тков прикончив бутылку, Сердюк аккуратно кинул
ее в кусты за гранитным бордюром. Туда двинулась интеллигентная  старушка,
до этого делавшая вид, что  читает  газету.  Сердюк  откинулся  на  спинку
лавки.
     Опьянение по своей природе безлико и  космополитично.  В  наступившем
через несколько минут кайфе не присутствовало ничего из того, что  обещала
и подразумевала этикетка с кипарисами, античными арками и яркими  звездами
в темно-синем небе. Никак не ощущалось, что портвейн левобережный, и  даже
мелькнула в голове догадка,  что  будь  этот  портвейн  правобережным  или
вообще каким-нибудь молдавским, окружающий мир претерпел бы  те  же  самые
изменения.
     А изменения с миром произошли, и довольно явственные  -  он  перестал
казаться враждебным, и шедшие мимо люди постепенно превратились из адептов
мирового зла в его жертв, даже не догадывающихся о том,  что  они  жертвы.
Еще через минуту что-то случилось с самим мировым злом - оно то ли куда-то
пропало, то ли просто  перестало  быть  существенным.  Опьянение  достигло
своего блаженного зенита, на несколько минут замерло  в  высшей  точке,  а
потом обычный груз пьяных мыслей поволок Сердюка назад в реальность.
     Мимо Сердюка прошло трое школьников, и  долетели  ломающиеся  голоса,
энергично повторяющие слово "базар". Их уменьшающиеся  спины  двигались  в
сторону припаркованного  у  тротуара  японского  джипа-амфибии  с  большой
лебедкой на носу. Прямо над джипом, на  другой  стороне  Тверской,  торчал
знак "Мак-Дональдса", похожий на желтый зубец невидимой крепостной  стены.
Сердюк подумал, что вс„ вместе - спины уходящих школьников, джип и  желтая
"М" на красном фоне - чем-то напоминает картину Дейнеки "Будущие летчики".
Было  даже  понятно,  чем  именно  -  определенностью  дальнейшей   судьбы
персонажей, которая была вполне ясна в обоих  случаях.  Будущие  налетчики
уже нырнули в подземный переход, а Сердюк все размышлял на эту  тему:  ему
вспомнился американский фильм  "Убить  Голландца"  со  снятым  в  нынешней
Москве  Нью-Йорком  тридцатых  годов  -  в  фильме  на  стене   одной   из
гангстерских квартир висела репродукция "Будущих летчиков", что  придавало
фильму темную и страшноватую многозначность.
     Впрочем, о политике Сердюк размышлял  совсем  недолго,  и  скоро  его
мысли вернулись к прочитанному в метро отрывку.
     "Японцы, - подумал Сердюк, - великий народ!  Только  подумать  -  две
атомных бомбы на них кинули, острова отняли, а вот выжили ведь... И почему
у нас только на Америку смотрят? На фиг нам она вообще нужна, эта Америка?
Надо за Японией идти - мы же соседи. Бог велел. И им тоже с  нами  дружить
надо - вместе эту Америку и дожмем...  И  атомную  бомбу  им  вспомним,  и
Беловежскую пущу..."
     Каким-то неуловимым, но непротиворечивым образом эти мысли  перетекли
в решение взять еще одну. Некоторое время Сердюк  размышлял,  что  купить.
Портвейна больше не хотелось. После игривого левобережного адажио уместным
казалось  долгое  спокойное  анданте  -  хотелось   чего-то   простого   и
безбрежного, как океан из "Клуба путешествий" или пшеничное поле с  акции,
на которую Сердюк обменял свой ваучер. Несколько минут подумав,  он  решил
взять голландского  спирта,  и  только  по  дороге  к  ларьку  понял,  что
остановил на нем свой выбор из-за вспомнившегося фильма.
     Но это, конечно, было неважно. Вернувшись на ту же лавку,  он  открыл
бутылку,  налил  половину  пластмассового  стаканчика,   выпил   и,   ловя
обожженным ртом воздух, разорвал газету, в которую был завернут  купленный
на закуску гамбургер. На глаза ему попалась  странная  эмблема  -  красный
цветок с несимметричными лепестками, вписанный в овал. Под  эмблемой  было
объявление:
     "Московское отделение японской фирмы "Тайра инкорпорейтед" производит
набор сотрудников на  конкурсной  основе.  Необходимо  знание  английского
языка и навыки работы с компьютером".
