ельствах надо рассматривать как главный фактор и движущий мотив, понимая при этом те чувства, какие одно живое существо испытывает к другому. Только так, и никак иначе! Все остальное, что на Земле зовется любовью к родине, богу, творчеству, - ошибка, ибо любовь к идее всего лишь абстракция, не утоляющая духовный голод и не дающая тепла. Такая простая, но непонятная людям мысль...
     Слышал я про школу в Хэйхэ, слышал! Школы образцового воспитания одаренных в Хэйхэ и других городах... Цель - сделать из одаренных преданных, чтоб не удрали они куда-нибудь за океан, в Австралию, Штаты или Бразилию, а на худой конец - в Россию. Россия, конечно, не подарок, но по сравнению с Китаем - светоч свободомыслия... Бедная Цинь Фэй! Там, в Хэйхэ, ей скармливали голые абстракции, не заменявшие отцовской строгости и ласки и материнской любви... Такие девочки, став взрослыми, испытывают склонность к зрелым мужчинам, желая компенсировать минувшее и подчиняясь неизбежному закону: психика личности должна развиваться в гармонии с биологическим возрастом, не перепрыгивая через отрочество и детство.
     Быть может, в этом кроется объяснение центростремительных сил, толкавших Фэй ко мне? Быть может... Даже наверняка.
     Готовность к самопожертвованию, попытка разделить груз горестных воспоминаний, взять силу у дорогого человека и одарить его своей... Этот букет душевных движений и обстоятельств, переплетенных туманными лентами подсознательного, был обозрим и ясен, как радуга, повисшая над водами. Удивляло иное: не желание рискнуть и тем избавить меня от опасности, а странная ошибка, допущенная Фэй. Положим, ей не под силу заметить формации перед скалами - вуаль в них необычно тонкая, а всякая паранормальная способность имеет свой предел... Но в остальном она не ошибалась!
     Я прокрутил воспоминания об этом эпизоде, представив, как замедляю шаги перед невидимой вуалью, зондирую ее и собираюсь с духом. Не уловила ли Фэй мои колебания? Тогда случившееся предстает в ином и совершенно новом ракурсе: не странная ошибка, а проверка! Возможно, ей хотелось убедиться, что я ощущаю вуаль и мне не нужен проводник - как, впрочем, и остальные спутники... Интересуется моим талантом из чистой любознательности? Или по указке свыше? Или боится, что я однажды исчезну, покинув их где-нибудь в этой пустыне?
     Жаль, что я не могу коснуться ее мыслей, жаль! Но собственная память в отличие от дара телепатии мне подвластна, и, обозрев ее закоулки, я вытащил кое-что забавное. Наш разговор о Сиаде в первую ночевку... Слова, интонации, жесты, паузы - я помнил все, даже песок, запорошивший колени Фэй, и каждую складку на ее оранжевом комбинезоне.
     Я сказал, что мы, наверное, кажемся ей слепцами, а после произнес: ?Что удивительного в Сиаде? В том, что ему не нужен сон? Не больше, чем в тебе, девочка. Разве не так??
     Фэй кивнула, соглашаясь: ?Так. Я поняла, командир. Я больше не буду задавать глупых вопросов. Только...?
     Здесь она сделала паузу, и я ее поторопил: ?Да??
     Она закончила мысль: ?Вы не слепец. Многие слепы, но только не вы?.
     Случается, что женские речи загадочны и ставят нас в тупик. Новых идей в них обычно не встретишь; ими питают цивилизацию мужчины, а женщины, хранительницы Равновесия, следят, чтоб эти идеи не сокрушили мир. Но это не все, на что они способны, - я говорил уже об их предназначении, о том, что женщины украшают жизнь, и, разумеется, сей тезис можно отнести к их облику, духовному настрою, их поведению, их запаху и, наконец, их способности любить. Но лишь незрелые умы закончат этим, остановившись на рубеже, где начинается главное: тайна. Тайна, загадка, секрет... Женщины дарят их нам, и лишь последний недоумок усомнится в ценности этих сокровищ.
     ?Вы не слепец... Многие слепы, но только не вы...?
     Понимай как хочешь: может, имелась в виду вуаль, а может, и нечто другое. Ну, поживем - увидим... Я ведь и в самом деле не слепец.
