вабата вздохнул.
     - Поймите, - терпеливо сказал он, - совершая этот ритуал, мы  как  бы
переносимся в эпоху Хэйан. Сейчас мы едем в  провинцию  Исэ,  и  вокруг  -
лето. Умоляю вас, перевяжите узду.
     Сердюк решил, что умнее будет не спорить. Покрутив руками над верхней
веткой, он затем поводил ими над нижней.
     - Совсем другое дело,  -  сказал  Кавабата.  -  А  теперь  полагается
сложить стихи о том, что вы видите вокруг.
     Он закрыл глаза, несколько секунд помолчал, а потом произнес  длинную
гортанную фразу, в которой Сердюк не уловил ни ритма, ни рифмы.
     - Это примерно о том, о чем мы говорили, - пояснил он. - О  том,  как
невидимые кони щиплют невидимую траву, и еще  о  том,  что  это  куда  как
реальней, чем этот асфальт,  которого,  по  сути,  нет.  Но  в  целом  все
построено на игре слов. Теперь ваша очередь.
     Сердюк почувствовал себя тягостно.
     - Не знаю даже, что сказать, - сказал он извиняющимся тоном. -  Я  не
пишу стихов и не люблю их. Да и к чему слова, когда на небе звезды?
     - О, - воскликнул Кавабата, - великолепно! Великолепно! Как вы правы!
Всего тридцать два слога, но стоят целой книги!
     Он отошел на шаг и дважды поклонился.
     - И как хорошо, что я первый прочел стихи! - сказал он. -  После  вас
ни за что не решился бы! А где вы научились слагать танка?
     - Так, - уклончиво сказал Сердюк.
     Кавабата  протянул  ему  бутылку.  Сердюк  сделал  несколько  больших
глотков и вернул ее японцу. Кавабата тоже  припал  к  горлышку  -  пил  он
мелкими глотками, отведя свободную руку за спину, - видимо,  в  этом  тоже
был какой-то сакральный смысл, но Сердюк на всякий случай  воздержался  от
вопросов. Пока Кавабата пил, он закурил  сигарету.  После  двух  или  трех
затяжек к нему вернулась уверенность в себе, и даже стало  немного  стыдно
перед собой за ту робость, в которую он только что впал.
     - И, кстати, насчет коня, - сказал он. - Я не  то  чтобы  высоко  его
привязал. Просто в последнее время я стал быстро уставать и делаю  привалы
дня на три каждый. Потому у него длинная узда. А то объест  всю  траву  за
первый день...
     Лицо Кавабаты изменилось. Еще раз поклонившись, он отошел в сторону и
принялся расстегивать на животе свою куртку.
     - Что вы собираетесь делать? - спросил Сердюк.
     - Мне очень стыдно, - сказал Кавабата. - Претерпев такой позор, я  не
могу жить дальше.
     Он сел на асфальт, развернул сверток, вытащил оттуда  меч  и  обнажил
лезвие, по которому скользнул лиловый зайчик от горевшего над их  головами
неонового фонаря. Сердюк, наконец, понял, что Кавабата собирается сделать,
и успел схватить его за руки.
     - Прошу вас, перестаньте, - сказал он с совершенно искренним испугом.
- Стоит ли придавать такое значение пустякам?
     - Сумеете ли вы простить меня? - с чувством спросил Кавабата, вставая
на ноги.
     - Я умоляю вас забыть это глупое недоразумение. И, кроме того, любовь
к животным - это благородное чувство. Стоит ли стыдиться его?
     Кавабата минуту подумал, и морщины на его лбу разгладились.
     - Вы правы, - сказал он. - Мною, действительно,  двигало  не  желание
показать, что я в чем-то разбираюсь лучше вас, а  сострадание  к  усталому
животному. Здесь и правда нет ничего постыдного -  если  мне  и  случилось
сказать глупость, я не потерял лица.
     Он спрятал меч обратно в ножны, покачнулся и снова припал к бутылке.
     - Если между  двумя  благородными  мужами  и  возникает  какое-нибудь
мелкое недоразумение, разве ж оно не рассыплется  в  прах,  если  оба  они
направят на него острия  своих  умов?  -  спросил  он,  передавая  бутылку
Сердюку.
     Сердюк допил остаток.
     - Конечно рассыплется, - сказал он. - Ясное дело.
     Кавабата поднял голову и мечтательно поглядел в небо.
     - К чему слова, когда на небе звезды? - продекламировал он. - Ах, как
хорошо. Вы знаете, мне очень хочется  отметить  этот  удивительный  момент
каким-нибудь жестом. Не отпустить ли нам наших коней? Пусть они пасутся на
этой прекрасной равнине, а по ночам уходят  в  горы.  Ведь  они  заслужили
свободу?
