химической  реакции   в   перенасыщенном   алкоголем
организме, Сердюк вдруг осознал всю важность и торжественность момента. Он
хотел было встать на колени,  но  вовремя  вспомнил,  что  так  делали  не
японцы, а средневековые европейские рыцари, да и то,  если  вдуматься,  не
они сами, а изображавшие их в каком-то невыносимо советском фильме  актеры
с Одесской киностудии. Поэтому он просто протянул руки вперед и  осторожно
взял в них холодный инструмент смерти. На ножнах был рисунок, которого  он
не заметил раньше. Это были  три  летящих  журавля  -  золотая  проволока,
вдавленная в черный лак ножен, образовывала легкий и стремительный  контур
необычайной красоты.
     - В этих ножнах - ваша душа, -  сказал  Кавабата,  по-прежнему  глядя
Сердюку прямо в глаза.
     - Какой красивый рисунок, - сказал Сердюк. - Даже, знаете, песню одну
вспомнил, про журавлей. Как там было-то... И в их  строю  есть  промежуток
малый - быть может, это место для меня...
     - Да-да, - подхватил Кавабата.  -  А  и  нужен  ли  человеку  больший
промежуток? Господи Шакьямуне, весь этот мир со всеми его проблемами легко
поместится между двумя журавлями, что там - он затеряется между перьями на
крыле любого из них... Как поэтичен этот вечер! Не выпить ли нам  еще?  За
то место в журавлином строю, которое вы наконец обрели?
     От слов Кавабаты на Сердюка повеяло чем-то мрачным, но он  не  придал
этому значения, подумав, что Кавабата вряд ли знает о том, что песня эта -
о душах убитых солдат.
     - С удовольствием, - сказал Сердюк, - только чуть позже. Я...
     Вдруг раздался громкий стук в дверь.  Обернувшись,  Кавабата  крикнул
что-то по-японски, панель  отъехала  в  сторону,  и  из  проема  выглянуло
мужское лицо, тоже южного типа. Лицо что-то  сказало,  и  Кавабата  кивнул
головой.
     - Мне придется оставить вас на несколько минут, - сказал он  Сердюку.
-  Кажется,  приходят  важные  вести.  Если   желаете,   полистайте   пока
какой-нибудь из этих альбомов, - он кивнул на полку, - или просто побудьте
сами с собой.
     Сердюк кивнул. Кавабата быстро вышел  и  задвинул  за  собой  панель.
Сердюк  подошел  к  стеллажам  и  поглядел  на  длинный  ряд  разноцветных
корешков, а потом отошел в угол и сел на  циновку,  прислонясь  головой  к
стене. Никакого интереса ко всем этим гравюрам у него не осталось.
     В здании было тихо. Было слышно, как где-то наверху  долбят  стену  -
верно, там ставили железную  дверь.  За  раздвижной  панелью  еле  слышным
шепотом матерились друг на друга девушки - они были совсем рядом, но почти
ничего из их ругани нельзя было разобрать, и заглушенные звуки  нескольких
голосов, накладываясь друг  на  друга,  сливались  в  тихий  успокаивающий
шелест, словно за стеной был сад и  шумели  на  ветру  листья  зацветающих
вишен.


     Проснулся Сердюк от тихого мычания. Сколько он спал, было неясно, но,
судя по всему, прошло порядочно времени - Кавабата, который сидел в центре
комнаты, успел переодеться и побриться. Теперь на нем была белая рубаха, а
волосы, еще недавно всклокоченные, были аккуратно  зачесаны  назад.  Он  и
издавал разбудившее Сердюка мычание - это была  какая-то  унылая  мелодия,
больше похожая на долгий стон. В руках Кавабаты был длинный  меч,  который
он протирал белой  тряпочкой.  Сердюк  заметил,  что  рубаха  Кавабаты  не
застегнута, и под ней видны безволосая грудь и живот.
