас  будет
организована экскурсия в Институт Фоксхола... Там есть на что посмотреть!
   Сретенский невольно ответил на улыбку Власова:
   - Вы знаете, чем искушать ученого...
   - Искушает сатана, а я просто  чиновник...  Но  если  бы  сатана  хотел
купить вашу душу, он вряд ли смог бы предложить больше,  чем  мы.  Кстати,
нет ли у вас здесь в чем-нибудь нехватки?
   - В информации.
   - Вы имеете в виду  телевидение  и  радио?  Да  на  что  вам  фальшивые
новости... Из любопытства разве... Ну, извольте, я распоряжусь  поставить,
только поверьте, ничего интересного там нет.  А  подлинную  информацию  вы
получите позже... Какую и сколько захотите.
   С трудом выбравшись из глубокого кресла, Власов поклонился:
   - До свидания, товарищи. До скорого свидания.
   Он ушел, а Сретенский и Аня смотрели на закрывшуюся дверь до  тех  пор,
пока не услышали звук отъезжающей машины.
   - Нет, как тебе это нравится? - Сретенский рывком убрал  звукосниматель
с пластинки, игла взвизгнула поперек дорожек. - Цивилизация  захлебывается
собственной злобой! Благодетель хренов...
   - Тише, - предостерегла девушка. - Нас, наверное, подслушивают.
   - Подслушивают? Ну и на здоровье. Что такого я еще  могу  сказать,  что
уже не сказал нашему гостю?
   - Поймите, он в чем-то прав...
   Взгляд Андрея  Ивановича,  устремленный  на  девушку,  выразил  крайнее
недоумение. Аня взяла  лист  бумаги  и  карандаш,  написала  неустоявшимся
почерком: "Нужно разыграть постепенное признание его правоты. Если  они  с
самого начала будут убеждены, что мы согласились только под  давлением,  с
нас глаз не спустят. А так, возможно, нам предоставят  некоторую  свободу,
пусть  и  не  сразу.  Тогда  возрастают  шансы  найти  способ  смыться  из
Фоксхола".
   Прочитав написанное. Сретенский потянулся за сигаретами  и  зажигалкой,
прикурил, а скомканный листок поджег в пепельнице.
   - И в чем же он прав, по-твоему? - спросил он, чувствуя  себя  дураком.
Что, если никакого прослушивания нет и комедия ломается впустую?  Впрочем,
в таком случае они ничего не теряют... - В своих глобальных воззрениях?
   - Его воззрения отражают принятую здесь систему взглядов. Шут  с  ними.
Но подумайте, как нам повезло!
   - Повезло?
   - Конечно. Мы проникли в новый, незнакомый мир. Нам предлагают  изучать
его, заниматься научной работой. Многим ли ученым на свете выпадает  такая
редкостная удача? Мы искали аномальные явления, а нашли куда больше...  Да
любой ученый на Земле охотно отдал бы  правую  руку,  чтобы  оказаться  на
нашем месте! А вы говорите - не хочу... И  было  бы  из-за  чего  -  из-за
здешней политики! Неужели вам так  уж  важно,  какой  у  них  общественный
строй?
   - Да в общем-то нет, но...
   - И снова "но"! Андрей Иванович, пусть себе живут, как хотят.  Вы  сами
говорили об  искушениях.  Может  ли  существовать  для  ученого  искушение
сильнее, чем познание?
   - Вот тебе раз. Ты уже забыла об НКВД и тюрьме...
   - И правильно сделала. То было недоразумение.  Они  ведь  действительно
нас не приглашали!
   Аня слишком напирает, мелькнуло у Сретенского. Пережимает,  как  плохая
актриса... Ладно, она вообще не актриса, но  кто  там  слушает  на  другом
конце линии - театральные критики?
   Подойдя к стопке  пластинок,  Андрей  Иванович  перелистал  их,  выбрал
сонаты Моцарта в исполнении Вальтера Гизекинга.  Комнату  заполнили  звуки
рояля, чистые и ясные, почти лишенные педальных эффектов, но не сухие.
   - Мне трудно сейчас ответить, - проговорил Сретенский медленно. - Давай
отложим этот разговор, хотя бы до  обещанной  экскурсии  в  Институт.  Там
посмотрим... В конце концов, я ученый, а не политик, и спасать  мир  -  не
моя профессия. И ты права, очень многие отдали бы правую руку...
   Внезапный удар грома заглушил  рояль  Гизекинга.  Стемнело,  в  оконные
стекла застучали капли дождя.
   - О, - задумчиво сказал Сретенский, - здесь бывают грозы...
   Да, Андрей Иванович. Здесь бывают грозы.



7

   "Боинг" летел много выше облаков, приближаясь к российской  столице  на
высоте десять тысяч пятьсот метров. Стивен Брент (по документам  бизнесмен
Джон Аллен) развалился в кресле  у  иллюминатора.  На  его  коленях  лежал
раскрытый номер журнала "Роллинг стоунз", на столике перед ним стояли  две
пятидесятиграммовые бутылочки водки.