     Сердюк покрутил головой. На секунду ему показалось, что рядом с  этим
объявлением напечатано другое, украшенное похожим знаком.  Он  внимательно
осмотрел газетный лист и понял, в чем дело. Действительно, овалов было два
- рядом с окруженным линией цветком  было  кольцо  лука,  торчащий  из-под
хлебной корки край посеревшей мертвой плоти со  следами  ножа  и  кровавый
потек  кетчупа.  Сердюк  с  удовлетворением  отметил,  что  разные  пласты
реальности уже начали смешиваться, аккуратно выдрал объявление из  газеты,
слизнул с него каплю кетчупа, сложил вдвое и спрятал в карман.
     Дальше все было как обычно.


     Проснулся  Сердюк  от  тошноты  и  серого  утреннего  света.  Главным
раздражителем был, конечно, свет - как всегда, казалось, что  к  нему  для
дезинфекции подмешана хлорка. Оглядевшись, Сердюк понял, что  находится  у
себя дома, а вчера вечером, по всей видимости, были гости (кто именно,  он
не помнил). С трудом встав с пола, он  снял  заляпанные  грязью  куртку  и
шапку, вышел в коридор и повесил их на крючок. После этого  ему  пришла  в
голову мысль, что в холодильнике может оказаться пиво -  несколько  раз  в
жизни такое действительно случалось. Но когда до  холодильника  оставалось
всего несколько метров, на стене зазвонил телефон. Сердюк  снял  трубку  и
попытался сказать "алло", но  даже  попытка  заговорить  была  связанна  с
такими страданиями, что вместо этого  он  простонал  в  нее  что-то  вроде
"ох-е-е-е".
     - Охае дзеймас, - бодро повторила трубка. - Господин Сердюк?
     - Да, - сказал Сердюк.
     - Здравствуйте. Меня зовут Ода Нобунага, и я имел беседу с вами вчера
вечером. Точнее, сегодня ночью. Вы  были  так  любезны,  что  нанесли  мне
звонок.
     - Да, - сказал Сердюк, свободной рукой хватаясь за голову.
     - Я обсудил ваше предложение с господином  Есицунэ  Кавабатой,  и  он
готов принять вас сегодня с целью интервью в три часа дня.
     Голос  в  трубке  был  незнакомым.  Сразу  сделалось  ясно,  что  это
иностранец, - хотя акцента не чувствовалось совершенно,  собеседник  делал
паузы, словно перебирая весь свой лексикон в поисках подходящего слова.
     - Весьма благодарен, - сказал Сердюк. - А какое предложение?
     - Которое вы вчера сделали. Или сегодня, если точно.
     - А-а! - сказал Сердюк, - а-а-а!
     - Запишите адрес, - сказал Ода Нобунага.
     - Сейчас, - сказал Сердюк, - секунду. Ручку возьму.
     - А почему у вас блокнота с ручкой возле  телефона  нет?  -  с  явным
раздражением в голосе спросил Нобунага. - Деловому человеку надо иметь.
     - Записываю.
     - Метро "Нагорная", выход направо, сразу будет  железный  забор.  Там
будет дом. Вход во дворе. Точный адрес - Пятихлебный переулок,  дом  пять.
Там будет это... Табличка.
     - Спасибо.
     - У меня все. Как говорится, саенара, -  сказал  Нобунага  и  повесил
трубку.
     Пива в холодильнике не оказалось.


     Поднявшись со станции "Нагорная"  на  поверхность  земли  задолго  до
назначенного срока, Сердюк  сразу  же  увидел  обитый  облупленной  жестью
забор, но не поверил, что  это  тот  самый,  о  котором  говорил  господин
Нобунага, - слишком уж этот забор был неказист и грязен.  Некоторое  время
он ходил по окрестностям и останавливал редких  прохожих,  спрашивая,  где
Пятихлебный переулок. Никто, похоже, этого не знал, а может,  не  говорил:
попадались Сердюку  в  основном  медленно  плетущиеся  куда-то  старухи  в
темном.
     Места  вокруг  были  дикие,  похожие  на  заросшие  бурьяном  остатки
разбомбленного в далеком прошлом индустриального района. Из травы  кое-где
торчало ржавое железо, было много простора и неба, а на горизонте  чернела
полоса  леса.  Но  несмотря  на  эти  банальные  черты,  район  был  очень
необычный. Стоило посмотреть на запад, туда, где зеленел  забор,  и  перед
глазами открывалась обычная городская панорама. Но  стоило  посмотреть  на
восток, и в поле зрения попадало только огромное голое поле,  над  которым
торчало несколько похожих на виселицы фонарей - словно Сердюк попал  прямо
на секретную границу между постиндустриальной Россией и изначальной Русью.
