Я слабо понимал смысл его слов -  если  допустить,  что  он  был.  Но
кое-что все же застревало в моем сознании. Укол действовал все сильнее - я
уже   ничего   не   видел   вокруг,   мое   тело   практически    потеряло
чувствительность, а душа погрузилась в тяжелое и тупое безразличие.  Самым
неприятным в нем было то, что оно словно бы овладело не мной,  а  каким-то
другим человеком, в которого меня превратил  впрыснутый  мне  препарат.  А
этого другого человека, как я с ужасом ощутил, и в самом деле  можно  было
вылечить.
     - Конечно можно, -  подтвердил  Тимур  Тимурович.  -  И  вылечим,  не
сомневайтесь. Вообще, гоните от себя само это понятие - "сумасшедший дом".
Воспринимайте это просто как интересное  приключение.  Тем  более  что  вы
литератор. Я тут порой такое слышу, что прямо тянет записать. Вот  сейчас,
например. В вашей палате будет крайне интересное событие - групповой сеанс
с Марией. Вы ведь помните, о ком я говорю?
     Я отрицательно покачал головой.
     - Ну конечно, конечно,  -  сказал  он.  -  Все  равно  случай  весьма
интересный.   Я   бы   сказал,   просто-таки   шекспировская   психодрама.
Столкновение  таких  разных  на  первый  взгляд  объектов  сознания,   как
мексиканская мыльная опера, голливудский блокбастер и  неокрепшая  русская
демократия. Знаете эти мексиканские телесериалы "Просто  Мария"?  Тоже  не
помните? Понятно. Короче, считает себя героиней, этой самой  Марией.  Было
бы самым банальным случаем, если бы не  подсознательное  отождествление  с
Россией плюс комплекс Агамемнона с анальной динамикой.  Короче,  прямо  по
моему профилю - раздвоение ложной личности.
     О Боже, подумал я, какие длинные у них коридоры.
     - Вы, конечно, будете не в состоянии принять  полноценное  участие  в
сеансе, - продолжал голос Тимура Тимуровича, - так что можете спать. Но не
забывайте, что в скором времени вам предстоит стать рассказчиком самому.
     Кажется, мы въехали в  какую-то  комнату  -  заскрипела  дверь,  и  я
услышал  обрывок  смолкшего  разговора.  Тимур  Тимурович  поздоровался  с
темнотой, и ему ответило несколько голосов. Меня тем  временем  переложили
на невидимую кровать, подоткнули под мою голову подушку и накинули  сверху
одеяло. Некоторое время я прислушивался к долетавшим до меня фразам (Тимур
Тимурович объяснял каким-то людям, почему меня так долго не было), а потом
полностью отключился от  происходящего,  потому  что  меня  посетила  одна
чрезвычайно знаменательная галлюцинация личного характера.
     Не знаю, сколько времени я провел наедине с совестью,  -  в  какой-то
момент мое внимание привлек монотонный голос Тимура Тимуровича.
     - Внимательно глядите на этот шарик, Мария. Вы  совершенно  спокойны.
Если вы ощущаете во рту сухость, это объясняется действием введенного  вам
препарата и скоро пройдет. Вы слышите меня?
     - Да, - ответил  голос,  который  показался  мне  больше  похожим  на
высокий мужской, чем на низкий женский.
     - Кто вы?
     - Мария, - ответил голос.
     - Как ваша фамилия?
     - Просто Мария.
     - Сколько вам лет?
     - Дают восемнадцать, - ответил голос.
     - Вы знаете, где вы находитесь?
     - Знаю. В больнице.
     - А почему вы здесь оказались?
     - От удара, почему же еще. Непонятно, как я вообще в живых  осталась.
Я и подумать не могла, что он такой человек.
     - Обо что же вы ударились?
     - Об Останкинскую телебашню.
     - Вот как. А как это произошло?
     - Долго рассказывать.
     - Ничего, - сказал Тимур Тимурович ласково, - мы не спешим никуда. Вы
расскажите, а мы послушаем. С чего все началось?
     - Началось с того, что я пошла погулять по набережной.
     - А где вы были до этого?
     - До этого я нигде не была.
     - Хорошо, продолжайте.
     - Ну чего. Иду я, значит, иду - а вокруг дым какой-то. И  чем  дальше
иду, тем его больше...
