увидеть планеты, совсем непохожие на Уренир! Родиться там, прожить всю жизнь и улететь сюда с ворохом важной информации! Стать, например, не человеком, а разумной рыбой или птицей, понять, как эти существа живут, к чему стремятся... Чудесно, изумительно!
     - Чудесно, да, - Зилур кивает. - Однако замечу, Асенарри, что не все так просто - ведь у разумных птиц и рыб, людей и даже насекомых, если они способны мыслить, есть неприятная особенность. Догадываешься, какая? - Я делаю жест недоумения, и он говорит: - Все обладающие разумом способны к тонким чувствам и к самому важному из них - к любви.
     - Но что тут плохого, Наставник?
     - Ничего. Однако тебе, если станешь Наблюдателем, придется смириться с кое-какими вещами.
     - С какими же?
     Смешинки в его глазах исчезают, теперь он кажется грустным, и я воспринимаю его печаль.
     - Я был Наблюдателем, Асенарри... двадцать четыре планеты и много, много веков... Странные создания, чужая жизнь, которая становится твоей, и невозможно прожить ее без привязанности... Ты любишь, и любят тебя, но это ведь не Уренир, мой мальчик! Кто-то гибнет, кто-то умирает, и ты, бессмертный, горюешь о них и помнишь во всех своих существованиях - не важно, рыбы они или птицы... Потом уходишь, покидая тех, кто дорог, своих подруг, детей... уходишь в тревоге об их благополучии и жизни. - Он вздохнул и произнес после долгой паузы: - Это синдром Наблюдателя, Асенарри, и он неизбежен и горек. Мы не ведаем страданий, смертной тоски и ужаса потерь, но на других мирах об этом не забыли. И тебе придется вспомнить... А если вспомнишь, то не забудешь никогда.
     Я был слишком молод и слишком неопытен, чтобы его понять, и потому безмолвствовал, отзываясь лишь волнами сочувствия и приязни. Зилур благодарно похлопал меня по колену, усмехнулся и произнес:
     - Ну, не будем печалиться и грустить... Итак, мой мальчик, ты решил, что наступила пора поговорить со Старейшими? Что ты достаточно взрослый, чтобы представиться предкам и сказать: вот я, Асенарри, сын Рины, Наратага и Асекатту, мне уже четырнадцать, и я хочу стать Наблюдателем в чужих мирах... Так?
     - Так. - Я кивнул, испытывая некоторую неуверенность. Грядущее меня не пугало, но я понимал: говорить со Старейшим - не то что с отцом, с моими матерями, приятелями и Наставниками. Старейший - это...
     - Будь внимателен. - Зилур снова коснулся моего колена. - Будь внимателен, Асенарри, ибо есть вещи, которые не принято повторять. Ты пришел в это место, чтобы тебе помогли, направили и поддержали твой разум и укрепили контакт - первый, которого ты удостоишься, и самый важный в твоей жизни. Потом ты сможешь говорить со Старейшими во всякое мгновение, как говорят все взрослые; ты сможешь советоваться с ними, просить поддержки и обсуждать любые темы, какие будут интересны для тебя. Ты будешь сам решать, когда обратиться к Старейшему и по какой причине, и ты поймешь, что часто делать этого не стоит. Хочешь спросить, почему? Да, вижу, хочешь... Подумай сам: какая цена человеку, который тревожит других по каждой мелочи и перекладывает на них ответственность за все свои поступки? Он никогда не достигнет зрелости и совершенства - ведь к этому можно прийти, лишь руководствуясь собственным разумом, а не чужим, пусть более мудрым. Что же касается советов... Да, совет ты можешь попросить, когда не в силах разобраться сам. Но, как было сказано, не очень часто.