     Район был не из тех, где серьезные иностранные конторы открывают свои
офисы, и Сердюк решил, что это совсем  маленькая  фирмочка,  где  работает
несколько не приспособленных к жизни японцев  (почему-то  ему  вспомнились
крестьяне из "Семи самураев"). Стало  ясно,  почему  они  проявили  к  его
пьяному звонку такой интерес, и Сердюк даже  ощутил  прилив  сочувствия  и
теплоты к этим недалеким людям, не сумевшим, как и он, удобно устроиться в
жизни - и уж, конечно, мучившие его всю дорогу мысли о том, что надо  было
все-таки побриться, пропали.
     Под описание господина Тайра  "там  будет  дом"  подходило  несколько
десятков зданий в поле видимости. Сердюк почему-то решил,  что  ему  нужна
серая  восьмиэтажка  со  стеклянным  гастрономом  на   первом   этаже.   И
действительно, походив минуты  три  по  ее  двору,  он  заметил  на  стене
латунный квадратик с надписью "ТОРГОВЫЙ  ДОМ  ТАЙРА"  и  крошечную  кнопку
звонка, с первого взгляда незаметную среди неровностей стены.  Примерно  в
метре от  таблички  на  огромных  петлях  висела  грубая  железная  дверь,
крашенная зеленой краской. Сердюк растеряно поглядел  по  сторонам.  Кроме
этой двери, табличка  могла  относиться  разве  что  к  чугунному  люку  в
асфальте. Дождавшись, когда  часы  покажут  без  двух  минут  три,  Сердюк
позвонил.
     Дверь открылась сразу же. За ней стоял неизбежный амбал в  камуфляже,
с черной резиновой палкой в руках. Сердюк кивнул  ему,  открыл  было  рот,
чтобы объяснить причину своего визита, да так и замер с открытым ртом.
     За дверью был небольшой вестибюль, в котором стояли стол с  телефоном
и стул, а на стене этого вестибюля  было  огромное  панно  с  изображением
уходящего в бесконечность коридора. Вглядевшись в это панно  как  следует,
Сердюк понял, что это никакое не панно, а настоящий коридор,  начинающийся
за стеклянной дверью. Коридор был очень странным - с  висящими  на  стенах
фонарями, сквозь  тонкую  рисовую  бумагу  которых  просвечивали  дрожащие
огоньки, и полом, посыпанным толстым слоем желтого песка, поверх которого,
одна к одной, лежали узкие циновки из расщепленного бамбука, соединяясь  в
нечто  вроде  ковровой  дорожки.  На  фонарях  ярко-красной  краской   был
нарисован тот же знак, что и на объявлении в газете, - цветок  с  четырьмя
ромбическими лепестками (боковые были длинней), заключенными в  овал.  Вел
коридор не в  бесконечность,  как  показалось  сначала,  а  просто  плавно
(Сердюк первый раз видел такую планировку в московском  доме)  поворачивал
вправо, и его конец оставался невидимым.
     - Чего надо? - нарушил тишину охранник.
     - У меня встреча с господином  Кавабатой,  -  придя  в  себя,  сказал
Сердюк, - в три часа.
     - А. Ну так заходите скорее. А то они не любят, когда  дверь  открыта
подолгу.
     Сердюк шагнул внутрь, и охранник, закрыв дверь, повернул  похожую  на
вентиль рукоять массивного замка.
     - Разувайтесь, пожалуйста, - сказал он. - Вон гэта.
     - Что? - не понял Сердюк.
     - Гэта. Ну, тапки ихние. Внутри только в них ходят. Порядок такой.
     Сердюк увидел на полу несколько пар деревянной обуви,  на  вид  очень
громоздкой и  неудобной,  -  это  было  что-то  вроде  высокой  колодки  с
раздваивающейся веревочной лямкой, причем одеть такую колодку  можно  было
только на босую ногу, потому что лямка вдевалась между большим  и  средним
пальцами ноги. У него мелькнула мысль, что охранник шутит, но он заметил в
углу несколько пар черных лаковых туфель, из которых торчали носки. Сев на
невысокую лавку, он принялся разуваться. Когда процедура  была  закончена,
он поднялся и отметил, что гэта сделали его сантиметров на десять выше.
     - Теперь можно? - спросил он.
     - Можно. Берите фонарь и вперед по коридору. Комната номер три.
     - Зачем фонарь? - удивился Сердюк.
     - Принято так, - сказал охранник, снимая со стены один из  фонарей  и
протягивая его Сердюку. - Вы ведь галстук тоже не от холода носите.