     Я вдруг заметил, что чем дальше я вслушиваюсь в  долетающие  до  меня
слова, тем тяжелее доходит до меня их смысл. Было такое ощущение, что этот
смысл привязан к ним на веревках, и эти веревки становятся все  длиннее  и
длиннее. Я не успевал за разговором, но это  было  не  важно,  потому  что
одновременно я стал видеть некое подобие  зыбкой  картинки  -  набережную,
затянутую клубами дыма и идущую по ней  женщину  с  широкими  мускулистыми
плечами, больше похожую на переодетого мужика. Я знал, что ее зовут Мария,
и мог одновременно видеть ее и смотреть на мир  ее  глазами.  В  следующую
минуту я понял, что каким-то образом воспринимаю все ее мысли  и  чувства:
думала она о том, что, как ни крути, прогулка не  получается,  потому  что
солнечное утро, в самом начале которого она появилась в  страдающем  мире,
сменилось черт знает чем. И произошло это так  плавно,  что  она  даже  не
заметила, как это случилось.
     Сначала в воздухе запахло гарью, и  Мария  решила,  что  где-то  жгут
опавшие листья. Потом к этому запаху примешалась вонь  горелой  резины,  а
дальше на нее стали  наплывать  волны  похожего  на  туман  дыма,  который
становился гуще  и  гуще,  пока  не  скрыл  вокруг  все,  кроме  чугунного
ограждения набережной и нескольких метров окружающего пространства.
     Вскоре  Марии  стало  казаться,  что  она  идет  по   длинному   залу
художественной галереи, - сегменты  окружающего  мира,  которые  время  от
времени появлялись из окутавшей мир мглы, своей  затасканной  обыденностью
очень походили на объекты актуального искусства.  Ей  навстречу  выплывали
таблички с надписью "обмен валюты", изрезанные перочинными ножами скамейки
и огромное количество пустых банок, свидетельствовавших о том,  что  новое
поколение в своей массе выбирает все-таки пиво.
     Из дыма выныривали и опять ныряли в него какие-то беспокойные люди  с
автоматами в руках. Они делали вид, что не замечают Марию, и  она  платила
им тем же. И без них было достаточно  тех,  кто  помнил  и  думал  о  ней.
Сколько их было - миллионы? Десятки миллионов? Мария  точно  не  знала  их
числа, но была уверена, что если бы все сердца,  в  которых  ее  прописала
судьба, ударили бы в унисон, то  их  слившийся  шум  оказался  бы  гораздо
громче, чем оглушительные взрывы за рекой.
     Мария оглянулась и сощурила свои лучистые глаза,  пытаясь  понять,  в
чем дело.
     Где-то неподалеку - где именно, видно не было из-за дыма -  время  от
времени раздавался грохот,  и  вслед  за  каждым  его  раскатом  доносился
собачий лай и шум множества голосов, как бывает на  стадионе  после  гола.
Мария не знала, что думать по этому поводу, - может быть, за рекой снимали
кино, может быть, новые русские  разбирались,  кто  из  них  самый  новый.
Поскорей бы уж поделили все, подумала она со вздохом,  а  то  сколько  еще
молодых красивых ребят упадет на асфальт и зальет его кровью из  пробитого
сердца.
     Мария стала думать о том, как облегчить невыносимое бремя этой  жизни
всем тем, кто Бог знает  зачем  корчится  сейчас  в  черных  клубах  дыма,
закрывших  небо  и  солнце.  Ей  в  голову   приходили   ясные,   светлые,
незамысловатые образы - вот она,  в  простом  платье,  входит  в  скромную
квартиру, прибранную для такого случая хозяевами. А вот и сами  хозяева  -
сидят за столом возле самовара и влюбленно смотрят на нее,  и  она  знает,
что ничего не нужно говорить,  нужно  просто  сидеть  напротив  и  ласково
глядеть на них, по возможности не обращая внимания на стрекочущую  камеру.
Или так: больничная палата, перебинтованные  люди,  лежащие  на  неудобных
койках, и ее изображение, висящее на стене в таком месте, чтобы видно было
всем - с коек смотрят на нее и на время забывают о своих бедах и болях...
     Все  это  было  прекрасно,  но  она  смутно   понимала,   что   этого
недостаточно - нет, в этом мире нужна была сила, суровая  и  непреклонная,
способная, если надо, противостоять злу. Но где взять эту  силу?  И  какой
она должна быть? Мария не знала ответа на эти вопросы, но чувствовала, что
именно для этого она  и  идет  сейчас  по  набережной  в  этом  источающем
страдание городе.