   Все прошло гладко, слишком гладко для опасавшегося  осложнений  Брента.
Из мотеля "Лаки Дэй Инн" он заехал в известную ему  квартиру,  где  провел
полчаса, после чего его внешность слегка изменилась. Там же  он  обзавелся
новой одеждой и дорожным  чемоданом,  а  пачка  наличных  похудела  вдвое.
Расслабился Брент только в  самолете,  набравшем  высоту.  Бизнесмен  Джон
Аллен благополучно проскользнул мимо полиции, ФБР и тех, других...
   Так ему казалось, но он ошибался.
   В  пилотской  кабине  "боинга"  собирались  пить  кофе.  Первый  пилот,
командир  корабля  Грегори  Макинтайр,  рассказывал  смешную   историю   о
злоключениях  своей  жены,  которая  отправилась  в  кино  на  только  что
купленном "форде", да вместо того оказалась в полицейском участке.  Его  с
улыбками слушали второй пилот Дик Вагнер (получивший летное свидетельство,
наверное,  раньше,  чем  научился  ходить)  и  бортинженер  Стюарт  Хаббл.
Остальные члены экипажа дремали в ожидании стюардессы с подносом.
   - Ваш кофе, джентльмены, - провозгласила вошедшая  девушка,  и  тут  же
поднос с чашками вырвался из ее рук.
   Стопятидесятитонный "боинг" будто налетел на что-то в воздухе с  адским
грохотом. Он содрогнулся, накренился и начал падать, как сложивший  крылья
орел. Макинтайр уцепился за штурвал, бросил взгляд на стрелку  альтиметра.
Самолет стремительно терял высоту. Ревели  аварийные  зуммеры,  вспыхивали
красные лампочки, приборы сигнализировали о повреждениях систем.
   Макинтайр выкручивал штурвал  влево,  чтобы  не  дать  падавшему  боком
самолету перевернуться. Вагнер и Хаббл запускали устройства пожаротушения.
Несчастная стюардесса, ухватившаяся за откидное сиденье, до  крови  кусала
губы.
   Вагнер посмотрел в  правое  боковое  стекло.  Под  крылом  вместо  двух
двигателей "Пратт и Уитни" он увидел торчащие края изорванного  металла  и
свисающие провода...
   - Командир, мы потеряли третий и четвертый! - закричал Вагнер.
   Макинтайр не ответил. Самолет тянуло влево, и, лишь  прилагая  огромные
усилия,   командиру   удавалось   удерживать   его.   Хаббл   возился    с
электропроводкой, пытаясь восстановить хотя бы основные линии.
   Свист ветра под правым крылом звучал как  реквием.  Дик  Вагнер  вызвал
диспетчерскую службу аэропорта Шереметьево-2.
   - Терплю бедствие, иду на вынужденную  посадку...  потеряв  оба  правых
двигателя. Готовьте полосу...
   - Вас понял, - раздался в динамике спокойный голос диспетчера.
   - Какого черта он так невозмутим!  -  вскипел  Макинтайр.  Может  быть,
недостаточно хорошо знает английский и до него не  дошла  вся  серьезность
ситуации? Нет, невероятно. Представить себе диспетчера, слабо знакомого  с
международным языком авиапереговоров... А, вот в чем дело! Ведь на жаргоне
потеря двигателя означает  просто  отказ,  а  "боинг"  способен  совершить
нормальную посадку и при двух отказавших двигателях. Да, диспетчер неверно
интерпретировал сообщение.
   - Объясни ему, Дик, - распорядился Макинтайр.
   - Диспетчер, у нас произошел взрыв  или  какое-то  столкновение...  Оба
правых двигателя физически отсутствуют, их нет, ясно?
   - Вас понял,  -  повторил  диспетчер,  и  теперь  его  напряженный  тон
неопровержимо свидетельствовал: в самом деле понял. - Снижайтесь до высоты
круга, выполняйте разворот курсом на юг.
   Снижайтесь до высоты круга! И без того не  прошло  десяти  минут  после
аварии, а "боинг" уже находился на высоте четырех тысяч метров.
   - Сливай топливо, - приказал Макинтайр, осторожно разворачивая самолет.
   Хаббл перебросил тумблер. Керосин хлынул  из  обоих  баков  в  крыльях,
оставляя за "боингом" взрывоопасный шлейф.
   - Выпускай шасси.
   Дополнительное  сопротивление,  созданное  колесами  шасси,  еще  более
осложнило управление самолетом. Пятьдесят километров до полосы, высота три
тысячи...
   - Мы разобьемся, - прорыдала стюардесса.
