ны ненависти таранили воздух. И возвращались обратно с большей силой - юный Салех тоже не питал к израильтянину теплых чувств.
     - Чего не поделили, братья? - спросил я наконец.
     - Братья? - вскинулся Салех. - Смердящий пес ему брат! Дай мне нож, и я вырежу ему сердце! Я...
     - Заткнись, щенок! - Щеки Берга налились кровью. - Я тебя без ножа прикончу! Придушу ублюдка! За моих... за дочь и жену... за тех, кого вы убили, зверье!
     Я вытянул к ним руки.
     - Спокойно! Вспомните, бог не любит убийств!
     Нет худшего греха, чем посягнуть на жизнь ближнего. А если убийство свершилось, то пусть преступник молит о прощении, и. если он искренне раскаялся, то будет прощен... Это истина, которую вам следует принять; ведь Иегова и Аллах - ваш общий бог! Бог вашего народа!
     - Какого народа? - рявкнул Берг и закашлялся, схватившись рукой за бок. На Лбу его выступили капли пота.
     - Того, что пришел в Палестину из Северной Месопотамии. Одни племена остались здесь, смешавшись с хананеями, другие заселили Аравийский полуостров, и с этих пор минуло три тысячи лет. Немалое время, согласен, но можно ли позабыть о кровном родстве? О том, что вы произошли от чресел Авраама?
     - С детства помню, что немцы обожают все раскладывать по полочкам, даже в лагерях и тюрьмах, - пробормотал израильтянин. - Помнится еще об их пристрастии к чтению лекций... Вы за этим сюда явились, майор? Может, лучше побеседуем о птичках? Или о видах на урожай томатов?
     - Ваш урожай - кровь, вражда и трупы! Трупы ваших братьев! - Вытерев Бергу пот со лба, я кивнул в сторону Салеха. - Взгляните на него, Михаэль! Кто больше похож на еврея, вы или он?
     - И что с того? Душа важней лица... Если и было родство, они его предали, когда отвергли истинного бога.
     - Ля илляхи иль'алла, Мухаммад рассул илля! - пронзительно выкрикнул Салех и зашевелился, пытаясь опереться на здоровую ногу.
     Я опустился на колени между ними, поглядел налево, поглядел направо и произнес:
     - Вражда ослепляет вас обоих. Так ослепляет, что, если бы новый мессия, подобный Христу, Моисею или Мухаммеду, явился к вам и призвал вас к миру, вы бы его распяли...
     - Посланцы бога не приходят без знамений, - выдохнул Берг. - Бог посылает их избранному народу, чтобы...
     Я прервал израильтянина движением руки:
     - Мне лучше известна воля божества! Его цель, его намерения... Бог хочет, чтобы вы жили и были счастливы - все, сколько вас есть на Земле. Он произносит это моими устами, ибо я - не врач из Мюнхена, не человек, а посланец божий, и я говорю вам: довольно крови! Сложите оружие и примиритесь!
     - Собака!
     - Ненормальный!
     - Богохульник!
     - Идиот!
     Эти выкрики прозвучали в унисон, словно удары по гвоздям, забитым в крышку гроба. Гроба, в котором хоронили веру... Вера, пусть наивная, простая, безыскусная, - великая вещь, дарованная лишь гениальным провидцам; она зовет к добру и милосердию, к смирению, щедрости и справедливости. Но вслед за верой, уничтожая ее - или, как минимум, искажая, - приходит религия: обряды, ритуалы, храмы, святые канонические книги и обязательный корпус доверенных лиц, вещающих от божьего имени. Еще, разумеется, деление на своих и чужих, на правых и виноватых с младенческих лет. Виновных в том, что родились евреями или армянами, арабами или китайцами, с крючковатым или плоским носом, темной или желтоватой кожей...
     Я поднялся и стянул комбинезон, пропахший чужой смертью.
     - Вы правы, Берг, у меня нет ни рации, ни телефона, и мы не ожидаем вертолет. Божьим посланникам это ни к чему. Бог вас спас, и он посылает вам знамение - чудо, чтобы вы поверили в мои слова.
     Вытянув руки с раскрытыми ладонями, я оторвался от пола и повис в воздухе, окруженный сияющим ореолом. Так происходит лишь при обильном истечении энергии, а я ее не жалел, не думая в этот момент, хватит ли силы, чтобы вернуться на палубу ?Воина радуги?. Конечно, смешная выходка, даже глупая... Но как посмотреть! Я, Даниил-Асенарри, прожил сорок лет среди людей, не ведая, смогу ли убедить кого-то в том, что...