     Эти раздумья не мешали мне осуществлять рабочую функцию: смотреть, анализировать, запоминать. Слушать - увы! - было почти нечего, кроме проклятий Макбрайта, возившегося где-то неподалеку. Голос Джефа казался настырным, как комариный зуд, и, постепенно удаляясь от него, я двинулся к развалинам мечети. Ее минарет и купол с фронтальной стеной рухнули на маленькую площадь, смешавшись с развалинами оград и домов, задняя и боковая восточная стены тоже не устояли, но западная лишь обвалилась до половины, обнажив древнюю прочную кладку. Здесь, к своему изумлению, я обнаружил то яркое пятно, которое заметил с края котловины. Оно и в самом деле оказалось ковром, из тех, какими устилают пол в мечети, багряно-коричневого оттенка, потертым, грязным и весьма изношенным. К тому же сохранился только кусок ковра, полоска в пару шагов шириной у самой стены, а все остальное истлело, напоминая теперь черный низкорослый мох. Тут и там валялись груды битой черепицы с кровли, но граница между целой и истлевшей частью сразу бросалась в глаза, словно ее прорезали ножом. Четкая плавная линия, похожая на параболическую кривую...
     Подумав о ноже, я вытащил мачете и, приподняв край разреза кончиком лезвия, осмотрел его. Никаких следов от режущего инструмента либо термического или химического воздействия - нити не размахрились и не выглядели обожженными. Только старыми, очень старыми... Здесь, в Анклаве, не было дождей и резких температурных перепадов, так что ковер в сухом недвижном воздухе мог сохраняться хоть двести лет - и, как подсказывал мой опыт археолога, на столько он и выглядел. Но сгнившая часть казалась древнее, намного древнее! Если б ее поливало персональным дождиком, прихватывало морозцем и сушило солнцем, она превратилась бы в труху за считанные годы, но при прочих равных с сохранившимся куском этот процесс занял бы доброе тысячелетие. Нонсенс, парадокс!
     Вырезав пробу, я упаковал ее в контейнер, во второй набрал черной трухи, потом отступил на три шага и принялся разглядывать свою находку. Мне (если быть совсем уж точным - Даниилу Измайлову) пришлось покопаться в древних могилах, храмах и цитаделях, исследовать свитки папирусов и пергаментов, таблички из глины, обелиски и стелы, а также прочее добро, оставленное предками, движимое и недвижимое, включая кости, камни, дерево, металл и даже вина и фекалии тысячелетней давности. Я представлял, что происходит с шерстью или с полотняной тканью в том или ином регионе, как выветривается каменная кладка, что остается через пять веков от медной посуды или смоленого бревна где-нибудь на Новгородчине или, к примеру, на берегах Гвадалквивира, - словом, мои познания в области тлена вещей и жилищ были весьма обширными. Но я впервые видел артефакт с двумя печатями, оставленными временем. Некогда цельную вещь, хранившуюся в одинаковых условиях, но постаревшую в одной своей части больше, чем в другой.
     Я стоял и глядел на потертый грязный коврик, а в голове у меня трудился некий механизм, выкладывая на белой стене - или, возможно, полу - яркие камешки мозаики, с усердием шлифуя и подгоняя их друг к другу. Всей картины я обозреть еще не мог, но что-то уже мелькало, брезжило, пусть не в центре, не на переднем плане, так хоть по углам и краям. То, чем я занимался, было не поиском решения, а лишь подготовкой к нему. Если проблема по-настоящему серьезна, решение всегда интуитивно, поиск происходит в трансе, и его успешность пропорциональна объему накопленных данных, которые необходимо собрать, упорядочить и обдумать. Вот я и обдумывал - здесь, в развалинах мечети, под желто-серым небом, с тусклой, будто гноящейся раной светила.