     Порыв ветра на секунду разогнал окруживший ее дым, и  на  Марию  упал
солнечный луч. Она заслонилась от него ладонью и вдруг поняла, где  искать
ответ - конечно же, он был в тех  бесчисленных  сердцах  и  умах,  которые
призвали ее сюда и заставили воплотиться на этой  дымной  набережной.  Все
они как бы сливались в один океан сознания, через миллионы  глаз  глядящий
на телеэкран, и весь этот океан был открыт ее взору. Она  оглядела  его  и
сначала не увидела ничего, что могло  бы  помочь.  Нет,  конечно,  в  этом
океане сознания была представлена всепобеждающая  сила,  и  в  большинстве
случаев - примерно одинаково,  так  что  складывался  некий  общий  образ:
молодой человек с небольшой  головой  и  широкими  плечами,  в  двубортном
малиновом пиджаке, стоящий, широко расставив ноги, у длинного приземистого
автомобиля. Этот автомобиль был очень  смутным  и  как  бы  размазанным  в
воздухе, потому что все те, чьи души видела  Мария,  представляли  на  его
месте разные модели. То же касалось и лица молодого человека  -  оно  было
очень приблизительным, только прическа,  чуть  кудрявый  каштановый  ежик,
получилась  немного  четче.  Зато  пиджак  прорисовался   с   чрезвычайной
отчетливостью, и можно было бы даже, чуть напрягшись, прочесть надписи  на
золотых пуговицах. Но Мария не стала этого делать. Дело  ведь  было  не  в
том, что написано на пуговицах, а  в  том,  как  эту  всепобеждающую  силу
соединить с ее кроткой любовью.
     Мария остановилась и оперлась на одну из гранитных тумб,  разделявших
чугунные решетки ограды. Нужно было снова искать ответ в  доверившихся  ей
умах и душах, но  в  этот  раз  -  Мария  знала  это  совершенно  точно  -
усредненные мысли не годились. Надо было...
     "Должна же там быть хоть одна умная баба", - подумала она.
     И эта умная баба почти сразу нашлась. Мария не знала, как  ее  зовут,
кто она и даже как она выглядит, - мелькнули  только  на  секунду  высокие
книжные шкафы, заваленный бумагами стол с пишущей машинкой и  висящая  над
ним фотография человека с чудовищными вьющимися усами и мрачным взглядом -
все это было дрожащим, искривленным и черно-белым, словно Мария видела это
изнутри совсем старого телевизора с экраном не  больше  сигаретной  пачки,
который к тому же  стоял  не  в  центре  комнаты,  а  где-то  в  углу.  Но
зрительные образы исчезли слишком быстро, чтобы  Мария  успела  задуматься
над увиденным, а потом на смену им пришли мысли.
     Мария не поняла почти  ничего  из  того  вихря  понятий,  который  ей
открылся; к тому же этот вихрь был  каким-то  затхлым  и  мрачным,  словно
волна пыли, которая поднимается, когда из чулана  выпадает  старая  ширма.
Мария заключила,  что  имеет  дело  с  сильно  замусоренным  и  не  вполне
нормальным сознанием, и, когда все кончилось, испытала большое облегчение.
Улов, оставшийся в розовой пустоте ее души, состоял из не до  конца  ясных
слов. Слова были такие: "прекрасная дама" (здесь было понятно, о ком  идет
речь), "незнакомка" (тоже),  потом  мерцало  слово  "Жених"  (почему-то  с
большой буквы), потом  слово  "Гость"  (тоже  с  большой),  дальше  висело
непонятное словосочетание "алхимический брак", а за ним  -  что-то  совсем
темное: "отдых напрасен, стучу в ворота". На этом мысли кончались -  после
них еще раз  мелькнула  фотография  человека  с  исступленным  взглядом  и
длинными висячими усами, больше похожими на  растущую  прямо  из-под  носа
бороду.
     Она растеряно огляделась по сторонам. По-прежнему вокруг был  главным
образом дым. Мария подумала,  что,  может  быть,  где-то  рядом  находятся
ворота, в которые надо постучать, и  сделала  несколько  робких  шагов  во
мглу. Чернота сразу же обступила ее со всех сторон, ей  стало  страшно,  и
она выскочила назад на набережную, где все-таки было немного света.
     "Да и если постучать, - подумала она, - разве ж кто откроет?"
     Сзади раздалось урчание  автомобильного  мотора.  Мария  прижалась  к
ограждению набережной и с опаской стала ожидать,  что  появится  из  дыма.
