охотой
создавались  вокруг каждой  воинской части, вокруг личностей командиров  (да
нередко и  рядовых) совершенно  особые, военного времени  легенды. Солдат на
фронте  помимо  всего прочего  еще  и  поэт.  Действительность  --  суровая,
горькая, славная, -- обжигающая действительность боевых будней -- приемлется
им без  ропота и возражений. И все-таки он любит приукрашивать ее  вымыслом:
по старому правилу насчет "низких истин" и "возвышающего обмана". Солдат  (а
реже, но все-таки бывает, что  и  офицер) ловит на лету малейшую возможность
для такого расцвечивания всего, что его окружает, и обращается с фактами так
свободно, что заставляет  стороннего  человека крепко  задумываться: что тут
было, а что хотелось бы, чтобы оно было так?
     Бронепаровоз  "Челитта",  несомненно, имел  свою точную  историю,  имел
номер,  был  записан во  множестве  документов. Известно,  что  он прибыл из
Латвии,  среди множества  других, эвакуированных оттуда под яростным нажимом
противника,  вагонов,  паровозов,  мотодрезин  --  всякого  железнодорожного
военизированного   подвижного  состава.   Удивляться   нечего:  на   тот  же
Ораниенбаумский  "пятачок"  некоторое  время  спустя  прекрасный   командир,
капитан Белоусов, привел,  прорвав не одно  кольцо окружения,  выбравшись из
многих  туго  завязанных  гитлеровцами "мешков",  даже целый  бронепоезд  --
родного брата этого "Бориса Петровича"; теперь они работали тут бок о бок.
     Паровоз был приписан ко вновь созданной боевой единице -- "Балтийцу". К
сентябрю они вместе прошли уже изрядный боевой путь. Герои-Аяксы -- механики
Смушко  и  Купренюк  --  выводили бронепоезд  No 2 из многих  очень  сложных
положений,   вырывали  из-под  бомбежек  пикировщиков,  заводили  на  "усы",
находившиеся  под  сильным  минометным  огнем,  и  выводили  оттуда. Паровоз
работал при  всех  этих  обстоятельствах  отличным образом: сильная, верная,
хорошо построенная машина.
     Но  ведь  этого  человеческому сердцу  недостаточно.  И  кто-то  пустил
волнующий слух: "Товарищи! Наш паровоз "по породе своей" -- не что иное, как
покрытая броней  старенькая "Овечка" (или, может быть, "Щука" -- уверенно не
могу сказать). В свое время он попал в Латвию, но это -- тот  самый паровоз,
который в  1919 году  во время борьбы  с  Юденичем возил по этим же  дорогам
бронепоезд "Ленин", под командованием славного  питерского  большевика Ивана
Газа..."
     Не  знаю, откуда  шла эта  легенда. Не могу  поручиться -- были для нее
какие-либо основания  или нет.  Известно,  каких трудов стоило в  свое время
разыскать необходимые данные  по поводу прославленного броневика, с которого
в  апреле  семнадцатого года выступал у Финляндского вокзала  В. И. Ленин; а
ведь там на розыски было мобилизовано все.
     Но могу сказать одно: весь экипаж  "Бориса Петровича" знал эту легенду,
верил  ей,   и  в   формировании  морального   сознания  части   она  играла
положительную роль.
     Не могу сказать я и  другого: что именно по этому поводу было  известно
комиссару поезда. Я никогда не слышал, чтобы он пропагандировал такую версию
происхождения своего славного паровоза, но не слышал никогда, чтобы  он ее и
опровергал.  Да, я думаю,  этого и не следовало бы делать. Где-где, как не в
боевой  обстановке,   бывают  порою  справедливы  пушкинские  слова   насчет
"возвышающего обмана",  -- конечно, когда речь идет не о лжи, а о прекрасной
фантазии, о фантазии  народной, солдатской,  направленной на благо, а не  на
зло и базирующейся  пусть не на точном факте, но на несомненной  возможности
такого факта.

        "Еще одна легенда"
     Пока  "Балтиец" сокрушал врага  своими  "сотками", зимой 1941/42 года в
Ораниенбаумском  порту стояла на  приколе краснознаменная "Аврора".  Вряд ли
кто-либо  из  нас, завидев над невысокими  домиками и портовыми сооружениями
Ораниенбаума -- матросского "Тамбова" --  с юности знакомые три прямые серые
трубы крейсера,  не сжимал еще раз зубы -- "Нет, не возьмете у  нас этого!",
--  не  чувствовал, как  сердце обливается горячим:  "Аврора!" Фашисты --  в
десяти километрах от "Авроры". И она -- на приколе!