     Заметив, что Сердюк проснулся, Кавабата повернул к нему лицо и широко
улыбнулся.
     - Как спалось? - спросил он.
     - Да я не то чтобы спал, - сказал Сердюк, - я так...
     - Вздремнули, - сказал Кавабата, -  понятно.  Все  мы  в  этой  жизни
дремлем. А просыпаемся лишь с ее концом. Вот помните,  когда  мы  назад  в
офис шли, через ручей переправлялись?
     - Да, - сказал Сердюк, - это из трубы речка выходит.
     - Труба не труба, неважно. Так вот помните пузыри на этом ручье?
     - Помню. Большие пузыри были.
     - Поистине, - сказал Кавабата, поднимая  лезвие  на  уровень  глаз  и
внимательно в него вглядываясь, - поистине мир  этот  подобен  пузырям  на
воде. Не так ли?
     Сердюк подумал, что Кавабата прав, и  ему  очень  захотелось  сказать
японцу что-нибудь такое, чтобы тот понял, до  какой  степени  его  чувства
поняты и разделены.
     - Какое там, - сказал он, приподнимаясь на  локте.  -  Он  подобен...
сейчас... Он подобен фотографии этих  пузырей,  завалившейся  за  комод  и
съеденной крысами.
     Кавабата еще раз улыбнулся.
     - Вы настоящий поэт, - сказал он. - Тут у меня нет никаких сомнений.
     - Причем, - воодушевленно продолжал Сердюк, - вполне  может  статься,
что крысы съели ее до того, как она была проявлена.
     - Прекрасно, - сказал Кавабата, - прекрасно. Но это  поэзия  слов,  а
есть поэзия поступка. Надеюсь, что ваше последнее стихотворение  без  слов
окажется под стать тем стихам, которыми вы радуете меня  весь  сегодняшний
день.
     - О чем это вы? - спросил Сердюк.
     Кавабата аккуратно положил меч на циновки.
     - Жизнь переменчива, - задумчиво сказал он. -  Рано  утром  никто  не
может сказать, что ждет его вечером.
     - Что-нибудь произошло?
     - О да. Вы ведь знаете, что бизнес подобен войне. Так  вот,  у  клана
Тайра есть враг, могущественный враг. Это Минамото.
     - Минамото? - холодея, спросил Сердюк. - И что?
     - Сегодня пришла весть, что в результате коварного  предательства  на
токийской фондовой бирже "Минамото груп" скупила контрольный  пакет  акций
"Тайра инкорпорейтед". Тут замешан один  английский  банк  и  сингапурская
мафия, но это не важно. Мы разбиты. А враг торжествует.
     Сердюк некоторое время молчал, соображая, что это значит.  Ясно  было
только одно - это не значило ничего хорошего.
     - Но мы с вами, - сказал Кавабата, - мы, два самурая клана  Тайра,  -
мы ведь не допустим, чтобы переменчивые тени, которые отбрасывают все  эти
ничтожные пузыри бытия, омрачили наш дух?
     - Н-нет, - сказал Сердюк.
     Кавабата свирепо захохотал, и его глаза сверкнули.
     - Нет, - сказал он, - Минамото не увидят нашего  унижения  и  позора.
Уходить из жизни надо так, как исчезают за облаком белые журавли. И  пусть
ни одного мелкого чувства не останется в эту  прекрасную  минуту  в  наших
сердцах.
     Он порывисто развернулся на полу вместе с циновкой, на которой сидел,
и поклонился Сердюку.
     - Прошу вас об одолжении, - сказал он. - Когда я вспорю  себе  живот,
отрубите мне голову!
     - Что?
     - Голову, голову отрубите. У нас это называют  последней  услугой.  И
самурай, которого об этом  просят,  не  может  отказать,  не  покрыв  себя
позором.
     - Но я никогда... В смысле раньше...
     - Да это просто. Раз, и все. Ш-шш-шу!