Прошло несколько секунд, и  мимо  нее  медленно  проплыла  длинная  черная
машина, "Чайка", украшенная разноцветными лентами,  -  это  был,  как  она
поняла, свадебный экипаж.  Машина  была  забита  сосредоточенно  молчащими
людьми; из ее окон  торчало  несколько  автоматных  стволов,  а  на  крыше
блестели два желтых кольца, побольше и поменьше.
     Мария проводила "Чайку" взглядом и хлопнула себя ладошкой по лбу.  Ну
конечно, поняла она. Да. Именно так. Два соединенных кольца, Жених, Гость,
Спонсор.  Алхимический  брак  -  правда,  непонятно,  что  это   такое   -
алхимический, но, в случае чего, адвокат у  нее  хороший.  Мария  покачала
головой и улыбнулась. Как она  могла  столько  времени  не  видеть  самого
простого, самого главного? И о чем она вообще думала?
     Она  огляделась,  примерно  сориентировалась  по  сторонам  света   и
протянула руки на запад (каким-то образом было ясно,  что  Жених  появится
оттуда).
     - Приди! - молитвенно прошептала  она  и  сразу  почувствовала  некое
новое присутствие, появившееся в мире.
     Теперь осталось только дождаться  встречи.  Она  побежала  вперед,  с
радостью чувствуя, как расстояние между ней и Женихом сокращается,  -  он,
как она уже знала, шел ей навстречу по этой же  самой  набережной,  но,  в
отличие от нее, не спешил, потому что спешить было не в его характере.
     Чудом  перескочив  через  неожиданно  появившийся  из  дыма  открытый
канализационный люк, Мария замедлила шаг и  стала  лихорадочно  шарить  по
карманам. Ей в голову пришло, что у нее  с  собой  нет  ни  зеркальца,  ни
косметички. На миг ее охватило отчаяние - она даже  стала  вспоминать,  не
было ли на  пути  какой-нибудь  лужи,  где  можно  было  бы  увидеть  свое
отражение. Но отчаяние рассеялось так же быстро, как  появилось,  -  Мария
вспомнила, что может предстать перед Женихом такой, какой пожелает.
     Она некоторое  время  размышляла.  Пусть  он  увидит  совсем  молодую
девушку, решила она, с двумя рыжими косичками, веснушчатым лицом и... и...
Нужна была какая-нибудь милая  деталь,  какая-нибудь  наивная  черточка  -
сережки? Бейсбольная кепка? Оставалось совсем мало времени, и в  последний
момент Мария  украсила  себя  ярко-розовыми  наушниками,  которые  как  бы
продолжали горящий на ее щеках румянец. После этого она  подняла  глаза  и
стала смотреть вперед.
     Впереди, в рваных лоскутах дыма,  мелькнуло  что-то  металлическое  и
сразу скрылось. Потом появилось чуть ближе и опять скрылось во мгле. Вдруг
порыв ветра отогнал дым в сторону,  и  Мария  увидела  высокую  сверкающую
фигуру, медленно идущую ей навстречу. Одновременно она заметила - или  это
показалось ей, - что с каждым шагом этой фигуры  земля  чуть  содрогается.
Металлический   человек   был   намного   выше   ее    ростом,    и    его
бесстрастно-красивое лицо не  выражало  абсолютно  никаких  чувств.  Марии
стало страшно, и она попятилась назад - она помнила, что где-то у  нее  за
спиной  остался  открытый  люк,  но   не   могла   оторвать   взгляда   от
металлического торса, надвигавшегося на нее, как нос огромного ледокола на
льдину.
     В тот момент, когда она уже готова была  закричать,  с  металлическим
человеком произошла удивительная трансформация. Сначала на его  сверкающих
ляжках появились полосатые трусы очень домашнего вида, потом белая  майка,
затем его тело приобрело нормальный цвет  загорелой  человеческой  кожи  и
сразу же вслед за этим облеклось в канареечные брюки, рубашку с  полосатым
галстуком  и  дивной  красоты  малиновый  двубортный  пиджак  с   золотыми
пуговицами. Только тут Мария успокоилась. Но малиновый пиджак  радовал  ее
глаза совсем недолго - он  скрылся  под  возникшим  сверху  длинным  серым
плащом. На ногах  Гостя  появились  черные  туфли,  а  на  лице  -  черные
зеркальные очки. Волосы застыли в рыжеватом ежике,  и  Мария  с  радостным
замиранием сердца узнала в Женихе Арнольда Шварценеггера - да это, как она
сразу же поняла, и не мог быть никто другой.
