,  что  она
машинально поправила наушники и включила музыку. Музыка  была  странной  и
какой-то рубленой - то начинали сладко петь о любви  гитары  и  трубы,  то
вдруг раздавался протяжный электронный вой, очень похожий  на  волчий.  Но
все же это было  лучше,  чем  слышать  только  далекие  взрывы  и  неясную
мешанину человеческих голосов.
     Вдруг из дыма прямо  на  Марию  вылетела  какая-то  фигура  и  сильно
пихнула ее в грудь. Мария вскрикнула и  увидела  перед  собой  человека  в
пятнистой одежде, с автоматом в  руке.  Человек  поднял  глаза  на  Марию,
открыл было рот, но тут Шварценеггер снял свою руку с  плеча  Марии,  взял
человека за голову, несильно крутанул ее вбок и отбросил обмякшее тело  за
пределы видимости. Его рука вернулась на плечо Марии, и Мария прижалась  к
его литому торсу.
     - Ах, мужчины, мужчины, - тихо проворковала она.
     Дым стал  понемногу  рассеиваться.  Мария  опять  стала  видеть  лицо
Шварценеггера, а потом и все его большое тело,  спрятанное,  как  памятник
перед открытием, под светло-серым покрывалом плаща.
     - Арнольд, - спросила она, - а куда мы идем?
     - Разве ты не знаешь? - сказал Шварценеггер.
     Мария покраснела и потупилась.
     "Что же это все-таки такое - алхимический брак? - подумала она.  -  И
не будет ли мне больно? В смысле - потом? Ведь уже столько раз бывало".
     Она подняла на него глаза и увидела на его щеках прославленные ямочки
- Шварценеггер улыбался. Мария закрыла глаза и, не  веря  своему  счастью,
пошла туда, куда ее направляла рука, лежавшая на ее плече.
     Когда Шварценеггер остановился, она открыла глаза и увидела, что дыма
вокруг почти не осталось. Они стояли на  незнакомой  улице,  между  старых
домов, облицованных гранитом. Улица была пустынной, только  вдалеке,  там,
где за полосой дыма осталась набережная, бессмысленно суетились  согбенные
фигурки с автоматами. Шварценеггер как-то странно мялся на месте  -  Марии
показалось, что его грызут сомнения непонятной природы,  и  она  испуганно
подумала, что эти сомнения могут касаться ее.
     "Срочно нужно сказать что-нибудь романтическое, - подумала она.  -  А
что, собственно, сказать? Да не важно".
     - Знаешь, Арнольд, - заговорила она, прижимаясь к  его  боку,  -  мне
вдруг... Я не знаю, может быть, это покажется тебе  глупым...  Но  ведь  я
могу быть с тобой искренней?
     - Конечно, - сказал Шварценеггер, поворачивая к ней черные стекла.
     - Когда я рядом с тобой, мне так хочется взлететь ввысь! Мне кажется,
что небо совсем близко!
     Шварценеггер поднял голову и посмотрел вверх.
     Между полосами  дыма  действительно  виднелось  ярко-голубое  небо  -
нельзя было сказать, что оно особенно близко, но  и  далеким  его  назвать
тоже было нельзя.
     "Ах, - подумала Мария, - ну что я только несу".
     Но останавливаться было уже поздно.
     - А ты, Арнольд, - ты хотел бы взлететь ввысь?
     Шварценеггер секунду подумал.
     - Хотел бы, - сказал он.
     -  А  ты  возьмешь  меня  с  собой?  Ведь  я...  -  Мария  застенчиво
улыбнулась, - ведь я такая земная.
     Шварценеггер подумал еще секунду.
     - O.K, - сказал он. - Я возьму тебя ввысь.
     Он осмотрелся по  сторонам,  словно  пытаясь  найти  вокруг  какие-то
только ему ведомые ориентиры, - и, видимо, нашел их, потому что решительно
схватил Марию под руку  и  потащил  ее  вперед.  Мария  поразилась  такому
быстрому переходу от поэтической  абстракции  к  действиям,  но  сразу  же
подумала, что именно так и должен поступать настоящий мужчина.
     Шварценеггер  поволок  ее  вдоль  длинного  сталинского  дома.  Через
несколько шагов Мария приноровилась к  его  быстрой  поступи  и  затрусила
рядом, держась за рукав его плаща. Она чувствовала, что стоит  ей  сбавить
шаг, и рука Шварценеггера  из  галантно  предоставленной  ей  точки  опоры
превратится в стальной рычаг, который безжалостно потащит ее по  мостовой,
и  эта  мысль  отчего-то  наполняла  ее  беспредельным  счастьем,  которое
возникало в самом низу живота и теплыми волнами растекалось по телу.