   - Черта с два, - обронил Макинтайр. Пот в три  ручья  струился  по  его
лбу, а он не мог оторвать рук от штурвала.  Удерживать  "боинг"  на  курсе
становилось все труднее. Командир  понимал,  что  девушка  права.  Машина,
идущая на снижение с такой скоростью, не дотянет до полосы...
   Теперь нужно было изменить курс на двадцать градусов влево, но  самолет
окончательно перестал слушаться рулей. У  Макинтайра  оставался  последний
шанс: ослабить тягу двух левых двигателей, менять обороты и таким  образом
управлять самолетом. Он  так  и  сделал.  "Боинг"  стал  подчиняться,  но,
потеряв тягу, он проваливался еще быстрее.
   - До полосы три километра, высота четыреста, -  доложил  Вагнер.  -  На
полосу не попадаем.
   Обороты первого двигателя Макинтайр уменьшил на две трети, второго - на
треть. Самолет тяжело повернул влево,  и  командир  толкнул  сектор  газа.
Полоса приближалась.  Скорость  -  четыреста  километров  в  час.  Слишком
быстро...  Похоже,  все  усилия  напрасны,  удивительно  спокойно  подумал
пятидесятилетний ветеран ВВС США, командир корабля Грегори Макинтайр.
   С того момента, как под крылом "боинга" громыхнул взрыв, в пассажирских
салонах царила паника. Вопли и стоны охваченных предсмертным ужасом  людей
смешивались со зловещим завыванием ветра. С полок сыпалась  ручная  кладь.
Какая-то старушка истово  молилась  вслух,  молодой  человек  пробежал  по
проходу между креслами и врезался головой в переборку. Некоторые  надевали
автоматически выпавшие при быстрой потере высоты кислородные маски, многих
рвало.
   Стивен Брент сидел с отсутствующим видом, будто все происходящее его не
касалось. Однако касалось, и еще как! Брент был почти полностью  уверен  в
том, что самолет заминировали с единственной целью -  помешать  бизнесмену
Джону Аллену прибыть  в  Москву.  Это  простая  логика.  Чтобы  уничтожить
"боинг"  наверняка,  взрывное  устройство  следовало  заложить  где-нибудь
внутри фюзеляжа... Так и поступили бы любые террористы, но это если бы  на
планирование и подготовку акции хватало времени. Тут же, видимо,  второпях
прицепили  магнитную  мину  к  одному  из  двигателей  правого  крыла  или
поместили под  кожух.  Значит,  Брента-Аллена  вычислили  и  обнаружили  в
последний момент (возможно, когда он находился в посадочной зоне аэропорта
или уже в самолете). Некогда им было продумывать безупречное  покушение...
Вместе с тем они могут  перестраховаться  и  для  дополнительной  гарантии
ждать Брента в Москве. Но на борту терпящего крушение "боинга"  эта  мысль
не  показалась  Стивену  Бренту  слишком  важной.  До  Москвы   надо   еще
долететь... Живым.
   Не будучи авиационным специалистом, Брент все же понимал,  что  самолет
почти неуправляем, а скорость чрезмерно велика. Он не думал о  собственной
смерти, вернее, страх прятался где-то на периферии  сознания.  Невыносимым
для Брента было то, что из-за него погибнут люди, много людей,  которые  и
не подозревают о мрачных тайнах Фоксхола и которые просто оказались в  том
же самолете...
   Вытащив из кармана футляр с Ключом, Брент открыл крышку и посмотрел  на
мерцающие кристаллы. "Боинг" разобьется, это  ясно.  Даже  если  сядет  на
полосу, огромную скорость погасить не удастся, и "боинг" врежется в здание
аэровокзала, в пожарную машину или в другой самолет. Привести  в  действие
Ключ - вот что нужно сделать. Как бы он  ни  сработал  в  столь  необычных
условиях, хуже не будет. Возможно, какие-то  силовые  поля,  вызываемые  к
жизни Ключом, смягчат удар. А может быть, самолет забросит в Фоксхол,  где
он опять же или каким-то образом уцелеет, или...  Нужно  попытаться.  Один
шанс из миллиона лучше гарантированной гибели. Пусть Фоксхол. Как  бы  там
ни пришлось экипажу и пассажирам, живые могут вернуться домой.  Мертвые  -
нет.
   Брент  перевернул  пластину  Ключа  и  прижал  пальцы  к  овалам.   Его
подбросило в кресле мощнейшим электрическим ударом, словно  разбудившим  в
его черепной коробке клубок ядовитых змей. Потемнело в глазах,  но  только
на мгновение, а потом зрение возвратилось и  обрело  небывалую  ясность  и
остроту. Страшная головная боль будто высасывала мозг Брента.
   В иллюминаторах полыхало оранжевое пламя. Выглядело это так,  как  если
бы от искры короткого замыкания воспламенилась насыщенная летучими  парами
воздушно-топливная смесь.  Но  произойди  такое  на  самом  деле,  самолет
немедленно взорвался бы, как подожженный  водородный  аэростат.  Нет,  это
было хо