     - Вы очень сердечный человек, - сказал Сердюк.
     Нетвердо шагая, Кавабата подошел  к  дереву,  выхватил  меч  и  почти
невидимым движением рубанул по нижней ветке. Она  повалилась  на  асфальт.
Кавабата замахал руками  и  громко  закричал  что-то  нечленораздельное  -
Сердюк понял, что он  отгоняет  коней.  Потом  Кавабата  вернулся,  поднял
бутылку и разочарованно вылил  из  нее  на  асфальт  несколько  оставшихся
капель.
     - Становится холодно, - заметил Сердюк,  оглядываясь  по  сторонам  и
чувствуя инстинктом, что еще чуть-чуть, и из  сырого  московского  воздуха
соткется милицейский патруль. - Не вернуться ли нам в офис?
     - Конечно, - сказал Кавабата, - конечно. Там и пожрем.


     Обратная дорога не запомнилась Сердюку совершенно. Он пришел  в  себя
только в  той  самой  комнате,  откуда  началось  их  путешествие.  Они  с
Кавабатой сидели на полу и ели лапшу из глубоких чашек. Несмотря на то что
новая бутылка уже была наполовину пуста, Сердюк  заметил,  что  совершенно
трезв и находится в приподнятом расположении духа. Видимо, у Кавабаты тоже
было хорошее настроение, потому что он негромко напевал и помахивал в такт
палочками для еды, отчего тонкие вермишельные змейки  разлетались  во  все
стороны по комнате. Некоторые из них падали на Сердюка, но обидным это  не
казалось.
     Доев, Кавабата отодвинул чашку и повернулся к Сердюку.
     - А вот скажите, - заговорил он, - чего  хочет  человек,  вернувшийся
домой из опасного путешествия, после того как утолит жажду и голод?
     - Не знаю, - сказал Сердюк. - У нас обычно телевизор включают.
     - Не-е-е,  -  сказал  Кавабата.  -  Мы  в  Японии  производим  лучшие
телевизоры в мире, но это не мешает нам осознавать, что  телевизор  -  это
просто маленькое прозрачное окошко в трубе духовного мусоропровода.  Я  не
имел в виду тех несчастных, которые всю жизнь  загипнотизированно  смотрят
на бесконечный поток помоев, ощущая себя живыми только тогда, когда узнают
банку от знакомых консервов. Речь  идет  о  тех  людях,  которые  достойны
упоминания в нашей беседе.
     Сердюк пожал плечами.
     - Ничего в голову не приходит, - сказал он.
     Кавабата сузил глаза, подвинулся к Сердюку, улыбнулся  и  на  секунду
действительно стал похож на хитрого японца.
     - А помните, совсем недавно, когда мы отпустили коней,  переправились
через реку Тэндзин и побрели  к  воротам  Расемон,  вы  говорили  о  тепле
другого тела, лежащего рядом? Разве это не то, к чему устремлялась  в  тот
миг ваша душа?
     Сердюк вздрогнул.
     "Голубой, - подумал он. - Как я только сразу не понял?"
     Кавабата пододвинулся еще ближе.
     - Ведь это одно из тех немногих естественных чувств, которые  до  сих
пор может испытать  человек.  И  потом,  мы  же  согласились,  что  России
необходим алхимический брак с Востоком, разве не так? А?
     - Необходим, - внутренне поджимаясь, сказал Сердюк.  -  Конечно.  Как
раз вчера про это думал.
     -  Хорошо,  -  сказал  Кавабата.  -  Но  ведь   не   бывает   ничего,
происходящего с народами и странами, что не повторялось бы в форме символа
в жизни каждого из людей,  живущих  в  этих  странах  и  составляющих  эти
народы. Россия - это ведь и есть вы. Так что если ваши слова  искренни,  а
иного я, разумеется, допустить не могу, то давайте  совершим  этот  ритуал
немедленно. Подкрепим, так  сказать,  наши  слова  и  мысли  символическим
слиянием начал...
     Кавабата наклонился и подмигнул.
     - Кроме того, нам ведь придется  работать  вместе,  а  ничто  так  не
сближает мужчин, как...
     Он еще раз подмигнул и улыбнулся.  Сердюк  механически  осклабился  в
ответ и отметил, что во рту у Кавабаты не хватает  одного  зуба.  Впрочем,
гораздо более существенным казалось другое: во-первых, Сердюк вспомнил  об
угрозе СПИДа, а, во-вторых, подумал, что на нем  не  очень  свежее  белье.