     Дойдя  до  конца  здания,  Шварценеггер   повернул   в   похожую   на
триумфальную  арку  подворотню.  Когда  они  оказались  во  дворе,   Марии
показалось, что они перенеслись в  какой-то  другой  город.  Здесь  стояла
ничем не нарушаемая утренняя тишина;  никакого  дыма  вокруг  не  было,  и
трудно было даже поверить, что где-то  совсем  рядом  мечутся  озабоченные
люди с автоматами.
     Шварценеггер определенно знал, куда  он  ведет  Марию.  Они  обогнули
маленькую детскую площадку с качелями и нырнули в лабиринт узких  проходов
между ржавыми гаражами. Мария со сладким ужасом подумала,  что  где-нибудь
здесь, быстро и немного неловко, и произойдет  алхимический  брак,  -  как
вдруг проход вывел  в  пустое  пространство,  со  всех  сторон  окруженное
жестяными стенами разного цвета и высоты.
     Впрочем, пространство было  не  совсем  пустым.  Под  ногами,  как  и
положено, валялись бутылки, еще была пара старых покрышек, мятая дверь  от
"Лады" и большое количество  разного  квазимеханического  мусора,  который
всегда скапливается возле гаражей.
     Кроме того, был еще самолет.
     Он занимал собой почти все свободное место, но Мария  увидела  его  в
последнюю  очередь  -  наверно,  потому,  что  ее  мозг  несколько  секунд
отфильтровывал поступающие из глаз  сигналы  как  заведомую  галлюцинацию.
Марии стало страшно.
     "Откуда здесь взяться самолету? - подумала  она.  -  Хотя,  с  другой
стороны, откуда здесь взяться  Шварценеггеру?  Но  все  равно,  это  очень
странно".
     - Что это? - спросила она.
     - Истребитель вертикального взлета  и  посадки  "Харриер",  -  сказал
Шварценеггер, - модель "А-4".
     Мария увидела  на  его  щеках  прославленные  ямочки  -  Шварценеггер
улыбался. Она чуть нахмурила свои  пушистые  брови,  и  страх  в  ее  душе
сменился ревностью к этому  огромному  насекомому  из  стекла  и  металла,
который явно занимал в сердце Шварценеггера не меньше места, чем она сама.
     Шварценеггер пошел к самолету. Поглощенная своими  мыслями  Мария  не
сразу стронулась с места, и ее дернуло вперед, как будто Шварценеггер  был
трактором, а она - наспех прицепленным сельскохозяйственным агрегатом.
     - Но ведь тут всего одно место, - сказала она, увидев под  стеклянным
колпаком кабины спинку сиденья.
     - Это не страшно, - сказал Шварценеггер, подхватил ее и одним  легким
движением посадил на крыло.
     Мария подтянула ноги и встала на  косую  дюралевую  плоскость.  Подул
ветер, ее одежды затрепетали, и она  подумала,  что  ей  всегда  удавались
романтические роли.
     - А ты? - спросила она.
     Но Шварценеггер уже был в кабине -  залез  он  удивительно  быстро  и
ловко, и Мария подумала, что  это  наверняка  монтаж  или  комбинированные
съемки. Высунув голову из кабины, он улыбнулся  и  показал  ей  кольцо  из
соединенных большого и указательного пальцев; Мария  подумала,  что  может
считать это кольцо обручальным.
     - Садись на фюзеляж, - сказал  Шварценеггер,  -  там,  где  кончаются
крылья. Не бойся. Представь себе, что  это  карусель.  Представь,  что  ты
сидишь на лошадке.
     - Ты что, собираешься...
     Шварценеггер кивнул.
     Его черные очки смотрели Марии  прямо  в  душу,  и  она  поняла,  что
сейчас, именно сейчас, решается ее судьба. Это, несомненно,  был  экзамен.
Женщина, достойная того, чтобы быть  рядом  со  Шварценеггером,  не  могла
оказаться  трусливым  и  пошлым  существом,  годным   только   для   вялых
многосерийных интриг на сексуально-бытовой почве.  Она  должна  была  быть
способна встречать лицом к лицу смертельную опасность и не выдавать  своих
чувств ничем, кроме улыбки. Мария попробовала улыбнуться и  почувствовала,
что улыбка выходит немного вялой.