     Факт влияния вуали на процесс старения был уже бесспорным, но получалось, что влияет она в разных местах по-разному и что граница между зонами влияния четко определена - собственно, я наблюдал сейчас эту границу. Она прочертила след не только в ковре: три стены мечети обрушились, четвертая еще стояла, и между ее камнями даже виднелись следы скрепляющей кладку глины. Были иные, не менее важные признаки, касавшиеся, например, костей, распределенных по Лашту изотропно: в домах - человеческие скелеты, в загонах - останки ослов, лошадей, овец и коз, а во дворах и на улицах - то и другое, примерно в равном соотношении. Кость - прочная штука, но все же уступает камню, внешний вид которого - если камень, конечно, не обработан - не позволяет осуществить датировку. С костями проще: если они желтоватые, значит, прошло лет десять или двадцать, если серые, срок увеличивается До столетия, а если черные, то их хозяин мог расстаться с жизнью на заре времен. Кости на городской территории были различного возраста и, главное, попадались не вперемешку, а строго локализовано: на одном участке - желтые, на соседнем - серые, почти незаметные среди развалов камня. Значит, на этих участках старение шло по-разному, где-то медленней, где-то быстрей, и скорости данных процессов могли отличаться на три-четыре порядка. Иными словами, желтые кости лежали тут двадцать лет, а черные - двадцать или двести тысячелетий.
     Любопытный вывод! Особенно если припомнить, что катаклизм случился совсем недавно, в 2027 году!
     Прокручивая в памяти увиденное, я попытался оценить величину участков и разобраться в закономерностях их расположения. Последнее не удалось - эти зоны, самых причудливых очертаний, были перемешаны хаотически, имели то плавные, то резкие обводы, вторгались друг в друга шипами и остриями или граничили почти по прямой. Что касается размера, то в среднем он составлял метров сто двадцать - сто пятьдесят с сорокапроцентным отклонением в обе стороны. В точности своих подсчетов я не сомневался: схема Лашта, поделенного на участки, сидела в моей памяти, как прочно вбитый гвоздь, а что до обработки данных, то тут я мог потягаться с любым не очень мощным компьютером.
     Распад вуали, образование больших бассейнов, локальные зоны деструкции... Что бы это значило? Чувствуя, что информации недостаточно, я терялся в догадках. В этот момент я мог скорее отвергнуть ту или другую гипотезу, чем изобрести нечто толковое, оригинальное; хороводы из вешек, костей, обломков летательных аппаратов и развалин жилищ кружились в моей голове, но новых камешков в мозаику не добавлялось.
     Божий гнев? Несмотря на абсурдность такого предположения, я рассмотрел его и отверг. Бог - лучший из всех канониров, он не бомбит по площадям, гнев его избирателен и падает на тех мерзавцев, что заслужили справедливую кару. В данном случае на талибов... Но при чем тут женщины и дети? Или совсем уж безгрешные овцы? Правильно, ни при чем, овцы из автоматов не палят, книг не жгут и школ не взрывают.
     Планетарная бомба? Очень сомнительно. Принцип ее действия таков: ослабить межмолекулярные связи, после чего все сущее рассыплется в пыль, труху и прах. С одной стороны, очень похоже, если вспомнить про исчезновение гор, с другой - вот он, Лашт, где сохранились кости, утварь и развалины. Даже часть ковра... Явная неизотропность! Вывести валентные электроны из связанного состояния можно десятками способов, в том числе - энергетическим лучом, но, если удар наносится по обширной территории, результаты всюду будут одинаковы. Пустыня, да, но вполне доступная; никаких зон и эффектов деструкции, никаких пролонгированных последствий в виде вуали, бассейнов, рукавов... Нет, здесь не бомбу взорвали, здесь случилось что-то странное, связанное либо с талгами, либо с эоитом. Возможно, с тем и другим...
     Гипотезу Макбрайта о субстанции вроде коллоида или взвеси, погруженной в поле, я не рассматривал, ибо такие соображения казались совсем уж наивными. Конечно, определенные реагенты можно удержать в силовых полях, но их обнаружит элементарный химический анализ, который проводили у границ Анклава неоднократно и всеми возможными методами. Кроме того, здесь не было энергетических полей, ни слабых, ни сильных, и, чтобы выяснить этот факт, я не нуждался в анализах и приборах - подобные вещи я ощущаю, даже находясь в несовершенном земном обличье.