     Но  все-таки  участие  в  боях  на Ораниенбаумском  "пятачке"  "Аврора"
несомненно  принимала. С  революционного  крейсера были сняты его  орудия  и
переданы сражавшимся на суше флотским  подразделениям. Одно из них досталось
"Балтийцу".
     Инженеры форта "Ф"  (мне  теперь вспоминаются  только  две  фамилии  --
Зверев и Плаксин)  спроектировали  и создали  необходимую  для  работы  этой
дальнобойной   "стотридцатки"   платформу.   Она   была   снабжена   особыми
домкратами-"лапами". Стоя на "усу", она упиралась  этими "лапами"  в  кромку
насыпи;  они  принимали  на себя  чудовищную  отдачу  могучей  пушки,  давая
возможность обычной платформе выдержать титанический толчок отката.
     Я  прекрасно  помню, как в  крепко-морозный  январский  день,  там,  за
береговой деревушкой Черная Лахта, экипаж бронепоезда производил придирчивые
испытания орудия, на разных  углах возвышения, под разными азимутами. Помню,
как я сидел в свирепой стуже  и следил, как  уносятся на север, куда-то туда
через залив, к Териокам, к  финнам, тяжелые шестидюймовые снаряды, и думая о
странности  обычаев и  судеб  войны.  Что думают  там,  за заливом,  финских
береговых постов часовые, их офицеры? Никто много месяцев по ним не стрелял,
жили тихо,  спокойно, и вдруг --  снаряд,  другой, третий... Что случилось с
русскими? Что рассердило их? Что они заподозрили?
     А это ведь было не более чем "испытание орудия"!
     На бронепоезде факт  передачи ему пушки  с  прославленного крейсера был
воспринят  как  почет  и награда.  Об  этом говорили много. Об этом писали в
газете  ИУРа,  -- писали  и в прозе, и даже в  стихах. Спустя несколько дней
после  испытания  "стотридцатка"  достала  далеко в немецком тылу фашистские
части, до которых никогда еще не долетали наши тяжелые снаряды.
        "Откликнулись тяжелым вздохом горы,"
        "Метнулись отгулы и замерли в снегу:"
        "Среди лесов орудие "Авроры""
        "Отныне бьет врага на берегу..."
     Казалось бы,  чего уж больше? Но  бойцам этого показалось недостаточно.
Им хотелось еще связать в один узел подвиг детей с подвигом отцов.
     -- Ну,  что  у  вас  нового  на  "Балтийце"?  -- спросил  я  еще  перед
испытанием встретившегося мне на дороге старшину с бронепоезда.
     -- Большие новости, товарищ полковник! -- с  удовольствием ответил  он.
-- Знаете,  какую  нам  пушку  придали? С "Авроры" пушка!  То  самое орудие,
которое  в  семнадцатом  по Зимнему  огонь вело...  Вот  идем ему проверочку
дать...
     Это  было  не  так.  В  Октябрьские   дни  на  "Авроре"  стояли  старые
стопятидесятимиллиметровые  пушки "Канэ". Перед  войной, когда  крейсер  был
сделан  учебным  кораблем, их заменили другими, "стотридцатками". Теперь  на
площадке бронепоезда, укрытое  брезентами, стояло именно одно из  этих новых
орудий, "стотридцатка". Я знал это, и осторожно намекнул,  что, может  быть,
все же...
     -- Да что вы, товарищ интендант третьего  ранга! -- свысока ответил мне
старшина. -- Это только так, слух  пускают, чтобы до фрицев не  дошло, какой
тут у нас ценный трофей есть. Они  бы как черти  сюда полезли,  такое орудие
захватить! А наши матросики узнавали стороной: точно, то самое орудие!
     Я  не  стал  спорить;  думаю,  и не надо  было.  Воинская  часть  может
обрастать  легендами;  воинской  части следует обрастать легендами. И чем их
больше, чем они возвышенней, тем лучше.
     А истину пусть потом раскрывают историки. Она никуда не денется. Она за
плечом легенды стоит на карауле у дверей прошлого...

        "Боевой путь"
     Боевой путь  "Бориса Петровича" начался 8 августа 1941 года у одной  из
станций на дороге, ведущей из Ленинграда в Кингисепп и далее в Нарву. Боевое
задание было несложным: стать на позицию, обстрелять такие-то цели.