     Сердюк, после многолетнего перерыва повязавший  этим  утром  галстук,
нашел этот аргумент достаточно убедительным. К тому же ему очень  хотелось
заглянуть внутрь фонаря, чтобы выяснить, настоящий там огонек или нет.
     - Комната  номер  три,  -  повторил  охранник,  -  только  цифры  там
японские. Это где три черточки одна над другой. Ну, знаете - как триграмма
"небо".
     - А, - сказал Сердюк, - понял.
     - И ни в коем случае не стучите.  Просто  дайте  понять,  что  вы  за
дверью, - кашляните там или скажите что-нибудь. И ждите, что вам скажут.
     По-журавлиному высоко поднимая ноги и держа фонарь в вытянутой  руке,
Сердюк пошел вперед. Идти было очень неудобно, циновки негодующе  скрипели
под ногами, и Сердюк даже покраснел, представив себе,  как  охранник  тихо
смеется,  глядя  ему  вслед.  За  плавным  поворотом  оказалась  небольшая
полутемная зала с черными балками под потолком. Сначала Сердюк  не  увидел
вокруг никаких дверей, а потом понял, что высокие стенные  панели  и  есть
двери, которые сдвигаются вбок. На одной  из  этих  панелей  висел  листок
бумаги. Сердюк  поднес  к  нему  фонарь,  увидел  три  нарисованные  тушью
черточки и понял, что это и есть комната номер три.
     Из-за  двери  доносилась  тихая  музыка.  Играл  незнакомый  струнный
инструмент -  тембр  звуков  был  необычным,  а  мелодия,  построенная  на
странных и, как отчего-то  показалось  Сердюку,  древних  созвучиях,  была
печальной и протяжной. Сердюк кашлянул. Никакого  ответа  из-за  стены  не
последовало. Он кашлянул еще раз, громче, и подумал, что если ему придется
кашлять еще раз, то его, скорее всего, вырвет.
     - Войдите, - сказал голос из-за двери.
     Сердюк двинул перегородку влево, и увидел комнату,  пол  которой  был
застелен простыми темными циновками. В углу комнаты, поджав под себя ноги,
сидел на россыпи разноцветных подушечек босой человек в темном костюме. Он
играл на странном  инструменте,  похожем  на  длинную  лютню  с  небольшим
резонатором, и на появление Сердюка не отреагировал никак. Его лицо трудно
было назвать монголоидным - скорее в его чертах было что-то  южное  (мысли
Сердюка даже проехались по вполне конкретному маршруту  -  он  вспомнил  о
своей прошлогодней поездке  в  Ростов-на-Дону).  На  полу  комнаты  стояли
одноконфорочная электрическая  плитка  с  объемистой  кастрюлей  и  черный
обтекаемый факс, провода от которого уходили в дыру в стене. Сердюк  вошел
в комнату, поставил фонарь на пол и закрыл за собой дверь.
     Человек  в  костюме  последний  раз  тронул  струну,   поднял   вверх
воспаленные глаза, провожая навсегда уходящую из мира  ноту,  и  аккуратно
положил свой инструмент на пол.  Его  движения  были  медленными  и  очень
бережными, словно он боялся оскорбить неловким или резким  жестом  кого-то
присутствующего в комнате, но  невидимого  Сердюку.  Вынув  из  нагрудного
кармана пиджака платок, он смахнул с глаз слезы и  повернулся  к  Сердюку.
Некоторое время они смотрели друг на друга.
     - Здравствуйте. Моя фамилия Сердюк.
     - Кавабата, - сказал человек.
     Он вскочил на ноги, быстро подошел к Сердюку и взял его за руку.  Его
ладонь была холодной и сухой.
     - Прошу вас, - сказал  он  и  буквально  потащил  Сердюка  к  россыпи
подушек. - Садитесь. Прошу вас, садитесь.
     Сердюк сел.
     - Я... - начал было он, но Кавабата перебил:
     - Ничего не хочу слышать. У нас в Японии есть традиция, очень древняя
традиция, которая до сих пор жива, - если к вам в  дом  входит  человек  с
фонарем в руках, а на ногах у него гэта, это значит, что на улице  ночь  и
непогода, и первое, что вы должны  сделать,  это  налить  ему  подогретого
сакэ.
     С этими словами Кавабата  выдернул  из  кастрюли  толстую  бутылку  с
коротким горлышком. Она была закрыта герметичной  пробкой,  а  к  горлышку
была привязана длинная нить, за которую Кавабата ее  и  достал.  Откуда-то
появились два маленьких фарфоровых стаканчика с неприличными  рисунками  -
на них красавицы с неестественно высокими бровями  замысловато  отдавались
серьезного вида мужчинам в маленьких синих шапочках. Кавабата наполнил  их
до краев.