     Кавабата быстро махнул руками.
     - Но я боюсь, что у меня не выйдет, - сказал Сердюк. - У меня  совсем
нет опыта в этой области.
     Кавабата задумался. Вдруг лицо его помрачнело, словно  в  голову  ему
пришла какая-то крайне тяжелая мысль. Он хлопнул ладонью по татами.
     - Хорошо, что я скоро ухожу из жизни, - сказал он, поднимая виноватый
взгляд на Сердюка. - До чего же я все-таки невежествен и груб!
     Он закрыл  лицо  ладонями  и  принялся  раскачиваться  из  стороны  в
сторону.
     Сердюк тихо  встал,  на  цыпочках  подошел  к  перегородке,  неслышно
сдвинул ее в сторону и вышел в  коридор.  Бетон  неприятно  холодил  босые
ноги, и Сердюк вдруг с ужасом понял, что, пока они с Кавабатой бродили  по
каким-то подозрительным темным переулкам в поисках  сакэ,  его  ботинки  с
носками стояли в коридоре возле входа, там же, где он оставил их  днем.  А
что было у него на ногах, он не мог вспомнить совершенно; точно так же  он
не мог вспомнить ни того, как они с Кавабатой вышли на улицу, ни того, как
вернулись.
     "Мотать, мотать отсюда немедленно, - подумал он, заворачивая за угол.
- Главное смотаться, а уже потом думать будем".
     Навстречу Сердюку с табуретки поднялся охранник.
     - Куда идем-то в такое время? - зевая, спросил  он.  -  Полчетвертого
утра.
     - Да вот, засиделись, - сказал Сердюк. - Собеседование.
     - Ну ладно, - сказал охранник. - Пропуск.
     - Какой пропуск?
     - На выход.
     - Так вы ж меня без всякого пропуска впустили.
     - Правильно, - сказал охранник, - а чтоб выйти, пропуск нужен.
     Горящая на столе  лампа  бросала  тусклый  луч  на  ботинки  Сердюка,
стоящие у стены. В метре от них была дверь, а за дверью - свобода.  Сердюк
сделал к ботинкам маленький  шаг.  Потом  еще  один.  Охранник  равнодушно
поглядел на его босые ноги.
     - Да и потом, - сказал он, поигрывая резиновой палкой, - у  нас  ведь
режим. Сигнализация. До восьми дверь заперта. А открыть - так сразу  менты
приедут. Базар, протоколы. Так  что  открыть  не  могу.  Только  в  случае
пожара. Или наводнения.
     - Так ведь мир этот, - заискивающе сказал Сердюк, -  подобен  пузырям
на воде.
     Охранник усмехнулся и качнул головой.
     - Что ж, - сказал он. - Понимаем, где работаем. Но ты и  меня  пойми.
Вот представь, что вместе с  этими  пузырями  по  воде  еще  и  инструкция
плывет. И пока она в одном из пузырей отражается - в одиннадцать запираем,
в восемь отпираем. И все.
     Сердюк почувствовал в голосе  охранника  какую-то  нерешительность  и
попробовал надавить еще чуть-чуть в том же направлении.
     - Господин Кавабата будет очень удивлен вашим  поведением,  -  сказал
он. - Казалось бы - охрана в серьезной фирме, а такие  простые  вещи  надо
объяснять. Ведь ясно, что если вокруг мираж...
     - Мираж, мираж, - сказал охранник задумчиво и  посмотрел  в  какую-то
точку, явно находящуюся далеко за стеной.  -  Знаем.  Не  первый  день  на
посту. Инструктаж у нас каждую неделю. Но я же не говорю,  что  эта  дверь
реальна. Сказать, что я про нее думаю?
     - Ну скажи.
     - Я так считаю, что  никакой  субстанциональной  двери  нет,  а  есть
совокупность пустотных по природе элементов восприятия.