     Мысль моя прервалась, когда я опустился на пол. ?Кое-кого ты убедил, - напомнил я себе об Ольге, - и знаешь, чем это кончилось. Попробуешь еще раз??
     Ну, почему бы и нет?..
     Послав энергетический импульс, чтобы приободрить своих подопечных, я произнес:
     - Встаньте и подойдите сюда!
     На Уренире нет врачей; мы не болеем, не воюем, а исцеление случайных ран - личное дело каждого или любого из нас, если раненый в беспамятстве и потерял контроль над телом. Здесь я не способен к врачеванию, но всплеск живой энергии, которой я поделился с Салехом и Бергом, поддерживает лучше, чем транквилизаторы, и ускоряет метаболизм. Я знал, что они чувствуют сейчас: кажется, что ты здоров, что нет ни боли, ни усталости и в следующий миг ты взлетишь в небеса, словно крылатый житель Суука.
     Они поднялись и зашагали ко мне, как пара сомнамбул - глаза раскрыты, движения уверенны и четки, дыхание глубокое, спокойное. Я обнял их за плечи.
     - Берг, вы хотели отправиться в госпиталь, и вы там будете. Салех, куда доставить тебя? Может, к родителям в Назарет? Или в Мекку? Ты был когда-нибудь в Мекке?
     Не отвечая, он глядел на меня широко распахнутыми темными глазами в ожерельях густых девичьих ресниц. Потом прошептал:
     - Аль имам аль гаиб... . Прости, господин, что я не узнал тебя...
     - Ты должен заслужить прощение, мой мальчик.
     - Как? Скажи, и я, клянусь Аллахом...
     - Все уже сказано. Довольно крови! Примиритесь, братья! Ты передашь это своим товарищам. Ты и он. - Я посмотрел в бледнеющее лицо Берга, потом повернулся к Салеху: - Так куда ты желаешь попасть?
     - В наш лагерь, если будет на то твоя воля.
     - Хорошо, но перед этим - в госпиталь. Даже аль гаиб не может раздвоиться и оказаться сразу тут и там.
     Берга я оставил в одной из палаток и вызвал дежурных врачей. Он был на грани обморока - не из-за ран, хоть и весьма серьезных, а по причине глубокого изумления. Человек принадлежит тому языку и той стране, где расцвело начало жизни; в этом смысле Берг являлся больше немцем, чем евреем. Немцы же, как известно, прагматики, и чудеса повергают их в ступор.
     Я больше рассчитывал на Салеха - этот был молод, полон энтузиазма и готов принять чудесное, не требуя рациональных объяснений. Когда я покидал его в развалинах арабского квартала, он, опустившись на колени, поцеловал мне руку. Он обещал, что станет новым мессией и передаст правоверным волю Аллаха - сложить оружие и примириться с братьями. Он в этом поклялся и оросил слезами мои босые ноги.
     С тех пор прошло немало лет, но в Палестине все еще воюют - так, время от времени, чтобы не забылось, кто тут старший брат, а кто - приживала младший. И я не слышал, чтобы среди арабов явился мудрый шейх Валид Салех с проповедью мира и терпимости... Возможно, юноша погиб, но что-то говорит мне, что он выжил, однако позабыл о нашей встрече или уверился в том, что повстречал посланца дьявола. В самом деле, дьявол способен на разные хитрости, чтоб уловить правоверную душу, а пощадивший врага - его законная добыча...
     Салех, надо думать, врагов не щадит.

***

     Видеть. Фиксировать. Запоминать.
     Храм Святого Петра, полотна Рафаэля и Эль Греко, статуи Микеланджело и Каковы, Парфенон, Исаакиевский собор, грозные львы на синих стенах Вавилона, рисунки Хокусая, Колизей, Чичен-Ица, лежащая в джунглях Юкатана, строгий силуэт Фудзи, причудливые индийские святилища, Большой Каньон, Ниагара, парижские бульвары, Лувр, Прадо, Эрмитаж - снова изваяния и картины, запечатлевшие мгновенья прошлого, драгоценная мебель, оружие, украшения... Библиотеки, архивы, фильмотеки - мириады книг, рукописей, карт, пергаментов и папирусов, коробки и кассеты, полные красок, звуков, пейзажей, лиц... Древние усыпальницы, базилики, капеллы - фрески, витражи, резное дерево, покровы, шитые золотом и серебром... Гром оркестра, нежная мелодия флейты, белый лебедь, умирающий на сцене, буйство бразильского карнавала... Сокровища, сокровища, сокровища!