     - Один из Старейших беседует с моим отцом, и с дедом, и с прадедом, - сказал я с невольной робостью. - Отец говорит, что это наш предок и хранитель рода.
     - Все, кто общается с нами, - наши предки, далекие и близкие, - отозвался Зилур. - Люди уходят а Уренира сотни тысяч лет, и древние Старейшие связаны узами родства со всей планетой. Но они, мой мальчик, только частица межзвездного содружества; есть иные существа, иные расы, и нам их тяжело понять. Слишком велики различия... гораздо больше, чем, например, между талгами и уренирцами.
     - Но Старейшие...
     - О, Старейшие! За них не беспокойся, они отлично понимают друг друга. Они единый галактический народ, следующая ступень эволюции, но это не значит, что нужно спешить приобщиться к ним. Все в свой черед, Асенарри, все в свой черед... Сейчас, при первом контакте, ты должен лишь убедиться, что они есть и что они живые, такие же, как ты и я или обитатели Рамессу-Кор, планеты рами... Конечно, тебе об этом говорили, но собственный опыт - лучший из учителей и самый мудрый из наставников. Ты убедишься, Асенарри, что жизнь твоя беспредельна и облик, который дан тебе природой, лишь ее начальный дар. Будут и другие! - Зилур запрокинул голову, всмотрелся в небо, где плавали, лучась теплом, два солнца, и повторил: - Да, будут и другие! Старейшие ведь не конец и предел... по их понятиям, предела вообще не существует.
     Величие этой мысли ошеломило меня. Озеро с кораблями, деревья, здания, холмы вдруг растворились в солнечном сиянии, а вслед за этим распахнулось небо.
     - Что я увижу, Наставник? Что почувствую?
     - Мощь. Красоту. Единение с Вселенной. Беспредельность жизни, всесилие разума... Достаточно, мой мальчик?
     - Да.
     - Ты готов?
     - Готов.
     - Не тревожься, Асенарри, я с тобой. Я твой проводник среди небесных сфер, твой первый и верный вожатый. Я здесь, я рядом... Ты не одинок!
     Темная космическая пустота, и в ней - светящийся туман, подобный межзвездному газу, рассеянному в необозримом пространстве... Я плыву, не ощущая холода, я поднимаюсь все выше и выше, и нечто, какой-то внутренний порыв или беззвучный голос подсказывают мне, что это туманное облако - всего лишь мираж, иллюзия, что-то подобное чадре из кисеи, скрывающей облик человека. Не совсем человека, почти божества, могущественного и прекрасного, мудрого, всезнающего, но главное - родного... Оно, это создание из галактических бездн, говорит со мной, шепчет, зовет, и я подчиняюсь его настойчивому призыву, чувствую, что меня принимают как равного. Я уже не крохотный, ничтожный, уязвимый; я - великан, повелитель Галактики, владыка звезд, царь Вселенной...
     Что говорит мне новый друг, что шепчет? Одно усилие, и я различаю слова:
     ?Асенарри, сын Рины, Наратага и Асекатту... Добро пожаловать, новая жизнь! Приветствуем тебя и ждем... Придешь, когда наступит срок?.
     Это не вопрос, а утверждение, но я все равно отвечаю:
     ?Приду... Приду!?