     Возможно, талги, братцы по разуму с седьмого неба? Выбираясь из лаштских руин, я снова и снова обдумывал это предположение, однако и здесь концы с концами не сходились. После трагедии с Ольгой я мало контактирую с талгами - да, собственно, о чем мне с ними разговаривать? Я обозначил свое присутствие на Земле, они сообщили, что обретаются в околоземном пространстве, и кончен дипломатический бал. Я - Наблюдатель, они - Наблюдатели, но цели наши разные: я в меру сил тружусь во благо жизни, а талги хоть не торопят смерть, но дожидаются ее с упорством вцепившихся в лакомый кусок бульдогов. Их право! А мое - следить, чтобы законы Равновесия не нарушались ни в едином пункте.
     Талги этим не грешат - во всяком случае, явно. Активный народ, склонный к межзвездным миграциям, к неограниченной экспансии и полагающий, что чем их больше, чем многочисленнее их колонии, тем они сильнее. Но все случается как раз наоборот: колонии, окрепнув, вступают в конфликт с метрополией, целостность расы рушится в планетарных войнах, культурные связи слабеют, и наступает эпоха заката - или как минимум разъединения. Талги в этом еще убедятся... Молодая раса - тысячу лет назад в Галактике о них не слышали, а до трагедии Диниля не принимали всерьез.
     Жадность талгов к благоустроенным мирам общеизвестна, и поэтому в текущий исторический период они находятся под подозрением. Но хоть они потенциальные агрессоры, однако не отличаются безрассудством и уважают чужую силу - особенно с тех пор, как познакомились с нашими Старейшими. Динильского урока им хватило... В общем, они не нарушают Равновесия, а только следят за избранным миром, облизываются и ждут. Тихо и упорно.
     Ждут, следят, не нарушают... Но когда-то все происходит в первый раз, и потому не будем забывать о талгах.
     С такими мыслями я выбрался к точке встречи за южной городской окраиной, собрав по дороге образцы и распихав их по контейнерам.
     Меня ждали. Цинь Фэй была бледна, Сиад невозмутим, а Джеф сверх меры возбужден; казалось, еще немного, и он начнет подпрыгивать на месте. Сосредоточившись, я разобрался в ментальных волнах, что исходили от них: суданец, как обычно, сохранял спокойствие, Макбрайт торжествовал, озаренный очередными идеями, от девушки тянуло печалью, ледяной и безысходной, словно могильная плита на зимнем кладбище. Я приблизился и, встав с ней рядом, послал энергетический импульс. Фэй вздрогнула, вскинула голову, повернулась ко мне; щеки ее порозовели, в темно-янтарных глазах мелькнуло и исчезло удивление.
     - Что-нибудь нашли, дружище? - Макбрайт с любопытством уставился на меня.
     - Ковер. Не молитвенный коврик, а часть напольного покрытия в мечети. Представьте, не истлевшее.
     На сей раз Сиад выдавил пару слов, что подходили к случаю:
     - Аллах сберег!
     - Лучше бы он сберег людей, - пробормотала девушка и отвернулась.
     Макбрайт иронически покосился на нее, потом спросил:
     - Как общие впечатления, босс? Мне ковры не попадались, только камни, скелеты да проржавевшие сковородки. Юная леди и Дагаб видели ту же картину, так что новых сведений в принципе нет. На улицах - кости людей и животных, в домах - человеческие останки, и каждый будто бы при деле... Ни следа паники, все как с той китайской экспедицией. Знаете, условный рефлекс - если что-то случилось, выбраться наружу, покинуть дом, автомобиль... я наблюдал такое в Калифорнии... Но тут рефлекс не сработал. Эти горцы, кажется, ничего не заметили до самых последних мгновений. Все случилось быстро, очень быстро.
     - Согласен с вашими выводами, - отозвался я и замолчал. Макбрайт смотрел на меня с вопросом, явно надеясь на продолжение, но мои собственные мысли были не для него и даже не для СЭБ. Пожалуй, я поделился бы ими с Аме Палом, с другом и единственным из людей, который, прозревая мою сущность, мог понять меня и поддержать. Но Аме Пал был мертв, и, представив это, я ощутил свое одиночество во всей его безмерности.
     Ну, не будем унывать...
     Макбрайт дернул меня за рукав.
     - Вы слушаете, что я говорю? Или спите?
     - Прошу прощения, Джеф. Я задумался.