Кавабата встал, подошел к шкафу, порылся в нем и  кинул  Сердюку  какую-то
тряпку. Это  была  синяя  шапочка,  точно  такая  же,  как  на  головах  у
нарисованных на стаканчиках для сакэ мужчин. Надев вторую шапочку себе  на
голову, Кавабата жестом пригласил Сердюка сделать то же самое и хлопнул  в
ладоши.
     Тотчас одна из панелей в стене отъехала в сторону, и  Сердюк  услышал
звуки довольно дикой музыки.  За  панелью,  в  небольшой  комнате,  скорее
похожей на чулан, стояли четыре или пять девушек  в  длинных  разноцветных
кимоно, с музыкальными инструментами  в  руках.  В  первый  момент  Сердюк
подумал, что на них не кимоно, а скорее какие-то длинные  плохо  скроенные
халаты, перемотанные в талии  полотенцами  и  подвернутые  таким  образом,
чтобы походить на кимоно, - но потом решил, что такие халаты, в  сущности,
и есть кимоно. Покачивая головами из стороны в сторону и улыбаясь, девушки
играли - у одной была балалайка, еще одна постукивала  расписными  ложками
из Палеха, а у двух других в руках были маленькие пластмассовые  гармошки,
издававшие пронзительный жуткий звук - что  было  совершенно  естественно,
потому что такие гармошки выпускают вовсе не с той  целью,  чтобы  на  них
кто-то играл, а исключительно для того, чтобы рождать ощущение счастья  на
детских утренниках.
     Улыбались девушки немного замученно, и слой румян на  их  щеках  был,
пожалуй, слишком толстым. В их чертах тоже не было ничего японского -  это
были обычные русские лица, не особенно даже красивые. Одна из девушек была
похожа на бывшую сокурсницу Сердюка по имени Маша.
     - Женщина, Семен, - задумчиво сказал Кавабата, - вовсе не создана нам
на погибель. В тот дивный миг, когда она обволакивает нас своим телом,  мы
как бы переносимся в ту счастливую страну, откуда пришли сюда и куда уйдем
после смерти. Я люблю женщин и не стыжусь в этом признаться. И каждый раз,
когда я сливаюсь с одной из них, я как бы...
     Не договорив, он опять хлопнул в ладоши,  и  девушки,  приплясывая  и
глядя в пустоту перед собой, пошли сомкнутым строем прямо на Сердюка.


     - Шестая линия,  пятая  линия,  четвертая  линия,  и  вот  наши  кони
поворачивают влево, и выплывает из тумана вожделенный  дворец  Судзаку,  -
говорил Кавабата, застегивая штаны и внимательно глядя на Сердюка.
     Сердюк поднял голову с подстилки. Кажется, на несколько минут он впал
в сон - Кавабата явно продолжал какой-то рассказ, начала  которого  Сердюк
не помнил. Он поглядел на себя - на нем  была  только  старая  застиранная
майка с олимпийской символикой; остальные части его одежды были разбросаны
вокруг. Девушки, растрепанные, полуголые и бесстрастные, суетились  вокруг
кипящего в углу электрочайника. Сердюк принялся быстро одеваться.
     - Дальше, у левого крыла дворца, - продолжал Кавабата,  -  мы  делаем
поворот вправо, и  вот  нам  навстречу  уже  несутся  ворота,  Одаривающие
светом... И здесь все  зависит  от  того,  какой  именно  поэтический  лад
созвучен в это мгновение вашей душе больше  всего.  Если  ваша  внутренняя
нота проста и радостна, вы  скачете  прямо.  Если  мысли  ваши  далеки  от
бренного, то вы поворачиваете влево, и перед вами - ворота Вечного  покоя.
И, наконец, если вы юны и сумасбродны и душа ваша жаждет  наслаждений,  вы
сворачиваете вправо и проезжаете сквозь ворота Долгой радости.
     Ежась  под  пристальным  взглядом  Кавабаты,  Сердюк  натянул  штаны,
рубашку и пиджак, принялся было заворачивать вокруг шеи галстук, но  потом
запутался в его узлах, плюнул и спрятал его в карман.
     - Но потом, - продолжал Кавабата,  торжественно  поднимая  палец  (он
казался настолько поглощенным своей речью, что Сердюк понял  -  стесняться
или торопиться нет причины), - потом, через какие бы ворота вы ни  въехали
в императорский дворец, вы оказываетесь в одном и  том  же  дворе!  Только
вдумайтесь, какое это откровение  для  человека,  привыкшего  читать  язык
уподоблений! Ведь каким бы путем ни шло ваше сердце, какой бы  маршрут  ни
наметила ваша душа, вы всегда возвращаетесь к  одному!  Помните,  как  это
сказано: все вещи возвращаются к одному, а к чему возвращается одно? А?