     - Именно! - обрадовано сказал Сердюк и сделал еще один шажок к  своим
ботинкам.
     - Но раньше восьми я эту совокупность не отопру, - сказал охранник  и
стукнул себя по ладони резиновой палкой.
     - Почему? - спросил Сердюк.
     Охранник пожал плечами.
     - Для тебя карма, - сказал он, - для меня дхарма,  а  на  самом  деле
один хрен. Пустота. Да и ее на самом деле нету.
     - Н-да, - сказал Сердюк. - Серьезный у вас инструктаж.
     - А ты что думал. Японская служба безопасности проводит.
     - И что же мне делать? - спросил Сердюк.
     - Как чего? Ждать до восьми. И попроси, чтоб пропуск выписали.
     Сердюк еще раз поглядел на круглые плечи охранника, на дубинку в  его
руках и, медленно повернувшись, побрел назад. У него осталось  невыносимое
чувство, что слова, которые заставили бы охранника открыть дверь,  все  же
существовали, но он не сумел их найти. "Читал бы сутры, знал бы прикуп", -
угрюмо подумал он.
     - Слышь, - сказал за спиной охранник, - ты без гэта не ходи. Тут  пол
бетонный. Почки простудишь.


     Вернувшись в кабинет Кавабаты,  Сердюк  бесшумно  задвинул  панель  и
заметил, что в комнате сильно пахнет перегаром и женским  потом.  Кавабата
все так же сидел на полу, закрыв лицо руками, и раскачивался из стороны  в
сторону. Похоже, он и не заметил, что Сердюк куда-то выходил.
     - Господин Кавабата, - тихо позвал Сердюк.
     Кавабата опустил руки.
     - Вам плохо?
     - Мне очень плохо, - сказал Кавабата. - Мне ужасно плохо. Если  бы  у
меня была сотня животов, я разрезал бы их  все  не  медля  ни  секунды.  Я
никогда в жизни не испытывал такого стыда, как сейчас.
     - Да в чем же дело? - спросил Сердюк, участливо  приседая  на  колени
напротив японца.
     - Я осмелился просить вас о последней услуге и совершенно не подумал,
что никто не окажет ее вам, если  я  совершу  сэппуку  первым.  Чудовищный
позор.
     - Мне? - спросил Сердюк, поднимаясь на ноги, - мне?!
     - Ну да, - сказал Кавабата, тоже вставая и устремляя в глаза  Сердюку
горящий взгляд. - Кто ж вам-то голову отрубит? Гриша, что ли?
     - Какой Гриша?
     - Да охранник. Вы ж с ним только сейчас  говорили.  Он  только  череп
проломить может своей дубиной. А по правилам отрубить надо,  и  не  просто
отрубить, а так,  чтобы  на  лоскуте  кожи  повисла.  Представляете,  если
покатится, как некрасиво будет? Да вы присядьте, присядьте.
     Во  взгляде  Кавабаты  была  такая  гипнотическая  сила,  что  Сердюк
непроизвольно сел на циновку - его сил хватило только на то, чтобы отвести
глаза от лица Кавабаты.
     - И вообще, мне кажется, вы не знаете, что говорит о сэппуку учение о
прямом и бесстрашном возвращении в вечность, - сказал Кавабата.
     - Чего?
     - Как живот распарывать, представляете?
     - Нет, - тупо глядя в стену сказал Сердюк.
     - Разные способы есть. Самый простой - горизонтальный надрез. Но  это
так себе. Как у нас говорят, пять минут позора, и видишь будду Амида.  Все
равно что въехать в Чистую Землю на "запорожце". Вертикальный разрез  чуть
получше, но  это  стиль  lower-middle  class,  к  тому  же  провинциально.
Напоследок  можно   позволить   себе   что-нибудь   получше.   Можно   еще
крест-накрест. Тут два способа - прямой крест и диагональный. Этого  я  бы
тоже не  советовал  -  знаете,  если  вверх-вниз  разрежете,  христианские
аллюзии увидят, а если по диагонали - андреевский флаг. Еще решат, что  вы
из-за черноморского флота. А вы ведь не морской офицер, верно?