Глава 19.

Бактрийская пустыня. Вечер четырнадцатого дня

     Когда я вернулся в лагерь, Фэй была уже свободна. Трос, которым ее связал Сиад, валялся на земле, у плоского камня-стола тихо гудела спиртовка, какое-то варево булькало в котелке, распространяя знакомый упоительный аромат. Я втянул ноздрями воздух. Чай! Зеленый чай! Напиток богов и людей из Поднебесной...
     - Как ты освободилась? - спросил я, подсаживаясь к котелку.
     Лукавая улыбка скользнула по губам Фэй.
     - Моя женская тайна. Мы, девушки из Хэйхэ, всякое умеем.
     - Кажется, наша семейная жизнь не будет скучной, - заметил я и отхлебнул из кружки. Кружку мне поднесли с церемонным поклоном.
     - Безусловно, - подтвердила Фэй.
     Мы пили чай, поглядывая друг на друга, на маленький огонек спиртовки и на небо. Смеркалось, но воздух был прозрачен, а небеса ясны. На востоке висел лунный диск, и с каждой минутой узоры созвездий проступали отчетливей и ярче. Флер исчез, и теперь я знал, в чем причина этой стремительной перемены.
     - Ты возвратился один, - сказала Фэй.
     Это был вопрос, заданный в вежливой форме, которая принята на Востоке. Можно ответить или просто кивнуть - последнее было бы знаком, что я не желаю касаться данной темы. Но я ответил.
     - Макбрайт лишился разума. Такие затмения бывают в зоне эоита... Он захотел меня убить. Брови Фэй взлетели вверх.
     - Тебя? Но ты же бессмертен, Цзао-ван!
     - Бессмертен мой дух, но не тело. - Я сделал паузу, наслаждаясь вкусом и запахом чая. Он был великолепен; поистине девушки из Хэйхэ умели многое!
     Фэй чуть слышно кашлянула.
     - У него был боевой имплант, не лазер, а метатель на сжатом воздухе. Выбрасывает стрелки... вот такие... - Я отмерил фалангу мизинца. - Иглы с ядом, таким же, как в наших дротиках. Он выстрелил в меня.
     - И?.. - Щеки девушки побледнели.
     - Между нами встал Сиад. Зарубил хозяина и умер. Их тела - за той расселиной, где мы были утром. Я завалил их камнями.
     Фэй долго молчала, хмуря брови и навивая на палец темный локон. Потом губы ее дрогнули, и до меня донеслось:
     - Он был достойным человеком. Ты мог спасти его, Цзао-ван? Мог что-то сделать с Макбрайтом?
     - Мог. Убить или забрать его жизненную энергию... Но этого мне не хотелось. Убийство - смертный грех, а лишение жизненной силы - гнусный поступок. Взять энергию у живого, даже у деревьев, можно лишь с согласия того, кто отдает, иначе превращаешься в вампира... В общем, я ждал, что Макбрайт утихомирится, и просчитался.
     - Никто не застрахован от ошибок, - сказала Фэй. - Даже мудрый пришелец из космоса.
     - Никто, - подтвердил я.
     Мы молчали, сидя у крохотного язычка пламени, нашего очага в этой бесплодной пустыне. Небо расцвело звездами, луна карабкалась к зениту, прохладный ветер играл волосами Фэй, то разбрасывая их пушистым облаком, то свивая в тонкие пряди. Ветер стихал и поднимался вновь, словно пустыня дышала нам в спины, напоминая о своем присутствии, о стертых в пыль горах, исчезнувшем Тиричмире и миллионах людей, павших под косою времени. Нынче к ним прибавились еще двое...
     Фэй пошевелилась.
     - Тот дух, что прилетал к тебе... Старейший... он еще здесь?
     - Да, милая. Я говорил с ним. Это мой брат. Риндо, сын Рины, старшей из моих матерей.
     Мои слова не вызвали удивления - она привыкала к необычному с поразительной быстротой.
     - Он молод, этот Риндо? Рано ушел, да?
     - Рано. Но люди разные, моя фея, и мудрость, определяющая их поступки, не исчисляется годами. К одним она приходит на склоне лет, к другим - едва они достигнут зрелости. Риндо был из числа последних.
     - Скажи, Цзао-ван, объясни мне... - В голосе Фэй вдруг зазвучало волнение, - Сделаться Старейшим - это навсегда? Если бы Риндо захотел... если б возникло такое желание... мог бы он превратиться опять в человека? Обрести новое тело, прожить жизнь на Уренире или в одном из других миров, встретить женщину и полюбить ее, оставить потомков? Мог бы или нет?
     - Старейшие умеют создавать любые формы и орудия, милая. Сотворить себе новое тело, прожить в нем сто или тысячу лет? Конечно, это в их власти, но я не уверен, что тело - вернее, мозг - вместит их разум. По этой или по другой причине никто из них к нам не вернулся... - Помолчав, я тихо прошептал: - Может быть, они не покидали нас, а затаились в какой-то частице сознания, объединяя и храня живое во Вселенной? Хотелось бы, чтобы это было так... Но я не знаю, моя фея.
     Глаза Фэй сверкнули отблеском лунного света. Она кивнула, отбросила локон со лба и одарила меня улыбкой.
     - Ничего, Цзао-ван, узнаешь, когда превратишься в Старейшего. Будешь летать среди звезд и вспоминать обо мне, а я попробую устроить так, чтоб память эта была не горькой. - Ее улыбка погасла, милое личико сделалось серьезным. - Риндо сказал тебе что-нибудь? Об эоите, катастрофе и Анклаве? Что-то, чего ты не знал?