     - Отличная мысль, - сказала она. - А я не замерзну?
     - Мы ненадолго, - сказал Шварценеггер. - Садись.
     Мария пожала плечами, осторожно шагнула к  фюзеляжу,  который  рыбьим
позвоночником выпирал над плоскостью крыльев, и аккуратно присела на него.
     - No, - сказал Шварценеггер. - Амазонкой ты  будешь  садиться  тогда,
когда мы поедем на мое ранчо в Калифорнии. А сейчас сядь нормально. Сдует.
     Мария секунду колебалась.
     - Отвернись, - сказала она.
     Шварценеггер улыбнулся левым углом рта и отвернулся. Мария перекинула
ногу через дюралевый  хребет  и  оседлала  фюзеляж.  Металл  под  ней  был
холодным и чуть влажным от росы; она привстала, чтобы подоткнуть под  себя
куртку,  и  ей  вдруг  померещилось,  что  самые  нежные  части  ее   тела
распластались  на  угловатых  бедрах  лежащего  на  спине   металлического
человека - не то поваленного ветром перемен Дзержинского, не то  какого-то
адского робота. Она вздрогнула, но  эта  короткая  галлюцинация  сразу  же
кончилась.  На  смену  пришло  ощущение,  что  она  сидит  на  вынутой  из
холодильника сковородке. Происходящее нравилось ей все меньше и меньше.
     - Арнольд, - позвала она, - а ты уверен, что нам надо это делать?
     Эти слова она приберегала для совсем других обстоятельств, но  сейчас
они сами сорвались с языка. Шварценеггер несколько секунд думал.
     - Ты же хотела ввысь, - сказал он. - Но если тебе страшно...
     - Нет, - переборов себя, сказала Мария, - мне ни  капли  не  страшно.
Просто я создаю тебе столько хлопот.
     - Никаких хлопот, - сказал Шварценеггер. - Сейчас будет очень  шумно,
так что надень свои наушники. Кстати, а что ты слушаешь?
     - "Джихад Кримсон", - сказала  Мария,  поправляя  на  ушах  маленькие
розовые подушечки.
     Лицо Шварценеггера  окаменело.  Если  бы  не  ветер,  шевеливший  его
осветленные перекисью водорода волосы, Мария  решила  бы,  что  кто-то  из
съемочной группы заменил настоящего Шварценеггера манекеном.
     - Что случилось? - испуганно спросила она.
     Шварценеггер некоторое время  не  шевелился.  На  стеклах  его  очков
задрожали странные красные блики -  Мария  подумала,  что  это  отражаются
увядшие листья поднимающихся за гаражами кленов.
     - Арни, - позвала она.
     У Шварценеггера несколько раз дернулся угол  рта,  а  затем  к  нему,
видимо, вернулась способность двигаться. Он повертел головой - далось  ему
это с усилием, словно в подшипник, на котором она вращалась, попал песок.
     - Кримсон Джихад? - переспросил он.
     - "Джихад Кримсон", - ответила  Мария.  -  Нусрат  Фатех  Али  Хан  с
Робертом Фриппом. А что?
     - Так, - сказал Шварценеггер, - пустяки.
     Его голова исчезла в кабине. Внизу, где-то под  металлическим  брюхом
самолета, раздалось электрическое жужжание, которое  за  несколько  секунд
переросло в чудовищный по силе рев, - Марии показалось, что она чувствует,
как поролоновые подушечки вдавливаются ей в уши. Затем ее плавно  качнуло,
и гаражи поплыли вниз и назад.
     Покачиваясь из стороны в сторону,  как  лодка,  "Харриер"  поднимался
вертикально вверх - Мария даже не знала, что самолеты  могут  так  летать.
Она подумала, что если закрыть глаза, будет не так страшно, но любопытство
оказалось сильнее страха, и меньше чем через минуту она снова их открыла.
     Первым, что она увидела, открыв глаза, было наезжающее прямо  на  нее
окно - оно было настолько близко, что Мария отчетливо  увидела  на  экране
работавшего в комнате телевизора танк,  который  поворачивал  пушку  в  ее
сторону. Танк на экране выстрелил,  и  в  ту  же  секунду  самолет  сильно
наклонился и поплыл прочь от стены.  Чуть  не  съехавшая  на  крыло  Мария
завизжала от страха, но самолет быстро выровнялся.
     - Держись за антенну! - крикнул Шварценеггер, высовываясь из кабины и
махая рукой.