     - Верно, - без выражения подтвердил Сердюк.
     - Вот я и говорю - ни к чему. Года  два  назад  в  большой  моде  был
двойной параллельный надрез, но это вещь сложная. Так что я  бы  советовал
длинный косой разрез снизу вверх слева направо  с  небольшим  доворотом  к
центру в конце. С чисто эстетической  точки  зрения  вещь  безупречная,  и
вслед за вами я, скорей всего, поступлю так же.
     Сердюк сделал попытку встать на ноги,  но  Кавабата  положил  ему  на
плечо руку и усадил на место.
     - К сожалению,  все  приходится  делать  второпях,  -  сказал  он  со
вздохом. - Нет  ни  белых  ширм,  ни  подходящих  курений.  Нет  воинов  с
обнаженным оружием, ждущих на краю площадки... Хотя Гриша есть,  но  какой
он воин. Да и потом, они не нужны на самом деле. Это только на тот случай,
если самурай изменит своей клятве и откажется делать  сэппуку.  Тогда  его
забивают как собаку. На моей памяти таких случаев не было, но все-таки это
очень красиво - когда вокруг огороженного квадрата ждут люди с  обнаженным
оружием, и солнце сверкает на стали. Вообще-то... Хотите, я Гришу  позову?
И еще Семена со второго этажа? Чтобы было ближе к изначальному ритуалу?
     - Не надо, - сказал Сердюк.
     -  Правильно,  -  сказал  Кавабата.  -  И  правильно.  Вы,   конечно,
понимаете, что главное в любом ритуале - не его внешнее оформление, а  то,
чем он наполнен изнутри.
     - Понимаю, понимаю. Все понимаю, - сказал Сердюк, с ненавистью  глядя
на Кавабату.
     - Поэтому я абсолютно уверен, что все пройдет отлично.
     Кавабата поднял с пола короткий меч, купленный в  магазинчике,  вынул
его из ножен и пару раз рубанул им воздух.
     - Сойдет, - сказал он. - Теперь вот что. Всегда есть две  проблемы  -
не упасть на после разреза на спину - это очень некрасиво, очень, но здесь
я вам помогу. А вторая - это не  задеть  позвоночник.  Поэтому  лезвие  не
должно погружаться уж слишком далеко. Давайте сделаем вот что...
     Он взял несколько бумажек с факсами - среди них Сердюк заметил лист с
нарисованной хризантемой, - сбил их в стопку,  сложил  вдвое  и  аккуратно
обернул лезвие, так что остался выступ сантиметров в семь-десять.
     - Вот так. Значит, правой берете за рукоять, а левой - за это  место.
Втыкать надо несильно, а то, знаете, застрянет и... Ну  а  потом  вверх  и
направо. А сейчас вы,  наверно,  хотите  сосредоточиться.  Времени  у  нас
немного, но на это хватит.
     Сердюк сидел в каком-то оцепенении и все глядел в стену. В его голове
шевелились вялые мысли о том, что надо бы оттолкнуть Кавабату, выбежать  в
коридор и... Но там запертая дверь, и еще этот Гриша с  дубинкой.  И  еще,
говорят, есть какой-то Семен на втором этаже. В  принципе  можно  было  бы
позвонить в милицию, но тут этот  Кавабата  с  мечом...  Да  и  не  поедет
милиция в такое время. Но самым неприятным было вот что -  любой  из  этих
способов поведения предполагал, что настанет такая секунда, когда на  лице
Кавабаты  проступит  удивление,  которое  сменится   затем   презрительной
гримасой. А в сегодняшнем вечере  все-таки  было  что-то  такое,  чего  не
хотелось предавать, и Сердюк даже  знал  что  -  ту  секунду,  когда  они,
привязав лошадей к веткам дерева, читали друг другу стихи.  И  хоть,  если
вдуматься, ни лошадей, ни стихов на самом деле не было, все же эта секунда
была настоящей, и ветер, прилетавший с юга  и  обещавший  скорое  лето,  и
звезды на небе - все это тоже было, без  всяких  сомнений,  настоящим,  то
есть таким, каким и должно быть. А вот тот мир, который ждал за отпираемой
в восемь утра дверью...