     - Очень немногое. Мои догадки оказались верными... догадки и слова Аме Пала. Бушует ненависть... - произнес я, вытянув руку на запад. - Там она бушевала много лет, волны ее текли к эоиту и извергались в космос, в ноосферу Вселенной, струями зла. Представь занозу под ногтем - крохотная, а болит... Ее выдернули, и ранка сейчас исцеляется. Риндо пришел сюда, чтоб исцеление было надежным и быстрым. Видишь, - я поднял глаза к небесам, - флер уже рассеялся, и, полагаю, от вуали не осталось ни следа. Скоро это обнаружат и ринутся в Анклав со всех сторон, искать причину катастрофы, делить незанятые земли... Ну а дележка, сама понимаешь, без споров не обходится. Как бы не вогнали новую занозу!
     Вздрогнув, Фэй пробормотала:
     - А те, кто ее выдернул, сгубив миллионы людей... это Старейшие? Или твой Вселенский Дух? Или другая сознательная сила?
     - Нет. Всего лишь инстинктивная реакция вселенской ноосферы. Смотри, - я кивнул на пламя спиртовки, - вот крохотный огонек, но он обжигает. Ты поднесла к нему руку - случайно, ненамеренно - и ощутила боль. Что ты делаешь? Отводишь руку... Но огонек остался, ты можешь обжечься опять и обжигаешься - раз, другой, десятый, пока не сработает инстинкт: отдернув руку, ты дунешь на пламя. Дунешь несильно, огонь погаснет, получится Анклав... А если непроизвольно шевельнешь рукой и опрокинешь спиртовку, исчезнет Земля или Солнечная система... Понимаешь?
     Фэй кивнула, зачарованно глядя на спиртовку.
     - Пламя ненависти, жгучая заноза, кара небес... Выходит, мы сами виноваты? В том, что случилось?
     - Во всех бедах, которые постигают человека, виновно его неразумие и непочтительность к предкам - так, кажется, у Конфуция? Ну, бог с ними, с предками... А в остальном все верно.
     - Но время, почему время?.. Ты говорил, что здесь случилось времятрясение... Ход времени ускорился, за секунды пролетели годы или века, в разных местах по-разному... Что это значит, Цзао-ван? Почему так, а не...
     - ...огонь с небес? - подхватил я. - Не потоп, не извержение вулканов, не солнечный протуберанец, не комета, павшая на Землю? Это формы Апокалипсиса, который придумал человек. Мироздание - если хочешь, Вселенский Дух - действует без грохота и шума, но инстинктивно выбирает самый верный способ. Ты ведь дунешь на маленький огонь, а не зальешь его ведром воды, не втопчешь в землю, не сожжешь из бластера... Только дунешь, и воцарится хаос времени и сотрет помеху. Принцип минимального воздействия, милая, великий закон, который правит Вселенной...
     Фэй вздрогнула, прижала ладошки к губам. Глаза ее стали огромными.
     - Ты говоришь, Арсен, они все ринутся сюда? ЕАСС, Восточная Лига, мусульмане, Индия, Россия... Наверное, ты прав... и это значит, что все повторится... Что же нам делать, дорогой? Что делать?
     - Не грызть друг другу глотки хотя бы рядом с эоитом. Риндо сказал, что в следующий раз все будет хуже, много хуже... Такие конвульсии ноосферы случаются в других мирах, Старейшие их наблюдали и поняли, что предотвратить их невозможно. Вот случай, милая, когда бессильны боги, а все в руках людей, в моих, в твоих... Ты ведь мне поможешь, маленькая фея? Девушки из Хэйхэ - они ведь все умеют?
     Она слабо улыбнулась.
     - Я помогу, Цзао-ван... Но как? Что я должна делать?
     - Быть рядом со мной, - сказал я, поднимаясь, - ибо лишь любовью спасется мир.
     Кажется, Фэй это устраивало. Повеселев, она вскочила на ноги, кинула взгляд на наши мешки, бесшабашно махнула рукой и повернулась ко мне.
     - Куда теперь, Цзао-ван? Куда ты меня унесешь?
     - Куда захочешь. В Петербург, в Калифорнию или Австралию, в Скалистые горы или на нильские берега... Впрочем, я знаю! Знаю одно место, где растут дубы и скоро расцветет сирень. Тебе там понравится, девочка.
     Мы стояли под звездным небом, и я, запрокинув голову, отыскал неяркий огонек, светивший в полутора парсеках от Земли. Совсем небольшое расстояние в космических масштабах, а для Старейшего просто ничтожное... Там, у этой звезды, плыло во тьме и холоде огромное живое облако - Риндо, мой мудрый брат; оттуда он говорил со мной, вселяя уверенность и надежду. И, думая о нем, послав ему привет, я почему-то вспомнил о словах Наставника Зилура: ты любишь, и любят тебя, потом уходишь, покидая тех, кто дорог... Но я еще не собирался уходить и не грустил о неизбежной разлуке. Ибо есть время для всего, для встреч и расставаний, для счастья и печали, для любви и памяти о ней.
     Фэй нерешительно шагнула ко мне.
     - Я должна взять тебя за руку, Цзао-ван? Или обнять?
     - Нет, родная, необязательно. Просто встань поближе.
     - Все-таки я обниму, - сказала она. И обняла.