     Мария  опустила  глаза.  Прямо   перед   ней   из   фюзеляжа   торчал
продолговатый металлический предмет с круглым утолщением на конце  -  было
непонятно, как она не заметила его раньше. Он походил на короткое и  узкое
вертикальное крыло и сразу вызвал у Марии нескромные ассоциации, хотя  его
размер был значительно больше, чем встречается в реальной жизни. От одного
взгляда  на  этот  мощный  выступ  страх  в  ее  душе  сменился  радостным
воодушевлением, которого ей так не  хватало  со  всеми  этими  утомленными
Мигелями, немытыми Ленями и пьяненькими Иванами.
     Тут все было совсем иначе: круглое утолщение на  конце  антенны  было
покрыто  маленькими  дырочками,  что  слегка  напоминало  душевой  кран  и
одновременно заставляло думать о неземных  формах  жизни  и  любви.  Мария
показала на него пальцем и вопросительно поглядела на  Шварценеггера.  Тот
кивнул, широко улыбнулся, и на его зубах засверкало солнце.
     Мария подумала, что то, что происходит с ней сейчас, - исполнение  ее
детской мечты. В каком-то фильме она  подолгу  просиживала  над  сказками,
разглядывая рисунки и воображая себя летящей в небе на спине  дракона  или
огромной птицы, - и теперь это  действительно  с  ней  происходило.  Может
быть, не совсем это, но, подумала она, кладя  ладонь  на  стальной  выступ
антенны, мечты всегда сбываются иначе, чем мы ожидаем.
     Самолет чуть накренился, и Мария заметила, что это произошло в  явной
связи с тем, что она прикоснулась  к  антенне.  Причем  движение  самолета
показалось ей каким-то удивительно одушевленным - словно бы  антенна  была
самой чувствительной его частью. Мария провела по стальному стержню  рукой
и сжала его верхнюю часть в кулаке. "Харриер"  нервно  качнул  крыльями  и
поднялся еще на несколько метров. Мария подумала, что самолет  ведет  себя
совсем как привязанный к кровати мужчина, который не может заключить ее  в
объятия и в состоянии только дергаться всем телом -  сходство  усиливалось
тем, что она сидела как раз за крыльями, которые походили на раскинутые  в
стороны ноги - невероятно мускулистые, но неспособные пошевелиться.
     Это было занятно, но все-таки слишком замысловато -  Мария  предпочла
бы, чтобы вместо этой огромной стальной птицы в пустом пространстве  между
гаражами нашлась самая обычная раскладушка. Но со Шварценеггером, подумала
она, и не могло быть иначе. Она поглядела на кабину - в ней мало что  было
видно, потому что на стекле отражалось солнце. Кажется, он сидел  в  своем
кресле и чуть водил головой из стороны в сторону в такт движениям ее руки.
     "А вот у этого робота в кино, -  подумала  Мария,  кладя  на  антенну
вторую руку, - который был сделан из металла и мог как угодно менять  свою
форму, какой у него, интересно, был? Наверно, какой угодно?"
     Самолет, между тем, поднимался все выше. Крыши домов остались  далеко
внизу, и перед Марией открылась величественная панорама Москвы.
     Повсюду блестели купола церквей, и город из-за этого казался огромной
косухой, густо усыпанной бессмысленными заклепками. Дыма над Москвой  было
гораздо меньше, чем Марии казалось, когда она шла по  набережной.  Кое-где
он действительно поднимался над домами, но не всегда было понятно, что это
- пожар, выбросы заводских труб или просто низкие облака.
     Несмотря на полное безобразие каждой из составных частей,  общий  вид
города был чрезвычайно красив, но источник этой красоты был  непонятен.  С
Россией всегда так, подумала Мария,  водя  руками  по  холодной  стали,  -
любуешься и плачешь, а присмотришься к тому, чем любуешься, так и  вырвать
может.
     Вдруг самолет дернулся под ней,  и  она  почувствовала,  что  верхняя
часть стержня как-то странно болтается в ее ладони. Она отдернула руки,  и
сразу же металлический  набалдашник  с  дырочками  отвалился  от  антенны,
ударился о фюзеляж и полетел вниз,  а  от  былой  мощи  осталась  короткая
трубка с резьбой на конце, из которой торчали два перекрученных оборванных
провода, синий и красный.
     Мария перевела взгляд на кабину. За  стеклом  был  виден  неподвижный
белобрысый затылок Шварценеггера. Сначала Мария подумала, что он ничего не
заметил. Потом ей пришло в голову,  что  он  в  обмороке.  Она  растерянно
поглядела по сторонам,  заметила,  что  нос  самолета  медленно  и  как-то
неуверенно поворачивается, и ее догадка мгновенно переросла в уверенность.