     - Я тоже, но не сейчас, а в те часы, пока бродил в проклятых развалинах. И знаете, что пришло мне в голову? - Задрав подбородок, он бросил на меня торжествующий взгляд. - Мы неверно выбрали точку для приложения сил. Я говорю о всех этих поисках на пепелищах, осмотре костей, руин и ржавых железок, тогда как есть занятие поинтереснее. Исследовать факт, который мы обнаружили! Факт исключительной важности!
     - То, что можно вуаль преодолеть?
     - Да! Изучение этого феномена... Я положил руки ему на плечи и слегка встряхнул.
     - Очнитесь, Джеф! У нас имеются инструкции Монро: мы должны исследовать любой искусственный объект, к которому сумеем подобраться. А вуаль... Здесь, как определила Цинь, она разреженная, тонкая, и мы провели в ней долю секунды, преодолев одним стремительным прыжком. Желаете вернуться и посидеть подольше? Сколько? Минуту, две? Или хотите за кем-то понаблюдать? За мной, за Сиадом или за девушкой?
     Макбрайт побагровел, гневно стиснул кулаки и вдруг перешел на испанский:
     - Понимаете меня, хомбре? Конечно, понимаете - вы ведь у нас полиглот... Должен признаться, я не имел в виду девчонку, вас или себя. Наш чернокожий брат готов исполнить эту миссию, причем абсолютно добровольно, во славу Аллаха и суданского знамени. Он сам предложил. - Макбрайт покосился на спокойную физиономию нуэра. - Он... Видите ли, дружище, нас троих объединяет спорт, любовь к романтике, опасности, но в остальном мы с вами и он - по разную сторону баррикад. Нам его не понять, не разобраться в его желаниях и резонах... Возможно, он метит в герои или...
     Не слушая, я повернулся к Сиаду:
     - Хочешь пересечь вуаль? Проверить ее влияние на организм?
     Макбрайт обиженно поджал губы, Цинь Фэй побледнела и раскрыла рот, будто ей не хватает воздуха, а наш невозмутимый спутник буркнул:
     - Да. Пророк, избранник Аллаха, меня не покинет, даст силу и отвагу. Его повеление...
     Я ткнул ад-Дагаба в грудь кулаком - так, что тот покачнулся, - и медленно произнес, глядя в непроницаемые черные глаза:
     - Здесь у Аллаха один избранник, и он - перед тобой. Первый после бога! Ты, брат, выполняешь только мои повеления, а они таковы: хранить нас и беречь, идти, куда приказано, и не соваться в вуаль. - Повернувшись лицом к юго-западу, я скомандовал: - Походный порядок, и вперед, во имя СЭБ и Аллаха! Там, кажется, вешка... Рядом с ней заночуем.
     Мы тронулись в путь. Оранжевый комбинезон, яично-желтый, зеленый, фиолетовый... Четыре фигурки в серой пустыне, под блекнущим беззвездным небом. Четыре нераскрытые тайны.

Глава 8.

Сохраненное в памяти

     Тайны, тайны... К любой, кроме тех милых секретов, которые загадывают нам женщины, я отношусь с предубеждением. Тайны - знак разобщенности, обычно за ними скрывается что-то постыдное, нехорошее, связанное с притязаниями на власть, особое могущество или особое знание, недоступное для остальных людей и редко направленное к всеобщему благу. Владеющий тайной может продать ее, обменять или хранить для собственной выгоды, используя так или этак, но все возможные варианты, если отбросить болтовню о государственных интересах и счастливом неведении, в котором должно оставаться общество, преследуют единственную цель: шантаж. У вас есть новое оружие? Ну, а мы имеем еще новее и мощнее. У вас есть интересы в Персидском заливе? Ну, так у нас найдется кое-что в одной из ближних к этим интересам стран. Вы подвесили спутник с грузом смертоносных бомб? Ждите адекватного ответа. Интересуетесь, какого? Ну, возможно, с ним произойдет авария или наши субмарины всплывут у ваших берегов...
     Есть случаи попроще, такие, где гарантируются неприятности в личном плане. Скажем, снимки или голографическая запись развлечений в сауне, сбыт зараженного трихинеллезом мяса, несчастный случай с конкурентом, любовником жены или политическим врагом, пристрастие к лицам определенного пола и остальные маленькие слабости. Мелкие постыдные грешки - неиссякаемый источник шантажа, да