АНДРЕЙ БАЛАБУХА

НА ЧЕМ МИР ДЕРЖИТСЯ, ИЛИ БЕЗЫСХОДНОСТЬ ОПТИМИЗМА

1

     Послесловия можно писать столь же по-разному, как и сами книги, - жанров тут, поверьте, не меньше. Можно живописать жизненный путь автора, рассказывая, как вышло, что нормальный вроде бы человек решил заняться не каким-нибудь почтенным и достойным делом вроде авторемонта или астрофизики, а посвятил себя изящной словесности. Можно академично анализировать книгу, помещая ее в контекст жанра, отечественной литературы и даже мировой культуры, а заодно прослеживая, кто тут как и на кого влиял... Можно полностью сосредоточиться на описании жанра, в котором книга написана, и сотворить его, так сказать, портрет на фоне истории. Словом, вариантов если и не бесконечно, то достаточно много. И всякий раз, оказываясь перед подобным выбором, невольно ощущаешь себя в положении небезызвестного длинноухого парнокопытного, принадлежавшего некоему Буридану. Однако на этот раз никаких раздумий не было: с дивной очевидностью сразу же предстал тот единственный способ, каким можно и должно говорить о романе петербуржца Михаила Ахманова ?Я - инопланетянин?. И потому без малейших колебаний предлагаю тем из вас, кому это интересно, порассуждать о некоторых мыслях и ассоциациях, которые возникают при чтении этой книги, - по крайней мере, возникали у меня. Несомненно, они не являются единственно возможными (не говоря уже, разумеется, о правильности), но ведь тем интереснее: представляется шанс сопоставить свое мнение с чужим, обретая тем самым бинокулярность видения. Что ж, как было сказано в классике, ?за мной, читатель!?.

2

     Уже название заключает в себе достаточно явную отсылку к литературной традиции, неизбежно заставляя вспомнить блестящий исторический роман англичанина Роберта Грейвса ?Я, Клавдий? и несколько других, менее, может быть, известных, но столь же интересных и с названиями, построенными по вышеозначенной формуле. И неявное это обещание не обманывает - роман и впрямь глубоко традиционен. Прежде всего это классическая ?твердая? научная фантастика, которая мало-помалу стала возвращаться на отечественный книжный рынок, где на протяжении нескольких лет почти безраздельно правили бал разномастная фэнтези, всякого рода ужастики, а более всего - просто-напросто дурновкусие. Многим казалось, что ?твердая НФ? и вовсе приказала долго жить, причем связывали это не только с причудами издательских и читательских предпочтений, но и с общим разочарованием в позитивном знании (а оно таки действительно имеет быть!). Ан нет, жив курилка! И слава богу, что жив. Но если бы только в жанре дело - и внутри него ахмановский роман также традиционен до высокой степени предсказуемости. Предсказуемость, правда, явление обоюдоострое: если предвидеть и предощущать можно абсолютно все, читателя это мало радует, нашему брату ведь остренького, свежего, оригинального подавай.
     Впрочем, сугубо в меру: новизна-то ведь суть не яство, а пряность, каковую надлежит дозировать с превеликой осторожностью. Ведь читательское и зрительское восприятие базируется не только на упоении от познания нового, но и - главным образом - на радости узнавания знакомого, на оправданности ожиданий (в поэзии, кстати, даже термин такой есть - рифменное ожидание, обманывать которое никоим образом не рекомендуется)... Ведь если входишь в сотворенный автором совершенно новый, чужой, мало коррелирующий с окружающей реальностью мир, где знакомишься в придачу с какими-то мало-представимыми существами, а те вдобавок участвуют в уже и вовсе невообразимых событиях - оторопь берет; устаешь, да и откладываешь книгу: неинтересно это, к нам, грешным, отношения не имеет... Даже для эскапизма: ведь и бежать-то хочется в мир обжитой, уютный, а главное - давно сроднившийся какими-то гранями с твоими душой и воображением. Хватит, однако, теории. Говоря о традиционности ахмановского романа, я прежде всего имею в виду главный его прием - путь, тот самый, что издревле равно манил и страшил. Уже первый памятник художественной литературы, дошедший до нас из глубины не веков даже, но тыс