     - Прошу, - сказал он и протянул Сердюку один из стаканчиков.
     Сердюк опрокинул содержимое в рот. Жидкость больше  всего  напоминала
водку, разбавленную рисовым  отваром.  Кроме  того,  она  была  горячей  -
возможно, по этой причине Сердюка вырвало прямо на циновки сразу же  после
того, как он ее проглотил. Охватившие его стыд и отвращение  к  себе  были
такими, что он просто взял и закрыл глаза.
     - О, - вежливо сказал Кавабата, - на улице,  должно  быть,  настоящая
буря.
     Он хлопнул в ладоши.
     Сердюк приоткрыл глаза. В комнате появилось две девушки, одетые очень
похоже на женщин, изображенных на стаканах. Больше того, у них были  такие
же высокие брови - приглядевшись, Сердюк понял, что они  нарисованы  тушью
на лбу. Словом, сходство было таким полным, что мысли Сердюка  не  приняли
вольного оборота только из-за пережитого несколько  секунд  назад  позора.
Девушки быстро свернули испачканные циновки, постелили на их место  свежие
и исчезли за дверью - но не за той,  через  которую  вошел  Сердюк,  а  за
другой; оказалось, что еще одна стенная панель сдвигается в сторону.
     - Прошу, - сказал Кавабата.
     Сердюк поднял взгляд. Японец протягивал  ему  новый  стаканчик  сакэ.
Сердюк жалко улыбнулся и пожал плечами.
     - На этот раз, - сказал Кавабата, - все будет хорошо.
     Сердюк выпил. Действительно, на этот  раз  все  вышло  иначе  -  сакэ
плавно проскользнуло внутрь и исцеляющим теплом растеклось по телу.
     - Понимаете, в чем дело, - сказал он, - я...
     - Сперва еще одну, - сказал Кавабата.
     На полу звякнул факс, и из него полез густо покрытый иероглифами лист
бумаги. Кавабата дождался, когда бумага остановится, вырвал лист из машины
и погрузился в его изучение, совершенно забыв про Сердюка.
     Сердюк огляделся по сторонам. Стены комнаты были  обшиты  одинаковыми
деревянными панелями, и теперь, когда сакэ  сняло  последствия  вчерашнего
приступа ностальгии, каждая  из  них  стала  казаться  дверью,  ведущей  в
неизвестное. Впрочем, одна из панелей, на которой висела  гравюра,  дверью
явно не была.
     Как и вс„ в офисе господина  Кавабаты,  гравюра  была  странной.  Она
представляла собой огромный лист бумаги, в центре которого постепенно  как
бы сгущалась картинка, состоящая из небрежно намеченных, но точных  линий.
Она изображала нагого мужчину (его фигура была сильно  стилизована,  но  о
том,   что   это   мужчина,   можно   было   догадаться   по   реалистично
воспроизведенному половому  органу),  стоящего  на  краю  обрыва.  На  шее
мужчины висело несколько тяжелых разнокалиберных гирь,  в  руках  было  по
мечу; его глаза были завязаны белой тряпкой, а под ногами начинался крутой
обрыв. Было еще несколько мелких деталей - садящееся в туман солнце, птицы
в  небе  и  крыша  далекой  пагоды,  но,  несмотря  на  эти  романтические
отступления, главным, что оставалось в душе от взгляда  на  гравюру,  была
безысходность.
     - Это наш национальный художник Акэти Мицухидэ, - сказал Кавабата,  -
тот самый, что отравился недавно рыбой фугу. Как  бы  вы  определили  тему
этой гравюры?
     Глаза  Сердюка  скользнули  по  изображенному  на  рисунке  человеку,
поднявшись от оголенного члена к висящим на груди гирям.
     - Ну да, конечно, - сказал он неожиданно для себя. - Он  и  гири.  То
есть "он" и "гири".
     Кавабата хлопнул в ладоши и рассмеялся.
     - Еще сакэ, - сказал он.
     - Вы знаете, - ответил Сердюк, - я  бы  с  удовольствием,  но,  может
быть, сначала все-таки интервью? Я быстро пьянею.
     - Интервью уже закончилось, - сказал Кавабата, наливая в  стаканчики.
- Видите ли, в чем дело, - наша фирма существует очень давно,  так  давно,
что, если я скажу вам, вы,