     Он стоял  перед  ней  и  молча  глядел  на  нее  квадратными  черными
стеклами; на его губах играла еле  заметная  улыбка.  Мария  увидела  свое
отражение в его очках и поправила наушники.
     - О дева Мария, - тихо сказал Шварценеггер.
     Он говорил без выражения, гулким, но приятным голосом.
     -  Нет,  милый,  -  сказала  Мария,  загадочно  улыбаясь  и  поднимая
сложенные руки к груди, - просто Мария.
     - Просто Мария, - повторил Шварценеггер.
     - Да, - сказала Мария. - А ты Арнольд?
     - Sure, - сказал Шварценеггер.
     Мария открыла рот, чтобы что-то сказать,  но  вдруг  выяснилось,  что
сказать ей совершенно нечего. Шварценеггер все так же молча смотрел на нее
и улыбался. Мария потупилась и покраснела, и тогда Шварценеггер  ласковым,
но непреодолимо сильным движением развернул ее  и  повел  рядом  с  собой.
Мария   подняла   на   него   глаза   и   улыбнулась   своей    знаменитой
глуповато-загадочной улыбкой. Шварценеггер положил ей руку на плечо. Мария
чуть просела под ее тяжестью, и  тут  же  из  памяти  выплыла  неожиданная
картина - Ленин, несущий бревно  на  субботнике.  На  картине  над  плечом
Ленина был виден только край бревна, и Мария подумала, что, может быть, на
самом деле это было не бревно, а рука некоего могущественного существа, на
которое Ленин мог только коситься с беззащитной улыбкой, как сейчас она на
Шварценеггера.  В  следующий  момент  Мария  поняла,  что   думает   нечто
совершенно неуместное, и вымела все это прочь из головы.
     Шварценеггер повернул к ней лицо.
     - У тебя очи, - монотонно сказал он, - как с полотна Айвазовского.
     Мария от  неожиданности  вздрогнула.  Таких  слов  она  не  ждала,  и
Шварценеггер, видимо, понял это сразу. А дальше произошло нечто странное -
или, может быть, не произошло на самом деле, а только почудилось Марии: по
темным очкам  Шварценеггера  изнутри  замелькали  какие-то  чуть  заметные
красные буквы, как это бывает на бегущей  строке,  и  одновременно  что-то
тихо заверещало в его голове, словно там включился компьютерный хард-диск.
Мария испуганно отшатнулась, но тут же вспомнила, что Шварценеггер, так же
как и она, -  существо  условное  и  соткан  из  тысяч  русских  сознаний,
думающих в эту секунду о нем, а мысли по его поводу  у  людей  могли  быть
самыми разными.
     Шварценеггер поднял перед собой свободную руку и пошевелил в  воздухе
пальцами, подыскивая подходящие слова.
     - Нет, - сказал он наконец, - у тебя не глаза, а жемчужины!
     Мария прильнула к нему и доверчиво посмотрела на  него  снизу  вверх.
Шварценеггер втянул подбородок в шею,  словно  для  того  чтобы  Мария  не
заглянула ему под очки.
     - Тут много дыма, - сказал он, - зачем мы идем по этой набережной?
     - Не знаю, - ответила Мария.
     Шварценеггер развернулся и повел ее прочь  от  решетки  прямо  сквозь
дым. Через несколько шагов Марии стало страшно, потому что дым стал  таким
плотным, что видно уже не было ничего, даже  Шварценеггера,  -  разглядеть
можно было только ту часть его руки, которая обнимала ее плечо.
     - Откуда столько дыма? - спросила Мария. -  Ведь  вроде  и  не  горит
ничего.
     - Си-Эн-Эн, - ответил Шварценеггер.
     - Что, они что-то жгут?
     - Нет, - сказал Шварценеггер. - Показывают.
     Ага,  поняла  Мария,  наверно,  все  те,  кто  думает   про   нее   и
Шварценеггера, смотрят сейчас Си-Эн-Эн,  а  Си-Эн-Эн  показывает  какой-то
дым. Но как уже долго, однако.
     - Ничего, - сказал невидимый Шварценеггер. - Скоро кончится.
     Но дым никак не кончался, а  они  уходили  все  дальше  и  дальше  от
набережной. Марии вдруг пришло в голову, что вместо Шварценеггера рядом  с
ней уже несколько минут может идти кто-то другой - ну  хотя  бы  тот,  кто
обнимал Ленина на субботнике, - и эта  мысль  так  ее  напугала