     Сердюк поднял глаза от пола.
     - Так куда возвращается одно? - переспросил  Кавабата,  и  его  глаза
сделались двумя щелочками.
     - Сюда, сюда, - устало ответил Сердюк.
     - О, - сказал Кавабата, - как всегда, глубоко и точно. И  вот  именно
для тех редких всадников, которые поднялись до понимания  этой  истины,  в
первом дворе императорского дворца и растут померанец в паре с... С чем бы
в паре вы посадили померанец?
     Сердюк вздохнул. Из японских растений он знал только одно.
     - Как это... Сакура, - сказал он. - Сакура в цвету.
     Кавабата шагнул  назад  и  Бог  знает  в  какой  раз  за  этот  вечер
поклонился. Кажется, на его глазах опять блеснули слезы.
     - Да-да, - сказал Кавабата. - Именно так. Померанец и вишня в  первом
дворе, а дальше, у покоев Летящих ароматов - глициния, у покоев  Застывших
цветов - слива, у покоев Отраженного света - груша. О, как мне стыдно, что
я подвергал вас этому унизительному допросу! Но поверьте, вина тут не моя.
Таковы...
     Он оглянулся на девушек, сидящих вокруг чайника, и два раза хлопнул в
ладоши. Подхватив чайник и  свои  разбросанные  по  полу  тряпки,  девушки
быстро  исчезли  в  чулане,  откуда   появились;   перегородка   за   ними
задвинулась, и, кроме, может  быть,  нескольких  белых  капель  на  факсе,
ничего уже не напоминало  о  том  костре  страсти,  что  пылал  в  комнате
несколько минут назад.
     - Таковы правила нашей фирмы, - закончил Кавабата. - Я  уже  говорил,
что, произнося слово "фирма", я даю не совсем  точный  перевод.  На  самом
деле правильнее было бы говорить - клан. Но этот термин,  если  употребить
его сразу, способен вызвать подозрения и страх. Поэтому мы и  предпочитаем
сначала выяснить, что за человек перед нами, а  потом  уже  углубляемся  в
детали. И хоть в вашем случае ответ был ясен мне с  того  самого  момента,
когда вы прочли это волшебное стихотворение...
     Кавабата замер, прикрыл глаза  и  несколько  секунд  шевелил  губами.
Сердюк догадался, что тот повторяет фразу про звезды на небе,  которой  он
сам уже толком не помнил.
     - Замечательные слова. Да, так вот, с того самого момента мне все уже
стало окончательно ясно. Но  существуют  правила,  строгие  правила,  и  я
обязан был задать вам положенные вопросы.  Теперь  я  должен  сказать  вам
следующее, - продолжал Кавабата. - Поскольку  я  уже  упомянул,  что  наша
фирма - на самом деле скорее клан, наши сотрудники - скорее не сотрудники,
а члены клана. И обязательства, которые они берут на себя, тоже отличаются
от обычных обязательств, которые берет на себя наемный работник.  Попросту
сказать, мы принимаем вас в члены нашего клана, одного из самых древних  в
Японии. Вакантная должность,  которую  вы  займете,  называется  "помощник
менеджера по делам северных варваров". Разумеется,  такое  название  может
показаться вам обидным, но такова традиция, которой больше лет, чем городу
Москве. Кстати, красивый город, особенно летом. Это должность  самурая,  и
ее не может занимать простолюдин. Поэтому, если вы готовы выполнять ее,  я
произведу вас в самураи.
     - А в чем заключается эта работа?
     - О, ничего сложного, - сказал Кавабата. -  Бумаги,  клиенты.  Внешне
все, как в  других  фирмах,  за  исключением  того,  что  ваше  внутреннее
отношение к происходящему должно соответствовать гармонии космоса.
     - А сколько платят? - спросил Сердюк.
     - Вы будете получать двести пятьдесят  коку  риса  в  год,  -  сказал
Кавабата, и на секунду зажмурился, что-то считая. - В ваших  долларах  это
что-то вроде сорока тысяч.
     - Долларами?
     - Как пожелаете, - сказал Кавабата, пожав плечами.
     - Согласен, - сказал Сердюк.
     - Другого я и не ждал. Теперь скажите мне -  готовы  ли  вы  признать
себя самураем клана Тайра?