     Как всегда на войне, боевая обстановка внесла в него свои поправки.
     Станцию  К.  в тот миг  бомбили "юнкерсы".  На  путях  станции  застрял
готовый   к  отправке  в  Ленинград   беззащитный  эшелон,   битком  набитый
"окопниками" и  "оконницами", прибывшими  сюда накануне рыть противотанковые
рвы, строить дзоты, укреплять предполье фортов. Бомбы разрушили путь.
     Вместо  стрельбы по целям бронепоезду  пришлось  с  ходу самостоятельно
принять боевое решение: вступить в бой  с  воздушным  противником, разогнать
"юнкерсов",  отремонтировать  пути, вывести пассажирский состав из  западни,
дать ему отойти поглубже в тыл и только после  этого приступить к выполнению
прямого задания.
     Надо  заметить,  что  в  спешке  начального периода боевых  действий  в
пределах  ИУРа командиры  частей не сразу овладели искусством  фиксировать в
записях  боевую работу.  Повесть  о  первых  боях  записывалась  наспех,  на
отдельных клочках бумаги. Поэтому официальным началом  ее  является запись в
заведенном  вскоре  "журнале  боевых действий",  а  она пришлась уже  на  12
августа.
     Двенадцатого  -- позиция  поезда у  станции Веймарн. С нее  он бьет  по
противнику,  захватившему  ближние  деревни,  по  "скоплениям пехоты".  День
спустя он  вступает  в  прямую  дуэль  с  артиллерией врага,  ведя  огонь  с
корректировкой на  месте  и  с  отличными результатами.  Еще  сутки,  и  ему
поручается  охранять  от  ударов  с  воздуха  тяжеловесную  и  малоподвижную
железнодорожную  батарею, калибр  которой  превосходит  даже главный  калибр
фортов.
     Шестнадцатого  числа, подобно древнему  Геркулесу  прикрывшись  львиной
шкурой брони,  трещотками  своих  "сорокапятимиллиметровок"  и пулеметов  он
отгоняет "медноперых  птиц-стимфалид" уже от двух  тяжелых  гигантов, каждым
залпом разбивающих  за  десятки  километров  оттуда по  нескольку танков  на
переправах через реку Лугу у Кингисеппа.
     В этот  день  --  первое  торжество. Орудие младшего  сержанта Мартышке
ведет  яростный  огонь по пикировщикам  врага,  и вот  -- точно как  пишут в
газетах -- один из "юнкерсов"  загорается, начинает  "дымить  и, оставляя за
собой длинный черный след, падает в глушь леса". И происходит все это на той
же веточке  железной дороги, на тех же рельсах, с которых двадцать два  года
назад уже вел бои с белыми бронепоезд "Ленин" под командованием Ивана Газа.
     Так  начался  страдный  и  славный  боевой   путь.  Начался  в  великом
напряжении.  Вот  краткий перечень  того, что делал "Борис  Петрович" в один
только, самый обычный, рядовой денек, 2 августа сорок первого года.
     6.00 утра -- выход на позицию по приказу.
     7.10 -- стали на месте.
     7.20 --  огонь  по  деревне  А. и  группам противника,  о  переносом  и
корректированием.
     7.32 -- "дробь"; прекратили огонь.
     7.42 -- новый шквал огня с корректировкой (значит -- точного).
     8.02 -- отбой; орудия смолкли.
     8.17 -- огонь по батарее врага на опушке леса у деревни С.
     8.21 -- батареи не стало; огонь прекращен.
     8.50 -- открыт огонь по вражеским самолетам (судя по  расходу снарядов,
это был не огонь, а буря).
     8.52 -- прекратили огонь: противник скрылся.
     9.33 -- огонь по скоплению противника на перекрестке дорог у пункта Я.
     9.41 -- приказано прекратить огонь: надобность отпала.
     10.12  --  открыт методический огонь  по скоплению противника  в восьми
точках, с корректировкой.
     12.30 -- огонь прекращен.
     12.35 -- открыт огонь по окопам фашистов у  деревни Г. и по отступающей
пехоте.
     12.45 --  огонь  прекращен. По донесениям корректировщиков и  армейских
командиров установлено:  уничтожено две  минометные  батареи и  не менее ста
пятидесяти солдат врага.
     22.20 -- бронепоезд прибыл на базу.