     Но...
     Гоу, гоу, гоу, гоу!.. Коммандос в зеленых беретах на берегах Меконга и Персидского залива, в Панаме и Гренаде; побоища меж черными и белыми - в Чикаго, Бостоне, Нью-Йорке; лязг танковых гусениц на улицах Москвы; кровая резня между тутси и хуту; взрывы в Париже, Белфасте, Мадриде, в российских городах и весях; красные кхмеры и хунвейбины; тюрьмы и лагеря, особые отделения в психушках; вооруженные фанатики - исламские, ирландские, баскские, сицилийские; триады, секты, банды, мафия, наркобароны, торговля людьми... Войны, насилие, разбой! На Кавказе и Балканах, в Ливане и Средней Азии, в Камбодже, Вьетнаме, Ираке, Корее, в Анголе, Конго и Чаде, на Кубе и в Перу, в Эфиопии и Никарагуа...
     Гоу, гоу, гоу, гоу!..
     Немного в этом мире тихих мест. Скажем, мой домик в чешском селении Девичка или аргентинское ранчо... Но даже там я не способен отрешиться от повседневного бытия и стать самим собой, Арсеном-Асенарри, личностью, соединившей уренирский дух с духом и плотью Земли. Мир, в который я внедрен, словно чаинка в кипяток, и там напоминает о себе - письмами, что приходят на мой покет-комп, скороговоркой диктора на экране ти-ви, музыкой, долетевшей от соседей, шелестом шин или гулом экранолета. Порвать эти связи тяжело, и потому мне дорог Тиричмир, край покоя и забвения. Точка на лике планеты, в которой Земля общается с космосом, ее уста и уши, место неторопливых бесед, горы под ярко-синим небом, прохладный воздух, пронизанный излучением эоита...
     Эти эоитные зоны - особый, не до конца понятный феномен. Мы знаем, что в каждом породившем разум мире с течением лет накапливается, формируя ноосферу, информация, которую можно считать продуктом ментальных излучений автохронов. Ее объем зависит от числа живущих на планете, от уровня их мышления и, разумеется, от времени; в некий момент, достигнув границы прорыва, она истекает в космос, соединяясь с общевселенской ноосферой. Эта субстанция есть измерение мирового континуума, которое не способны воспринять приборы, но мозг, высокоразвитый мозг, с ним неразрывно связан; можно сказать, что он питает ноосферу мыслями, являясь в то же время ее материальной основой. Обратное - восприятие мозгом ноосферных течений - тоже не исключается, и это дарит существам из плоти и крови новые идеи, возможность телепатического контакта, мгновенных перемещений и предвидения будущего. В процессе эволюции связи с ноосферой крепнут, инициируя рост воспринимающих центров и пропускную способность ментальных каналов, а это значит, что разум может перейти на новую ступень: человек становится Старейшим.
     Вернусь, однако, к планетарной ноосфере. По неизвестным причинам ее сопряжение с космосом всегда локально и происходит в определенных точках или эоитных зеркалах, разбросанных примерно на равном удалении по всей поверхности планеты. На Земле подобных точек пять: в Антарктиде на восьмидесятой параллели, в Карском море у таймырских берегов, в высокогорных Кордильерах близ границы Перу и Боливии, около Тиричмира и, наконец, в Атлантике, в районе Бермуд. Три первые зоны практически безлюдны и редко посещаются, последняя тоже не слишком населена, но через нее проходят морские пути и трассы авиалайнеров. Что же касается Тиричмира, то вокруг него, за некой сакральной границей, лежат афганские и пакистанские селения и города, в том числе крупные - триста километров до Чарикара, Кабула и Исламабада, а до Мардана и Пешавара того ближе.