     - Еще бы.
     - Готовы ли вы связать с нашим кланом свою жизнь и смерть?
     "Ну и ритуалы у них, - подумал Сердюк. - Когда ж  они  время  находят
телевизоры делать?"
     - Готов, - сказал он.
     - Готовы ли вы  будете,  как  настоящий  мужчина,  бросить  эфемерный
цветок этой жизни в пустоту за краем обрыва, если  к  этому  вас  призовет
ваше гири? - спросил Кавабата и кивнул на гравюру.
     Сердюк еще раз посмотрел на нее.
     - Готов, - сказал он. - Конечно. Цветок с обрыва - запросто.
     - Клянетесь?
     - Клянусь.
     - Превосходно, - сказал  Кавабата,  -  превосходно.  Теперь  осталась
только одна маленькая формальность, и все. Нужно получить подтверждение из
Японии. Но это займет всего несколько минут.
     Он сел за факс, нашарил в стопке бумаг чистый лист,  а  потом  в  его
руке откуда-то появилась кисточка.
     Сердюк переменил позу. От долгого сидения  на  полу  у  него  затекли
ноги, и он  подумал,  что  надо  будет  выяснить  у  Кавабаты,  нельзя  ли
приносить с собой на работу маленький-маленький табурет. Потом он поглядел
вокруг в поисках остатков сакэ,  но  бутылка,  в  которой  еще  оставалась
немного,  куда-то  исчезла.  Кавабата  возился  над   листом,   и   Сердюк
поостерегся спрашивать - никакой уверенности, что он при этом  не  нарушит
ритуала, у него не было. Ему вспомнилась только что  данная  им  цветистая
клятва. "Господи, - подумал он, - сколько же всяких клятв я давал в жизни!
За дело коммунистической партии бороться обещал? Раз пять, наверно, если с
самого детства посчитать. Жениться на Маше обещал? Обещал. А вчера,  после
Чистых прудов, когда с этими идиотами пили, тоже ведь обещал, что потом на
мои деньги еще одну возьмем. А сейчас вон до чего дошло. Цветок с обрыва".
     Кавабата между тем закончил водить кисточкой по листу, подул на  него
и  показал  Сердюку.  На  листе  черной  тушью  была  нарисована   большая
хризантема.
     - Что это? - спросил Сердюк.
     - О, - сказала Кавабата. - Это хризантема. Понимаете ли,  когда  наша
семья пополняется новым членом, это такая радость для всего  клана  Тайра,
что неуместно доверять ее  значкам  на  бумаге.  В  таких  случаях,  чтобы
послать сообщение руководству, мы обычно рисуем  на  бумаге  цветок.  Это,
кроме того, тот самый  цветок,  о  котором  мы  говорили  только  что.  Он
символизирует вашу жизнь, принадлежащую теперь клану Тайра, и одновременно
как  бы  удостоверяет  ваше  окончательное   осознание   ее   быстротечной
эфемерности...
     - Понял, - сказал Сердюк.
     Кавабата еще раз подул на лист, затем  вложил  его  в  щель  факса  и
принялся набирать какой-то чрезвычайно длинный номер.
     Получилось у него только с третьего раза. Факс зажужжал, в  его  углу
замигала зеленая лампочка, и лист медленно уполз в черную щель.
     Кавабата сосредоточенно смотрел на аппарат, не шевелясь  и  не  меняя
позы. Прошло несколько томительно долгих  минут,  а  потом  факс  зажужжал
снова, и откуда-то из под его черного дна полез другой лист бумаги. Сердюк
сразу понял, что это ответ.
     Дождавшись, пока лист вылезет на всю длину, Кавабата выдернул его  из
машины, глянул на него и медленно перевел глаза на Сердюка.
     - Поздравляю, - сказал он, - искренне  вас  поздравляю!  Ответ  самый
благоприятный.
     Он протянул лист Сердюку. Сердюк взял его  в  руку  и  увидел  другой
рисунок - на этот раз это была  длинная  полусогнутая  палка  с  какими-то
узорами и торчащими возле одного края выступами.
     - Что это? - спросил он.
     - Это меч, - торжественно сказал Кавабата,  -  символ  вашего  нового
статуса в жизни. А поскольку никаких сомнений в таком исходе переговоров у
меня не было, позвольте вручить вам ваше, так сказать, удостоверение.
     С этими словами Кавабата протянул Сердюку  тот  самый  короткий  меч,
который он купил в жестяном павильоне.
     То ли из-за  пристального  и  немигающего  взгляда  Кавабаты,  то  ли
вследствие  какой-то