     Возьмите карандаш и подсчитайте. С 7.20 до 12.45 -- пять часов двадцать
пять минут. Из них три часа четырнадцать минут непрерывной стрельбы, грохота
залпов,   великого  боевого  напряжения,  воя   вражеских   бомб,   мяуканья
юнкерсовских  дизелей, содроганья платформ под ногами, и  все это -- не  под
непробиваемой  бетонной толщей  фортовых  казематов,  а  -- лицом  к  лицу о
врагом,  на открытом воздухе,  когда пикировщик,  забывая, валится прямо  на
тебя, когда вырвавшиеся из его недр бомбы с визгом мчатся тебе в лицо, когда
трассирующие пули и снаряды, точно пальцами -- "Вот его, его!"  -- указывают
именно на тебя и твоих товарищей...
     А командование  поезда и тогда и теперь считало  и  считает, что именно
это "лицом к лицу"  послужило  на пользу  экипажу, сковало и  сплавило его в
закаленный боевой коллектив, которому все последующее уже было нестрашно.
     Очень существенный факт: во всех  боях первого месяца  не  было случая,
чтобы вражеские пикировщики выдержали  эту открытость  боя. Единственный раз
им  удалось нанести потери  поезду;  это  было 25 августа, когда  фашистская
авиация  поймала  "Бориса  Петровича"  на  узкой  просеке  идущим  в  хвосте
грузового  состава,  оплошно  выпущенного  вперед  со  станции растерявшимся
комендантским лейтенантом. Но ведь именно в этом случае преимущество прямого
видения врага было отнято: враг налетал на бреющем из-за леса.
     Что ж, весьма возможно, что командиры и правы в оценке  воспитательного
значения этих боев... Лицом к лицу! С открытым забралом!
     Бои  шли  в  крайне  тревожной   и  тяжелой  обстановке:  враг  обладал
подавляющим  преимуществом в  силах. Враг  наступал.  Его  авиация царила  в
воздухе. Его  танки  рвались вперед, не встречая на этом  участке серьезного
танкового   сопротивления.   Его  механизированным,  до  зубов   вооруженным
автоматикой  частям,  пулеметчикам-мотоциклистам, противостояли  героические
дивизии народного  ополчения  с трехлинейками в руках  да славная артиллерия
Кронштадтского  крепостного района. И все-таки он был остановлен на  ближних
рубежах.   Он  был  отброшен.  Он  застрял  на  подступах  к   непреоборимой
твердыне...
     Радостно после всего этого написать несколько слов о завершающем  этапе
боевого пути "Балтийца".
     В январе 1944 года, с позиций у  станции Мартышкино, --  после долгой и
тщательной  многомесячной  подготовки, после почти  академического  изучения
будущих целей, позиций врага, его батарей, его дзотов и  дотов  -- "Балтиец"
принял участие в разгроме  группировки  немцев, в  великом торжестве  снятия
блокады  Ленинграда.  Были  подавлены  три батареи  противника, задание было
выполнено  полностью.  Командовал  бронепоездом в этом бою  С.  А. Пермский;
командиром тяжелой батареи его был старший лейтенант Сенопальников.
     А затем, когда  фронт ушел далеко на юг, когда был взломан и разгромлен
и второй, финский,  фронт  на северном берегу  залива, -- "Борису Петровичу"
пришлось выполнить последнее по счету боевое задание.
     Ему было поручено охранять  под Выборгом  тяжелый "транспортер"  --  не
железнодорожный,  а "моторный, предназначенный работать по дорогам и шоссе",
вооруженный   стотридцатимиллиметровыми  пушками.   В  то  время  это   была
техническая новинка.
     Могучее чудище это сдавало боевой экзамен: орудия испытывались прямо на
позиции,  стреляя  по  врагу. "Балтиец", как  старший брат и надежный страж,
стоял рядом "на вахте", охраняя товарища.
     Вести боевой огонь  "Борису Петровичу"  не  довелось,  но  побывать под
обстрелом и бомбежкой в последний раз ему выпало на долю. Но это были уже не
те бомбежки, не те обстрелы. Все выглядело по-иному накануне Победы.
     Из-под  Выборга  бронепоезд  вернулся  в  родное  ему  Лебяжье.  И  тут
произошло то, что не могло не случиться. Подразделение, рожденное неотложной
надобностью первых месяцев войны, сохранявшее жизнеспособность на протяжении
трех  лет  ленинградской  блокады, теперь,  когда  страна  получила огромное
преимущество  над врагом  -- преимущество и стратегическое, и техническое, и
моральное,  -- это  подразделение не  могло  быть  дальше  используемым. Что
говорить: идти  на Берлин? Об этом ветерану сорок  первого  года и думать не
приходилось...