     Тиричмир... В сущности, именно здесь таится Шамбала, Шангри-Ла, центр притяжения буддизма, да и иных, не столь умозрительных религий. Здесь, а не восточнее, не в Тибете, не в сердце Гималаев. Кому положено, тот знает об этом и молчит. Иногда, от скуки либо движимый финансовым интересом, садится за пространные записки, повествуя, что обнаружил Шамбалу где-то за Бутаном или Непалом, у озера Пумаюм-Цо либо в районе Самсанга или Луггара и в других местах, куда даже в нынешний век не каждый доберется. В этой мифической Шамбале имеются все атрибуты, способные эпатировать публику: тайные пещеры, озера с мертвой и живой водой, книги с загадочными письменами, шкуры йети и мудрецы тысячелетнего возраста - хранители сей юдоли слез и печалей. Действительность скромнее: монастырь на южном склоне Тиричмира, монахи в оранжевых балахонах числом десятков шесть, стадо яков, огороды, хлева, жилые кельи, храм. Еще, разумеется, камни, горное пастбище, солнце, небо и Аме Пал.
     Мы познакомились в середине семидесятых, когда, завершив слияние разумов и душ, я овладел телепортацией и мог перемещаться в любую точку земной поверхности. Делом этим я занимался в летнее время, когда родители (отец еще был жив) перебирались на дачу, а я, двадцатилетний студент-историк, корпел над книгами и зачетами. Не слишком усердно, признаюсь; память выручала, да и к тому же суета с экзаменами казалась мне в тот год чем-то лишним и совсем неважным. Даже нелепым в сравнении с возможностью перенестись на любой материк, в любую страну, селение, город, местность... Увидеть и услышать Землю, узнать ее, запомнить звуки, ароматы, краски! Это было долгое, почти эйфорическое путешествие. Миг - и я в аравийской пустыне, жаркой, как раскаленная сковородка, миг - встречаю восход на Таити, любуюсь плавным течением нильских вод, парю над ночным Нью-Йорком, купаюсь у багамских пляжей или, обняв огромную секвойю, впитываю ее животворные токи... Затем - новый полет... Осло, Буэнос-Айрес, Сан-Франциско, Прага, Лондон, Копенгаген, Триполи, Мадрас... Все достижимо, все прекрасно, и все - мое!
     Через неделю, постранствовав тут и там, я успокоился и решил, что должен проведать эоиты. В собственных интересах, ибо здесь я мог черпать энергию, не прибегая к помощи деревьев и не погружаясь в транс. При удачном раскладе я бы даже попробовал связаться со Старейшим, если бы один из них вдруг оказался поблизости, где-нибудь не далее Арктура или Веги. Впрочем, это было бы большим везением; Галактика огромна, и трудно ожидать, что Старейший приблизится к Земле на десять парсеков хотя бы раз в столетие.
     Я посетил зеркала в Антарктиде, в Южной Америке и на Бермудах, постранствовал на карском побережье и решил, что ни одно из этих мест мне не подходит. Крайний юг и дальний север - слишком унылые территории, где нет ни собеседников, ни впечатляющих видов; к тому же центр карского эоита пришелся в море, километров за сто семьдесят от берега, где его токи были едва заметны. Как я уже упоминал, эоит подобен зеркалу, чья отражающая способность, или альбедо, растет от краев к середине; в самом эпицентре фонтан планетарной энергии возносится вверх, и, обрамляя его, падают вниз космические течения. Сей пятачок, который можно пересечь пешком минуты за три, колеблется, словно высоковольтный разряд, и тех, кто попал в эту зону, преследуют галлюцинации и миражи. Это в лучшем случае, а в худшем теряются память и координация движений. Такое бывает в районе Бермуд: воздушный лайнер с обезумевшим пилотом падает в воду, и то же происходит с людьми на судне - ползают туда-сюда, пока не свалятся за борт.
     Лучше всего я себя чувствую в трех-четырех километрах от эпицентра, где излучение ?мягкое? - не тащит в водоворот, а лишь покачивает на невысоких волнах. Чтобы достичь такого места на Бермудах, необходимы яхта или катер - в общем, любое плавсредство, достаточно комфортное, чтобы проболтаться в океане восемь или десять дней. В горах Перу - другие сложности: пейзаж прекрасен, воздух чист, не составляет труда добраться к нужной точке, но спать придется на камнях, в обществе мышей и змей. Не слишком веселая перспектива! Поэтому я выбрал Тиричмир и не ошибся.