     В мыслях Сердюка возникла короткая пауза, и он сразу же стал  слышать
тихие звуки, прилетавшие со всех сторон. У сидящего  с  закрытыми  глазами
возле факса Кавабаты тихо урчало в животе, и Сердюк подумал,  что  тот  уж
точно совершит всю процедуру с легкостью и блеском. А  ведь  мир,  который
предстояло покинуть японцу - если понимать под этим  словом  все  то,  что
человек мог почувствовать и испытать в  жизни,  -  уж  точно  был  намного
привлекательнее, чем вонючие московские улицы, которые под  пение  Филиппа
Киркорова наплывали на Сердюка каждое утро.
     Сердюк понял, почему он вдруг подумал о Киркорове, - из-за стены, где
сидели девушки, долетала какая-то из его песен.  Потом  послышались  звуки
короткого спора, приглушенный  плач,  и  щелкнул  переключатель  программ.
Невидимый телевизор стал передавать  программу  новостей,  причем  Сердюку
показалось, что на самом  деле  канал  не  переключался,  просто  Киркоров
перестал петь и начал тихо говорить. Потом послышался  возбужденный  шепот
одной из девушек:
     - Ну точно, смотри! Опять бухой! Смотри, как по трапу идет! Ну  точно
говорю, бухой в сиську!
     Сердюк думал еще несколько секунд.
     - Да катись оно все, - решительно сказал он. - Давай меч.
     Кавабата быстро подошел к нему,  встал  на  одно  колено  и  рукоятью
вперед протянул ему меч.
     - Погоди, - сказал Сердюк и расстегнул рубашку под пиджаком. - Сквозь
майку можно?
     Кавабата задумался.
     - Вообще такие случаи были. В тысяча  четыреста  пятьдесят  четвертом
году Такэда Кацуери, проиграв битву при  Окэхадзама,  вспорол  себе  живот
прямо сквозь охотничью одежду. Так что нормально.
     Сердюк взял в руки меч.
     - Не, - сказал Кавабата. - Я же говорю - правой за рукоять,  а  левой
там, где обернуто. Вот так.
     - Просто резать, и все?
     - Секундочку, секундочку. Сейчас.
     Кавабата пробежал по комнате, взял свой  большой  меч  и  вернулся  к
Сердюку, встав у него за спиной.
     - Глубоко можно не резать.  Вот  мне  придется  глубоко,  это  да.  У
меня-то секунданта не будет. А  вы  везучий.  Наверно,  хорошо  эту  жизнь
прожили.
     Сердюк чуть улыбнулся.
     - Обычно прожил, - сказал он. - Как все.
     - Зато умираете как воин, - сказал Кавабата. - Ну чего,  у  меня  все
готово. Давайте по счету "три".
     - Ладно, - сказал Сердюк.
     - Глубокий вдох, - сказал Кавабата, - и поехали. Раз... Два... Два  с
половиной... И-три!
     Сердюк воткнул меч в живот.
     Бумага уперлась в  майку.  Боли  особой  не  было,  но  очень  сильно
ощущался холод от лезвия.
     На полу зазвонила факс-машина.
     - Вот, -  сказал  Кавабата.  -  А  теперь  вверх  и  вправо.  Смелей,
смелей... Вот так, правильно.
     Сердюк заерзал ногами.
     - Теперь быстрее поворот к центру, и на себя обеими руками. Вот  так,
так... Правильно... Ну еще