Почти не соображая, что она делает, она перевалилась с фюзеляжа на плоскую
площадку между крыльями (при этом обрубок  антенны  порвал  ей  куртку)  и
поползла к кабине.
     Фонарь был открыт. Лежа на крыле, Мария приподнялась и закричала:
     - Арни! Арни!
     Но ответа не было. Она опасливо встала на четвереньки и  увидела  его
затылок с дрожащей на ветру прядью.
     - Арни! - еще раз позвала она.
     Шварценеггер повернул к ней голову.
     - Слава Богу! - вырвалось у Марии.
     Шварценеггер снял очки.
     Его левый глаз был чуть сощурен и выражал очень ясную и  одновременно
неизмеримо сложную гамму чувств, среди которых были  смешанные  в  строгой
пропорции жизнелюбие, сила, здоровая любовь к детям,  моральная  поддержка
американского  автомобилестроения  в  его  нелегкой  схватке  с   Японией,
признание прав сексуальных меньшинств, легкая ирония по поводу феминизма и
спокойное осознание того, что демократия и иудео-христианские  ценности  в
конце концов обязательно победят все зло в этом мире.
     Но его правый глаз был совсем иным.  Это  даже  сложно  было  назвать
глазом. Из развороченной глазницы с  засохшими  потеками  крови  на  Марию
смотрела похожая на большое бельмо  круглая  стеклянная  линза  в  сложном
металлическом держателе, к которому из-под кожи  шли  тонкие  провода.  Из
самого центра этой линзы бил луч ослепительного  красного  света  -  Мария
заметила это, когда луч попал ей в глаза.
     Шварценеггер улыбнулся. При этом левая часть его  лица  выразила  то,
что и положено выражать лицу Арнольда Шварценеггера при  улыбке  -  что-то
неуловимо-лукавое и как бы  мальчишеское,  такое,  что  сразу  становилось
понятно: ничего плохого этот человек никогда не сделает, а  если  и  убьет
нескольких мудаков, то только после того, как камера несколько раз  и  под
разными углами убедительно зафиксирует их беспредельную низость. Но улыбка
затронула только левую часть  его  лица,  правая  же  осталась  совершенно
неизменной - холодной, внимательной и страшной.
     - Арнольд, - растерянно сказала Мария, поднимаясь на ноги, - Арнольд,
зачем ты? Перестань!
     Но Шварценеггер не  ответил.  А  в  следующий  момент  самолет  резко
накренился, и Мария покатилась вниз по его крылу. По дороге она  несколько
раз ударилась лицом о какие-то выступы, а потом из-под нее исчезла  всякая
опора. Она решила, что падает вниз и  зажмурила  глаза,  чтобы  не  видеть
летящих на нее деревьев и крыш. Но прошло несколько секунд,  и  ничего  не
случилось. Мария заметила, что двигатель по-прежнему ревет совсем рядом, и
приоткрыла глаза.
     Оказалось, что она висит под крылом - капюшон ее куртки зацепился  за
какой-то оперенный выступ, в котором она с трудом  узнала  ракету.  Ракета
своей расширяющейся головной частью немного напоминала антенну, с  которой
она имела дело несколько минут  назад,  -  увидев  это,  она  решила,  что
Шварценеггер попросту продолжает свои  любовные  игры.  Но  это  было  уже
слишком - у нее на лице наверняка было несколько синяков,  а  из  разбитых
губ в рот сочилась кровь.
     - Арнольд, - закричала  она,  отмахивая  руками,  чтобы  развернуться
лицом к кабине, - прекрати! Я так не хочу! Слышишь? Я так не хочу!
     Наконец ей удалось увидеть кабину и улыбающееся лицо Шварценеггера.
     - Я не хочу так, слышишь? Так, как ты хочешь, мне больно!
     - No? - переспросил он.
     - Нет! Нет!
     - O.K., - сказал Шварценеггер. - You are fired.
     В следующий момент его лицо рванулось  назад,  и  невообразимая  сила
понесла Марию прочь от самолета, который за несколько секунд превратился в
крохотную серебряную птицу, соединенную с ней длинным шлейфом дыма.  Мария
повернула лицо вперед и увидела  наплывающий  на  нее  шпиль  Останкинской
телебашни. Утолщение на ее средней части быстро росло в размерах, и за миг
до удара Мария ясно