     Строения монастыря, сложенные из гранитных глыб, лепились там, где надо, в трех километрах от середины зеркала, что находилась немного левее главного горного пика. Небо тут вечно голубое, воздух прохладен и свеж; на севере виден хребет, одетый льдами и снегами, на западе - долина Читрала, который километрах в сорока южнее сливается с другой рекой, Мастуджем. Между долиной и монастырем - леса, альпийские луга и множество ручьев, текущих из-под ледяной брони; склон обрывист, и по ведущей вниз тропе проходят только яки.
     Я материализовался неподалеку от монастырских врат, среди бесформенных утесов. Помню, как поразила яркость красок после дождливого серого лета Балтики; здесь все казалось рериховским полотном, коричневым снизу, сапфировым сверху, с пиками гор в алмазных венцах, с черными и фиолетовыми тенями, что протянулись от камней и скал. Воздух был как глоток холодного шампанского, эоитные ливни пронизывали меня, и мнилось, что сейчас послышится шепот звезд или, как минимум, голос Старейшего. Я вышел на тропинку, огляделся и стал подниматься к монастырю.
     Никто мне не препятствовал. Ворота были раскрыты, как и двери храма, но я, ведомый интуицией, обогнул строение с причудливой, загнутой по бокам кровлей, миновал молчаливых монахов у алтаря, группу мальчишек в оранжевых тогах, читавших под руководством старшего какой-то древний фолиант, свернул налево, потом направо и очутился в уютном дворике, куда открывались с полдюжины келий. Тут был бассейн с проточной водой, столбик с подвешенным к нему гонгом, три грубо обтесанных валуна и человек, сидевший на одном из них. Он вроде бы молился или о чем-то размышлял - руки лежали на бедрах, глаза прикрыты веками, губы сжаты.
     Заслышав мои шаги, он поднял голову. Темные агатовые зрачки, бесстрастное лицо с восточными чертами, бритый череп, бронзовая кожа без морщин... Возраст я определить не смог и лишь потом узнал, что Аме Палу было тридцать восемь. Впрочем, через полвека, во время нашей последней встречи, он выглядел почти таким же, только ввалились глаза да чуть усохли щеки. Человек, проживший жизнь в эоитном зеркале, долго не стареет...
     Он встал, шагнул ко мне и что-то произнес на непальском, который в те годы был не очень для меня понятен, но все же я разобрался, что спрашивают имя. Только имя; причина, по которой я прибыл сюда, мои занятия, возраст, подданство и место жительства его совсем не волновали.
     - Дан, - отозвался я, решив, что Даниил - слишком сложно. Затем, соединив ладони перед грудью, мешая персидские и китайские слова, промолвил: - Будет ли оказано гостеприимство гостю? Прости, отец мой, если я прервал твои молитвы. Я пришел за светом истины, с добром и миром, но я невесом и легок, как сухой листок. Ветер принес меня и ветер унесет, если прикажешь.
     - Ты пришел, куда надо, странник: здесь - Община Света. И здесь ты не гость.
     Он глядел на меня, и его зрачки то сужались, то расширялись в ритме энергетических пульсаций эоита. Его аура была кристально чистой, и я вдруг понял, что этот человек не причинил вреда ни одному живому существу, что он не испытывает страха, чужд стяжательства и властолюбия, что он, возможно, самый свободный из всех, кто повстречался Асенарри на Земле. Будто искра проскочила между нами, заставив вздрогнуть его и меня; затем он улыбнулся и повторил:
     - Здесь ты не гость.
     - Кто же?
     - Тот, кого я ждал. Кого тысячелетиями ожидали наши предки. Ты пришел! - Это было почти ликующим возгласом. Он медленно развел руки, как бы обнимая небосвод, огромную гору и притулившийся на склоне монастырь, и произнес: - Знаешь ли ты, что это за место?
     - Да. Место мудрости и силы.
     - Истинно так, Хранитель.
     Помню, что тогда впервые он назвал меня Хранителем. Затем поклонился и, предлагая сесть, кивнул на камень. Голос его был спокоен, и звучная персидская речь струилась рекой, не знавшей ни перекатов, ни порогов.
     - Аме Пал, твой слуга, - произнес он, усевшись в свой черед на камень. - В этом месте мы слушаем шепот ушедших и нерожденных, голоса великих будд и размышляем над тем, что они пожелали нам сказать. Слова их приходят из арупадхату , они мудры, и слушать их надо душой и сердцем, к чему способны немногие. Редко, очень редко приходят к нам эти слова, Хранитель... Арупадхату высока...
     ?Слушают Старейш