     В  ноябре  1944 года  бронепоезд "Балтиец" был  расформирован.  К этому
времени  уже мало  кто  из  его  старого  экипажа  служил  на  нем.  Не было
Стукалова, в другую часть был переброшен  Аблин. II мне -- постоянному певцу
и  барду "Бориса Петровича" -- не  пришлось проститься с ним: в те дни я был
на далеком "голубом Дунае".
     Один только Сергей Пермский  присутствовал  при этом. Он стоял у орудий
"Балтийца" при его сформировании, он же проводил его и на "запасный путь".
     Удивляться тут  нечему: любой  корабль,  каждый танк, всякий бронепоезд
когда-нибудь стреляет в последний раз.  Это -- естественно.  И все-таки тем,
кто в грохоте и дыму войны водил их в бои, видеть это грустно.
     И хочется их прошлое сохранить в памяти будущих поколений:  это большое
и благородное прошлое. О нем нельзя забывать.

     Несколько размышлений
     лица гражданского
     Каждый,  кто видел "Балтийца"  в действии,  кто жил  одной жизнью с его
экипажем --  ходил  на  "усы",  присутствовал при боевых  стрельбах,  слышал
разрывы немецких снарядов, часто ложившихся где-то по лесу вокруг,  но очень
редко  достигавших  опасного  для  его техники  и людей радиуса,  --  каждый
скажет:  было  в этом  бронепоезде  что-то  чувствительно  отличавшее его от
родных и двоюродных братьев. Что-то  свое, особенное,  "балтийское".  Что-то
такое,  что  я   определил   бы  как  "лица   необщее   выражение".   Часть,
"подразделение"  -- как и все другие  флотские "подразделения", но со своими
ярко индивидуальными свойствами и качествами. Волей-неволей хочется поискать
ответа на вопрос: "А что же это было? В чем это "нечто" заключалось?".
     Мне кажется (хотя я не моряк, не артиллерист, хотя я лицо по сути своей
гражданское и в боевых операциях  "Бориса Петровича" принимал участие не как
воин,  а  как  наблюдатель,  --  это  далеко  не  всегда  оказывалось  самым
"спокойным занятием"), у меня есть некоторое право, никому их  не навязывая,
высказать два-три своих соображения.
     В  работе  "Балтийца",  с  первых часов  знакомства с  ним,  поражал ее
спокойный  ритм.  Четкость,   напоминающая  четкость  какого-нибудь  завода,
лаборатории, отлично слаженного передового предприятия.
     Бронепоезд идет с  базы на позицию. Почему почти никогда  противник  не
обстреливает  его  по пути? Случайно? Нет, механики так умеют наладить режим
топки, что над вершинами лесов  не появляется заметного дымового султана: не
по чему открывать стрельбу.
     Просто  умелые машинисты?  Не  только: и командир,  и комиссар  --  все
"внедрились"  в  тайны  кочегарского  дела, все  добивались  (каждый в своей
области   --  добыча  топлива,  инструктаж,  выбор  скорости),  чтобы  такая
бездымность стала возможной.
     А результат?  Почти полная  -- для  фронта,  конечно,  --  безопасность
работы: бронепоезд все время  был в боевой  обстановке, а потерь не имел или
имел минимальные.  Конечно,  не  только  из-за дыма. Но  всей  его жизни был
свойствен   характер   спокойной   "грамотности",  оттенок   высокой  боевой
"интеллигентности".
     Я много  бывал  на бронепоезде  "Балтиец" в первые  два  года войны.  Я
присутствовал  на  стрельбах, на испытаниях  новых  орудий, часами  сидел на
паровозе, любуясь артистической работой обоих  механиков -- огромного Смушко
и коренастого  крепкого Купренюка (чтобы  так,  на ходу, в  бою,  то бросать
тяжелый состав вперед, то осаживать его на месте,  вырывая  из-под вражеских
бомб, как  умели  делать  они,  особенно  силач  Смушко,  надо было  быть  и
мастерами  и  атлетами); я, забившись в угол  "каюты", не издавая ни  звука,
точно  меня нет, следил за  всеми  предварительными  расчетами командиров...
Задание уже "поставлено",  "работа, слава  богу, есть" (они всегда ликовали,
когда она появлялась), и вот начинается мельканье  логарифмической  линейки,
аккуратное писание на множестве бумажек, листание  справочников  и